«Слива» для Иисуса Христа

«Я росла неуклюжим ребенком. Тумбочка — мое самое безобидное прозвище». «Не знаю, как сейчас, но в моем детстве изгой был в каждом классе». «Я вспомнила, как учительница подняла меня перед всем классом, обозвала и отправила домой. Я бежала в босоножках, и они скользили по снегу». «Я тоже помню девочку, над которой все издевались», «Я была той девочкой! Это меня пинали ногами и обзывали, когда я шла по школьному коридору». «Старшеклассники должны шефствовать над младшими!», «Одноклассники, которые травили, закончили плохо — спились, сторчались, один повесился!». «Атмосфера в классе зависит от учителя». «Вложить в голову знания — это полдела. Другая половина дела — воспитать людей. А для этого учитель сам должен быть Че-ло-ве-ком».

Это — лишь малая доля из тех трех сотен сообщений, которые пришли в ответ на мою попытку завести разговор о школьной травле. Комментарии сыпались весь день и всю ночь и потом еще день. Они до сих пор не прекратились. Люди пишут и пишут, как будто беда в Казани сорвала замок с давно назревшего разговора. И, на мой взгляд, главный вопрос, на который сейчас мучительно ищет ответ общество — «Какую роль в недопущении травли играет школьный учитель?». Это от него зависит атмосфера в классе или она в большей степени складывается из установок, которые приносит с собой в школу каждый ребенок из семьи? Должна быть у учителя миссия или он, заваленный бумажной бюрократической работой, давно ее утратил и не по своей вине? А раньше — в советские времена — миссия как будто была, но и изгой имелся почти в каждом классе. Значит, не все зависит от осознания учителем своей миссии. Тогда от чего же зависит всё? От чего?

Из этих трехсот историй мне бы хотелось выделить две. Они кажутся мне особенно важными. Одна женщина рассказала, что ее дочь начали травить прямо с первого класса за низкий рост. Мать обратилась за помощью к учительнице, и та сказала — «Она такая маленькая, что дети просто хотят ее потискать». При этом дети «тискали» ее так, что у нее были ссадины на коленях — от пинков и подножек. Позже мать узнала, что учительница ставит ее дочь в пример другим родителям. «Эта девочка — слабая. А другие дети — сильные, - говорила она. — Эта девочка — хороший пример того, каким не надо быть, а другие дети — пример того, какими быть надо». Узнав об этом, мать сразу перевела дочку в другую школу, и там ее не травят. Может быть, потому, что в новом классе у учителя другой взгляд на жизнь — не иерархичный, и он не считает, что надо поддерживать сильных детей, не считает, что развить силу и утвердить позицию лидера можно, унижая слабого. Возможно, в новом классе той девочки учитель считает, что лидерские качества — это повышенная успеваемость по предметам и способность протянуть руку тому, кто слабее. Способность не толкнуть, а поддержать. Я говорю «возможно» потому, что точно я этого не знаю. Но я рисую идеал, идя от обратного — от учительницы в прежнем классе, которая считала, что человек человеку — волк, и, похоже, что родители ее учеников в этом жизненном подходе ее поддерживали.

А вторую историю рассказала учительница, и я приведу ее целиком — «Я травила в детстве безобидную толстую девочку. Я больно зажимала ей кончик носа, делала ей «сливу». А она смотрела на меня своими голубыми всепрощающими глазами, полными слез, и никому об этом не рассказывала… Или рассказывала, но никто не реагировал. Почему мне никто не объяснил, что это плохо? Я вспомнила эти поступки, неоднократно мною проделываемые, когда уже была взрослой. Все всплыло, когда я читала в Библии о том, как плевали в Христа. Значит, я была бы тоже с теми, кто плевал. И теперь я живу с этим. Работаю в школе учителем, и если вижу, что ребенка травят, то всё — это для меня просто момент искупления моего греха. Я начинаю объяснять детям, звоню родителям жертвы, чтобы они поддержали своего ребенка, защитили. И не отстаю от всех, пока проблема не разрешится. Но это очень страшно — вспоминать те глаза, и теперь у меня самой от этих воспоминаний наворачиваются слезы».

В классе этой учительницы нет травли потому, что она сама пережила ее с обратной стороны. Факт — травящему когда-нибудь все равно будет хуже. Он, как следует из примеров, «сопьется-сторчится» или будет жестоким, злым и несчастным. И это логично, травля — деструктивное поведение, во взрослой жизни такое притягивает беды. Если, конечно, человек не раскается, как эта учительница. Но мы же знаем, что раскаяние случается не со всеми. Не каждый в силах раскаяние потянуть. История этой учительницы — редкий пример. В связи с которым мне вспоминается притча про одного индийского мудреца.

Как-то пришел к нему мужчина и, обильно плача, рассказал, что когда-то давно он убил ребенка. «Чего ты от меня хочешь?» — спросил мудрец. «Наказания» — ответил мужчина. «Тогда возьми с улицы бедного ребенка и воспитывай его» — ответил мудрец. Мужчина взял ребенка, хорошо воспитывал его, и каждый раз, взглядывая на него — а смотреть на него приходилось постоянно — он сгорал в огне своего греха. Принимал муку раскаяния, как принимает ее та учительница.

Конечно, ее пример — радикальный. Глупо говорить, что каждый учитель должен пройти через индивидуальное страдание, чтобы отрастить огромный капюшон эмпатии и накрывать им учеников. Как бы сделать так, чтобы без вот этих личных трагедий учителя приходили в школу, умея учить, умея быть авторитетом, имея правильные установки и имея сострадание к своим ученикам? Такое под силу только одному — самому обществу. Чтобы учитель вышел из него в школу с установкой «человек человеку — не волк, а друг», в самом обществе должна поддерживаться такая установка. Чтобы учитель, работая на двух ставках и вечером проверяя тетрадки, не начал ненавидеть свою работу и учеников, государство должно обеспечить его достойной зарплатой, а она не во всех городах России достойная. В маленьких городах я видела учительниц, которые от усталости ненавидели самих себя. Государство и общество сами должны вернуть учителю веру в то, что он выполняет важную миссию — не только педагогическую, но и воспитательную.

Но если требования, предъявляемые к государству — реалистичны, его можно заставить или уговорить повысить зарплату и улучшить условия труда, то само общество на выполнение выдвигаемых условий не пойдет. Устранить иерархические установки? Да вы шутите! Сделать лидером человека помогающего слабым, а не идущего по головам? Быть другом, а не волком? «Да вы смеетесь, - скажет общество. — Еще две тысячи лет назад в этот мир приходил Христос, говорил о том, что нужно возлюбить ближнего своего, а ему сделали «сливу». Никто никого особо не возлюбил. А теперь-то в отсутствии мессИи и миссии у самой важной профессии — у учителя — какой смысл о любви говорить?».

Смысл, конечно, есть. Только если до людей не дошли те слова, сказанные два тысячелетия назад, то новые вряд ли будут услышаны. И тогда остается только один способ перестройки общества — оно под гнетом страха за своих детей, которых убийцы могут расстрелять в школе, будет вынуждено перестраиваться и принимать превентивные меры, то есть откажется от травли из инстинкта самосохранения.