Если брать самое частое слово-рефрен всех политических кампаний 2021 года, это слово — «обновление». И тем не менее, итоги оказались весьма консервативными: «Единая Россия» сохранила в Думе конституционное большинство, прочие парламентские партии подтвердили представительство, и единственное, что добавилось нового — самая маленькая в истории думская фракция «Новых людей», всего 15 мандатов из 450. Руководители партий также остались на своих местах, и даже поствыборный съезд ЕР не принёс никаких кадровых новостей: под разговоры об «обновлении партии» нам представили партийное руководство следующего цикла из всё тех же Медведева, Грызлова и Турчака. Время как будто бы застыло, завязло в кажущейся уже вечной «стабильности».
Тем не менее, уже который год подряд политтусовка обсуждает так называемый «транзит» — который то ли уже вовсю идёт, то ли вот-вот начнётся или только начался, то ли вовсю готовится, и так снова и снова. На фоновый бубнёж о «транзите» особо не повлияли ни поправки в Конституцию с обнулением сроков, ни антиковидная мобилизация, ни очередной этап гибридной интеграции на западных направлениях.
Что при этом точно было нового в итогах нынешнего ЕДГ, так это впервые настолько зримо оформившийся разрыв между рейтингами партий по данным соцопросов и результатами на выборах. У самой главной партии — «Единой России» — гандикап наиболее впечатляющий: 29% рейтинга, 49% голосов по партспискам и 72% мест в парламенте по итогам распределения мандатов — с учётом одномандатников. Это само по себе некоторый феномен, и всю осень шёл конкурс его различных объяснений и толкований, в том числе и со стороны официальных спикеров и технологов самой ЕР.
При этом, несмотря на грандиозный, казалось бы, триумф, атмосфера на поствыборном декабрьском съезде ЕР была далека от триумфальной. Участники вяло хлопали погасшему экрану, на котором им показали записанный видеоролик с приветствием Путина (личным приездом президент в этот раз партийного съезда не почтил), послушали несколько не особо ярких выступлений, дежурно единогласно проголосовали по всем пунктам повестки, поздравили друг друга с пролонгацией полномочий и разошлись. Событием, способным захватить всю информационную повестку, теоретически могло бы стать обилечивание лидеров ЛНР и ДНР, но… тоже почему-то не стало – даже у антирежимного и западного агитпропа. Отъезд послом в Кабо-Верде другой звезды «русской весны» 2014-го Натальи Поклонской и то обсуждали не в пример активнее.
И все же, если говорить о внутриполитических итогах 2021 года в макро-масштабе, то главным вопросом, который он поставил, как раз и стал вопрос о роли и месте «Единой России» в политической и государственной системе. Почему, будучи вроде бы периферийной и не особо значимой её частью, «Единая Россия» тем не менее продолжает оставаться ключевым паролем для успехов и неуспехов власти? Почему так важны результаты и рейтинги ЕР для индикации прочности позиций властей — будь то федеральных, региональных или даже муниципальных? Что это вообще такое — «партия власти», и какую реальную функцию она выполняет?
ЕР часто в публицистике сравнивают с КПСС – со времён известной цитаты Черномырдина: «Какую партию ни строй…». Но аналогия эта не выдерживает никакой критики. Если компартия в СССР — это сила «руководящая и направляющая», то ЕР в современной России — это сила «олицетворяющая и озвучивающая». В СССР руководители партии и были руководителями страны, а начальники госорганов, включая и формального главу советского государства, председателя Президиума Верховного Совета СССР, находились по отношению к ним на вторых и третьих ролях. ЕР же, переутвердив Медведева во главе партии, впервые в своей истории оказалась в ситуации, когда партию возглавляет не президент или премьер, а «всего лишь» замсекретаря Совбеза, пусть даже и успевший побывать в разные годы и президентом, и премьером, и главой Администрации. В советской системе именно КПСС определяла долгосрочный и среднесрочный горизонты стратегии развития страны — в Программе партии и в «пятилетних планах». В современной же России, в недавнем кремлёвском своде инструкций «Об основах стратегического планирования», слово «партия» или «партии» не встречается ни в единственном числе, ни во множественном.
Тем не менее, именно ЕР отвечает за то, чтобы такая конфигурация была вообще возможна. Именно прочное большинство ЕР — главная гарантия того, что определением приоритетов, разработкой стратегий, написанием законов, распределением бюджетов и т.д. и т.п. — занимаются в рутинном режиме беспартийные, внепартийные, надпартийные институции и группы. Английская королева «царствует, но не правит», «Единая Россия» побеждает, но не управляет; однако в обоих случаях их ключевая функция — устойчиво удерживать из цикла в цикл именно этот порядок вещей.
Итак, роль «партии власти» — это роль прочного водораздела между электоральной политикой (выборами, партиями, парламентами и т.д.) с одной стороны, и государственным управлением (правительством, администрацией, губернаторами, и т.д.) с другой. Первое никак не должно влиять на второе, и именно за это отвечает «Единая Россия».
