Как устроены современная поэзия и русский поэтический канон сегодня — «Эксперт» обсудил эти вопросы с поэтом, литературоведом и создателем медиа о поэзии Prosodia Владимиром Козловым.
Поэзия в России имеет парадоксальный статус, она одновременно везде и нигде. Ни один человек не становится человеком без стихов — без детской и школьной поэзии, без подростковых опытов стихотворчества и повторения строчек рэп-, рок- и поп-культуры. И потом поэзия везде, в любом маленьком городе и предприятия есть люди пишущие и печатающие стихи в местные газеты или на случай какого-нибудь праздника. При этом практически никто не знает не только выдающих образцов современной поэзии, но и очень плохо знают признанную классику, как будто между школьным Пушкиным и только что услышанным в наушниках рэпером нет никого.
Задачу преодоления этих разрывов активно решает проект Prosodia, включающий в последние два года не только толстый журнал о поэзии, но так же сайт, соцсети и телеграм, расчитанные на широкую читающую публику. Два проекта, развернутые в 2021 и 2022 годах Prosodia особо интересны в этом смысле — «Русский поэтический канон» (стоящий из профессиональных, но выполненных в популярном жанре «десяток» подборок образцовой русской поэзии от Пушкина до Высоцкого) и публикации подборок самых значительных стихов, изданных в текущем году, описывающий существенную часть поля современной поэзии.
О том, кому нужна поэзия в современном мире, кто сейчас классик, и какие есть идеологические споры на поле поэзии рассказывает главный редактор Prosodia, писатель и поэт Владимир Козлов, который является еще и нашим «экспертовским» коллегой, много лет возглавляя журнал «Эксперт Юг».
— Зачем нужна поэзия в современном мире и кому? Понятно, нужна поэтам и литературоведам. Но кому еще?
— Масштабнее вопроса придумать невозможно, это вопрос о смысле поэзии вообще. Мой личный ответ на этот вопрос может меняться в зависимости от времени суток и от выбранной позиции — поэта, редактора, журналиста. Но если объективно, то вот что нам говорит опрос из нашего исследования «Русская поэзия и читатель», в котором мы предлагали выбрать наиболее близкий вариант ответа на вопрос «За что вы более всего цените поэзию?». Больше всего голосов набирает ответ «Оригинальность восприятия мира» — 55 процентов. То есть поэзия — это способ видеть мир несколько или даже радикально иначе, не обывательски. Второй по популярности ответ: «Внимание к языку». Отсюда напрашивается определение поэзии как лаборатории по работе с языком, лаборатории, в которой выявляются его новые возможности. Третий по популярности ответ: «Эмоциональная выразительность», он предполагает, что поэзия — это наиболее адекватный способ выражения и описания всего разнообразия психологических состояний.
Там было еще много вариантов, которые не набирали большого количества голосов, что тоже показательно. Например, вариант «Современность, актуальность» набрал 6 процентов — то есть как актуальное высказывание на горячую тему поэзия мало кем воспринимается. Мы эти ответы стараемся учитывать, делая медиа о поэзии. Если читателям поэзии важен ракурс восприятия поэзией мира, значит наша задача — помочь его увидеть.
— А удалось выявить новые функции поэзии в современном мире?
— Выявление таких функций — это постоянный процесс. Поэт переизобретает поэзию заново, основываясь на своем опыте, интуиции. Я как-то написал эссе о том, что поэзия сегодня выполняет антропологическую функцию — она как бы собирает обратно человека, чье сознание разорвано современным миром на бесконечное количество мало связанных ролей и ипостасей. Разорванного человека легко использовать, а точка, из которой создается поэзия, — это точка сборки, точка, в которой все проклятые вопросы требуют немедленного и независимого ответа. И сама эта операция возвращает человеку его ключевые видовые черты. То есть поэзия на определенном уровне способствует сохранению вида, его защите от бесконечной цепи трансформаций в ситуации, когда сама культура подает эти трансформации как увлекательное приключение. Только в результате этих приключений от человека остается пустой звук.