Когда-то, на заре становления нынешней системы, была провозглашена доктрина «суверенной демократии», которая предполагала две больших рамки: во-первых, исключение любого внешнего вмешательства или влияния на ход электоральных процессов в стране, а во-вторых — сохранение, что называется, «своими силами» всех базовых элементов демократической политсистемы — парламентаризма, многопартийности, конкурентных выборов, разнообразия мнений и позиций в СМИ и т.д. К нынешнему времени акцент на суверенитет остался и даже усилился — борьба с иноагентами, ограничения пассивного избирательного права для людей с иностранными активами и т.д., – а вот акцент на демократию как-то подзабылся. «Электоральные султанаты» - уже почти официальный термин, многопартийность пребывает в глубоком кризисе, а в результатах выборов всё меньший вес имеют электоральные технологии и всё больший — административные.
И нельзя сказать, чтобы демократию всерьёз кто-то защищал: «несистемная оппозиция» всё равно основную ставку делает на «улицу» и «заграницу», спойлеры радостно монетизируют инструментальность своей роли, парламентские партии предпочитают консервативную стратегию выживания (сохранить хотя бы имеющуюся долю пирога), а в самой «партии власти» демократические ценности никогда и не считались особо чем-то важным и требующим защиты. То же и в обществе: если замерять социологическим инструментарием, то ценности типа «эффективность управления», «качество жизни» или та же «стабильность» стоят в иерархии существенно выше, чем «конкурентная политсистема», «свобода выбора» или «свобода слова».
Управленцы новой генерации, чей карьерный взлёт и интеллектуальное становление пришлись уже на путинскую эпоху, вообще не очень-то понимают, зачем и кому нужны эти ветхие и явно отжившие свой век институции-декорации. Хочется узнать народное мнение? Есть социологические службы, есть всякие там референдумы (один вот вполне успешно в прошлом году провели), прямая электронная демократия, в конце концов. Хочется оживляжа, чтоб зрителям скучно не было? Ну так можно сериал снять и крутить его по каналам, всяко больше соберёт аудиторию, чем новости. Хочется независимой экспертизы — ну так можно привлечь на фрилансе каких-нибудь головастых умников, они и дадут взгляд на проблему с любого количества различных и даже противоположных точек зрения. Хочется сильных и известных политиков? Так и без того исполнительная власть стонет от кадрового голода, в неё уже рекрутировали всех, кто хоть сколько-нибудь похож на управленца, так что в аппарат возьмём любых, а в парламенте и партиях незачем штаны просиживать. Хочется свободы мнений? Берёшь и читаешь/смотришь в интернете импортных правдорубов и полуимпортных блогеров, и наслаждаешься себе тем, как ядрёно и заковыристо они на нас клевещут. Чего ещё-то?
Короче, демократия — её бы поменьше, а вот эффективность — её бы побольше. Болтология только вредит, надоедает, мешает реализовывать «важные для страны задачи». Тем более что уже любой олень в тундре знает: как только выборы снова станут более конкурентными, решать на них будет опять же не глас народа, а деньги и политтехнологии: «элиты» будут меряться друг с другом, у кого «ресурс» больше. А дезориентированного избирателя вместо единой и стандартизованной суверенной лапши будут кормить множеством разных версий политического фастфуда, примерно столь же полезного для мозгов и нервов, как фастфуд обычный — для желудка и печени.
И вот парадоксальным образом фетишизация «эффективного управления» самым тесным образом связана с фетишизацией доминирования «партии власти» на выборах». «Эффективный» — это на существующем управленческом языке синоним всего хорошего, доброго и прекрасного. Хотя строго в границах обычного русского языка «эффективными» могут быть и любые действия, предпринятые с негодными целями — вопрос исключительно в масштабах хайпа, размерах медиахлопка и политических последствиях. Но произнести словосочетание «эффективный негодяй» для носителя современной управленческой культуры — это, наверное, кощунство. То, почему все так молятся на эффективность, имеет простое объяснение: самое главное, чтобы решения, принятые на верхнем уровне — какими бы они ни были — хотя бы просто реализовывались именно так, как они были приняты. Потому что даже сейчас, на двадцатом году непрерывного вставания с колен, процент неисполнения принятых решений выглядит катастрофическим.
Фетиш «эффективности» заставляет карьерные лифты настраиваться на определённый типаж карьериста: шанс на продвижение имеют те, у кого нет и не может быть никакого своего мнения по поводу того, какие задачи ставить, но при этом максимальная готовность и способность задачи выполнять – какими бы они ни были. Из этого и вызревает наша современная «технократия»: τέχνη означает в первоисточнике «искусство, ремесло»; в этом смысле идеальный технократ — это прежде всего homo habilis, «человек умелый». И это тоже можно понять: «задачи» и так сыплются сверху потоком, от них бы отбиться, чем ещё самим себе какие-то ставить.
И достижения налицо — успех за успехом и победа за победой. Вот только на длинном горизонте получается что-то типа перехода Суворова через Альпы: вроде бы ни одного проигранного сражения, тут враг разгромлен, там мост взят, здесь прорвались — а по концовке главнокомандование остаётся без армии, перед лицом кратно превосходящих сил противника. И тут главный индикатор — рейтинги: они пусть медленно, год за годом, но всё-таки ползут вниз. И каждый новый ситуативный форсаж, давая их краткосрочный рост, потом оборачивается довольно скорым возвратом на то же самое медленно проседающее плато.
А если без метафор, то постепенно начинает вызревать ситуация, при которой мощный и опытный аппарат теоретически окажется способен отменеджерить реализацию задачи любой сложности — вот только сверху не найдутся те, кто сможет её поставить, а на земле — выполнить.