— Удалось ли Prosodia найти новую аудиторию поэзии в российском обществе?
— Наш проект возник именно из понимания того, что есть аудитории среди читателей поэзии, с которыми никто не работает. И при этом существует довольно замкнутый на себе самом литературный мир, который очень страдает без читателя и постоянно ретранслирует это страдание. В основе Prosodia лежали итоги опроса, который показывал, что существуют большие аудитории читателей поэзии, которые не связаны с литературным миром, — это госслужащие, учащиеся и студенты, наемные рабочие, даже предприниматели. Все это, как правило, неспециалисты, но люди, любящие поэзию, в каком-то смысле заинтересованные обыватели. Это значит, что они наверняка не знают целого ряда контекстов, которые нужны были бы для того, чтобы оценивать явления в в истории поэзии или современной поэзии. Это нормально для человека, в целом далекого от литературного мира. Если мы делаем эту аудиторию главной, значит мы начинаем работать на расширение аудитории поэзии в России. В то же время это ко многому нас обязывает: у нас не должно быть, например, текстов, написанных для тусовки и на птичьем языке, к каждой подборке стихов мы готовим комментарии и информационные справки, чтобы дать ключи для понимания человеку, невооруженному специальным знанием.
Отсюда же появление такого формата, как подборки 10 главных стихотворений поэта с комментариями. Проект «Русский поэтический канон», который мы реализовывали последний год при поддержке Президентского фонда культурных инициатив, появился из наблюдений за читателем. Мы увидели, что самые популярные наши публикации по итогам года — это статьи, посвященные новым прочтениям классики, и решили, что темой канона надо заняться более системно. Провели еще один опрос, выиграли грант и начали искать экспертов, которые помогли бы нам выявить и прокомментировать главные тексты главных русских поэтов. В итоге опубликовали более трехсот новых текстов. А аудитория выросла очень сильно. Если измерять все охваты в сети и социальных сетях, то за последний год это около 3 млн. человек. Это много. В качестве ориентира есть фраза Иосифа Бродского о том, что во все времена поэзию читает не более одного процента населения. И когда мы начинали, мы говорили, что этот один процент ни одно литературное издание и близко не охватывает. А сейчас, выходит, мы охватили два процента. Но тут имела место некоторая аномалия: когда мы зашли в «Одноклассники», сети настолько понравился наш контент, что она начала его продвигать — это чудо длилось почти месяц. Так что реальный результат скромнее. Но даже без учета «Одноклассников» аудитория выросла за год вдвое.
—Итак, из чего состоит русский поэтический канон, если опираться на ваше исследование?
— Мы можем судить об иерархии поэтов в восприятии читателей поэзии — понимая всю ее условность и зависимость в том числе от празднований юбилеев. Мы также изучили, каких поэтов больше всего ищут в поиске «Яндекса» — ищут все, не только читатели поэзии. Интересно сравнивать эти два рэнкинга. В первом побеждает Бродский, во втором у Пушкина колоссальный отрыв от всех остальных. В первой иерархии главные поэты Серебряного века — трагические фигуры Цветаевой и Мандельштама, во второй — Есенин. Вот список имен, которыми представлен советский период по мнению читателей поэзии — Высоцкий, Рождественский, Тарковский. В «народном» рэнкинге советский пласт гораздо шире — во-первых, поэты-шестидесятники (Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина) представлены там почти все — нет только Вознесенского, во-вторых — круг поэтов-песенников шире — кроме Высоцкого, попадают Окуджава, Визбор и даже Башлачев — единственный, кстати, из рок-музыкантов. Современная поэзия у читателей поэзии не представлена значительно шире — если, конечно, не считать победы Бродского, он главный символ победы современной поэзии над классической в рэнкинге читателей поэзии. Остальные ее представители — Эдуард Асадов, Дмитрий Быков (внесен Минюстом в реестр СМИ-иноагентов), Борис Рыжий — это поэты, которые, скажем так, работали с откровенно массовыми формами поэзии. «Народный» список к этому блоку имен добавляет Веру Полозкову и Игоря Губермана. Из чего можно сделать вывод, что поэтов сегодняшнего дня обе аудитории оценивает по их сегодняшней востребованности у массовой аудитории.
Должен сказать, что разговор о каноне, рэнкингах, тут же вызывает желание спорить, противопоставить свой личный канон или канон определенного сообщества. У меня, безусловно, есть собственные вкусы, но у нас и в мыслях не было заниматься литературной политикой, кроить канон по своему усмотрению. Да и это на самом деле практически невозможно сделать, учитывая, как много разных факторов влияют на попадание того или иного имени в канон. Наша задача была более скромной — дать заинтересованному читателю то, что он уже ищет, в надежде на то, что мы его сумеем заинтересовать, и он начнет углубляться в историю поэзии.
— Современная популярная поэзия — это все же песенная поэзия, а там другой рейтинг и канон. Но вас в Prosodia я читал текст про Егора Летова и подборку главных текстов Виктора Цоя с комментариями — то есть они были прочитаны именно как как поэты, в не как авторы песен. А вообще где граница — поэт или не поэт?
— Критерий такой: если у какого-то автора, который очевидным образом работает с материалом поэзии, находится глубокий читатель, глубоко понимающий автора, — этот автор нам становится интересен. Это касается и музыкантов, которые сами пишут свои песни. У них, как правило, есть своя аудитория, которая глубоко понимает их творчество. У нас действительно были подборка главных стихотворений Александра Башлачева с подробными комментариями, десятка текстов Виктора Цоя. А героями рубрики «Стихотворение дня» очень часто становятся музыканты — и наши, и зарубежные, и «Битлы», и нобелевский лауреат по литературе Боб Дилан. Я считаю неправильным отворачиваться от пограничных явлений, потому что это все-таки формы бытования поэзии сегодня.
— Авторы подборок с каноническими стихотворениями часто делают упор на духовном, религиозном опыте светских поэтов. Эта функция — мистического проводника — есть у современной поэзии?
— Она точно есть. Поэзия часто предполагает прорыв в метафизику, прорыв из горизонтального мира в вертикальный. У одних это носит именно религиозный характер, у других — скорее мистический. Этого в поэзии много во все время, но сейчас особенно. Если судить по нашим публикациям современной поэзии, то прошлый год прошел под знаком исторической элегии, а в этом году очевиден всплеск иррационализма и мистицизма во всех его проявлениях. Сейчас, когда современность представлена в своей радикальной агрессивной форме, сильнее содержания новостей может быть только устремление к вертикали. Это пока главная моя гипотеза к редакционной статье будущего номера о современной поэзии 2022 года.
— То есть выход поэзии случился не столько в военную лирику, сколько в метафизику?
— Военной лирики, конечно, тоже стало много и, возможно, даже слишком много. Это главный тренд. Но главный тренд всегда формирует свою полную противоположность — противотренд, и он мне в данном случае даже более интересен. Метафизика — сильный противовес современности. Его роль резко усиливается под натиском современности, в такие времена этот противовес особенно нужен.
Поэт Юлий Гуголев, который был на обложке Prosodia в номере, посвященном главным стихам 2021 года, в этом году много и очень эмоционально пишет о войне.
На всех пишущих украинский конфликт сильно повлиял. Очень четко видно, что написано до, и что — после 24 февраля. Может быть, это уже вчитывание, но даже лирика, где ничего военного не упоминается, показывает уже другое мироощущение. Вот отрывок из последней подборки поэта Андрея Пермякова:
Потому что всё совсем неплохо,
Потому что в стороне от бытия
Продолжается прекрасная эпоха —
Серая, холодная, моя.
Или Мария Маркова — вот отрывок из стихотворения, которое называется «Время»:
Ты пепел на губах, ты прах в кармане,
разбитые часы,
ты утро, проходящее в тумане,
ты долгое скольжение слезы.
Ты больше не хранишь свои границы
рождения и смерти, в пустоте
ты точишь кровь под куполом больницы
и ходишь по воде.
Я думаю, в таких стихах не меньше осмысления времени, чем в стихах о войне.
— Вы второй год делаете специальный номер, посвященный современной поэзии прошедшего года. Насколько это широкий и объективный взгляд? Насколько этим набором может пользоваться читатель, который только заинтересовался современной поэзией?
— Все-таки это наш взгляд на современный литературный процесс, хотя мы и стараемся смотреть широко. Безусловно, есть авторы, которые у нас не публикуются.
— Почему?
— Кто-то просто еще не присылал нам своих рукописей, а для кого-то Prosodia — это раздражитель, потому что они отстаивают какие-то другие взгляды на поэзия — взгляды, на мой взгляд, гораздо более агрессивные и радикальные. Всюду — и внутри литературы тоже — существует элемент партийности. Мы пытались играть роль центра — просто исходя из установки: заинтересованного читателя надо познакомить с самыми интересными явлениями в поэзии. В результате у нас могли одновременно публиковаться имена, которые в другом месте не сошлись бы никогда. Мы старались внимательно относиться и к поэтическим экспериментам, и к самым консервативным, на первый взгляд, творческим стратегиям. Но наша опорная эстетическая база — это идеология так называемого неотрадиционализма. Это линия, которая идет и через русский акмеизм, и через Томаса Элиота, и через нобелевскую речь Бродского. Суть этой линии: понимание, как работает и развивается традиция, осмысленная работа с нею. Но есть эстетика авангарда, которая основана на бунте художника, на отрицании традиции как таковой. Авангард уже много раз переродился, но исходная позиция этого бунта осталась и сегодня. Первое действие, которое совершает художник-авангардист, — это радикальный отказ от традиции еще до того, как он создал что-либо значительное. Исходя из этой установки, все, что произведет этот художник, будет объявлено новым. Для литераторов, которые и сегодня работают в этой парадигме, Prosodia — возмутительный проект. А поскольку мы еще и грант получили, то с их точки зрения мы, надо полагать, провластный ресурс, который реализует в поэзии путинскую политику. Но конечно, мы как СМИ соблюдаем действующее в отношении СМИ законодательство. Для кого-то этого достаточно, чтобы считать наш проект путинским.
Позиция центра в литературном процессе самая уязвимая — ему достается с обеих сторон. И сейчас из-за мощной идеологической поляризации в культуру, эту роль особенно тяжело играть — я допускаю, что завтра это станет вовсе невозможно. Однако мы пытаемся напомнить деятелям культуры, в чем роль художника во все времена. На мой взгляд, задачу художника сегодня не в состоянии выполнить идеологи. Есть поэзия сдается идеологии, она перестает быть поэзией, а художник теряет свою уникальную роль в современном мире. Сегодняшняя идеологическая поляризация, на мой взгляд, резко сужает литературное поле. С другой стороны, именно в 2022 году сложились уникальные условия для обновления литературного поля. Мы видим как загораются звезды народных поэтов, звезды телеграма и соцсетей, актуальных тем, которые воспринимаются как востребованные. Но это поверхность — речь на самом деле идет об изменении ядра культуры по существу после того, как произошел массовый исход из сферы поэзии в сферу идеологии.
— А с чем пришла поэзия к переломному 2022 году? Есть авторы, после которых нельзя писать по-русски по-прежнему? Так, например, часто говорят про Бродского. А после Бродского были авторы, чей вклад в язык и культуры неотменим, что бы сейчас не происходило?
— Во-первых, про Бродского. Все-таки Бродский заразил культуру не самыми главными для самой поэзии чертами. Бродский — это пример поэта с очень харизматичной, очень узнаваемой моторикой речи. Его специфическая интонация, как он сам это называл, «гаерский тон», в какой-то момент оказалась очень удобной для тиражирования. И нельзя сказать, что это хорошо для поэзии. Но когда мы начинаем мерить Бродского его наивысшими достижениями, мы в нем найдем что-то совершенно другое, что не было растиражировано. Тиражируется не всегда то, что задает высшую планку поэта, а то, что может быть растиражировано. То есть популярность Бродского — это не признак его уровня как поэта. Но его интонация частного человека - ключевая для всего поколения семидесятников...
— Частного человека, скептика и немного мизантропа...
— ...который при этом берется судить обо всем и разговаривает сам с собой, с Горацием, с бюстами, со статуями, и не всегда эти беседы душеспасительны.
Но вернемся к вопросу о том, кто еще оставил след. Нужно учитывать, что поколение семидесятников входило в поэзию очень долго — кто-то в семидесятые, а кто-то — в нулевые.. Например, по возрасту Владимир Гандельсман тоже вполне семидесятник. Но когда он был по-настоящему прочтен? — даже не в девяностые. Тимур Кибиров, Сергей Гандлевский по-настоящему вошли в поэзию в конце восьмидесятых-девяностых. К тому же поколению надо отнести и Олега Чухонцева, который очень разнообразен — он начал писать в конце пятидесятых и пишет до сих пор, удивляя своими находками. Для меня он важнейший поэт, открытие которого, кстати, спасло от влияния Бродского. Чухонцев помог увидеть совершенно другие возможности русской поэзии, это другого уровня тонкости работа. В целом, поколение семидесятников сейчас главное по вкладу в поэзию — просто кто-то в нем выделит другие фигуры.
Для меня важным событием было обозначение поколения поэтов, которое сложилось вокруг издательства «Воймега», с которым мы во многом единомышленники, потому что это тоже неотрадиционализм. Но тогда, 15-20 лет назад, неотрадиционализм был очень непопулярной идеей. И для меня главное событие в поэзии постсоветского периода — возникновение критической массы авторов, которые понимают, что традицию мы еще не отстояли и что ее стоило бы отстаивать.
Интересно, что многие из тех, кто явно войдут в канон, представлял авангард. Например, московский концептуализм, который противостоял советскому забубенному канону, играл с ним, был прямо авангардным. А сейчас это классики — Кибиров, Айзенберг, Пригов.
Концептуализм — это не внутрилитературное явление. Это пример того, как мышление современного искусства пришло в поэзию, во многом ее преобразило, поженило ее с другими формами искусства. А переход в классики из борцов с классикой — это обычное дело в истории культуры. В отрицании традиции бывает больше жеста, который тебе позволяет в определенный момент правильно себя настроить на работу, но сама поэтическая работа идет дальше любых манифестов и не может строиться в отрыве от традиции.
— Зачем вы сами этим всем занимаетесь? В чем ваша миссия, в чем личная человеческая цель?
— Мне лично важно поддерживать в себе процесс рефлексии над историей мировой поэзии. Все-таки настоящее творчество начинается тогда, когда ты понимаешь, где ты в традиции, с кем ты в данным момент споришь, кому отвечаешь, с кем ты в диалоге. А для того, чтобы быть в диалоге, это поле литературы и искусства в целом надо довольно хорошо представлять. В идеале хочется всю историю поэзии просто носить в себе.
Другой момент: я живу в Ростове-на-Дону, и для меня важно, чтобы поэтический процесс заглядывал в мой город. Наше медиа создано не в пределах Садового Кольца, оно дало ощущение включенности в литературный процессы. Это тоже важно: для того, чтобы жить в литературе, нужно, чтобы в зоне доступа был котел, в котором постоянно что-то варится, — вот такой котел мы и создали.
Это личные мотивации. Но есть и общие . Поэзия умудрилась потерять своего читателя. Это произошло в постсоветское время. Это не так уж естественно, и нельзя сказать, что с этим ничего нельзя поделать. Мы подумали, что если вход в поэзию сделать чуть-чуть доступнее, пользоваться современными форматами журналистики, интернет-продвижения, то читателя в какой-то степени можно вернуть. Думаю, большинство людей, которые работают в этой сфере, хотели бы, чтобы поэзия ценилась несколько выше, чем она ценится сегодня.