Какой получит страну следующий президент?
14 мая в Турции пройдут президентские выборы, которые, по оценкам политологов, могут стать одними из самых напряженных в новейшей истории Турции. В свете резкого ухудшения состояния здоровья, действующему турецкому лидеру Реджепу Тайипу Эрдогану прочат неизбежную потерю части избирателей, что несколько повышает шансы оппозиции на победу.
Вопрос, удержится ли Эрдоган в президентском кресле, в последнее время отчасти приобрел философский оттенок. Однако за подобными спорами нелишним будет посмотреть, какое «наследство» получит следующий турецкий президент – тем более, что его содержание нисколько не будет зависеть от политической принадлежности победителя электоральной гонки.
Первым, с чем столкнется новоизбранный турецкий лидер, будет экономическая турбулентность. Согласно официальным данным, публикуемым в том числе специалистами ТЮРКСТАТ, к финалу предвыборной гонки цены в стране выросли почти на 50% по сравнению с прошлым годом. Различные независимые исследовательские группы, впрочем, рисуют еще более мрачную картину: в их оценках «ценовой скачок» варьируется от 102 до 112%. Продолжается падение курса национальной валюты и рост внешнего долга страны.
Экономические меры действующего турецкого правительства, направленные на спасение национального благосостояния, многие эксперты считают неэффективными – в первую очередь потому, что «шлейф» большинства проблем тянется со времен пандемии COVID-19, и «особое видение экономики», о котором так много говорил действующий президент Эрдоган в предвыборных речах, не способствует выходу из кризиса. Ситуация, среди прочего, усугубляется последствиями сокрушительных землетрясений, имевших место в Турции феврале 2023 года. По оценкам Турецкой конфедерации предприятий и бизнеса, ущерб от катаклизма составил порядка 84,1 млрд долларов – более 10% ВВП страны.
С другой стороны, рисовать экономическую ситуацию в Турции исключительно в темных тонах, тоже не следует. Несмотря на многочисленные потрясения, в ряде сфер наблюдается устойчивый рост. Одной из них является военная промышленность. За прошедшие несколько лет Анкара не только нарастила объемы выпуска беспилотников, БМП и артиллерийских систем, но и расширила список иностранных покупателей, потеснив на рынке ряд европейских игроков – объемы экспорта, в общей сложности, выросли на 69% по сравнению с 2018 годом.
Кроме того, Турция постепенно превращается в крупный газовый хаб за счет реализации инфраструктурных проектов и наращивания собственных объемов добычи. Так, по заявлениям главы турецкого Минэнерго Фатиха Донмеза, к 2024 году Анкара сможет поставлять на экспорт порядка 45 млрд кубометров природного газа в год, что сделает ее важным элементом региональной энергетической системы. Тем не менее, возможности Турции в качестве экспортера на «газовом» треке будут определяться в том числе спросом на трубопроводный газ в Европе. И здесь амбиции Анкары вполне могут натолкнуться на интересы «танкерных» игроков – в первую очередь, США и Катара.
Одним из формальных «козырей» президента Эрдогана, которым он довольно часто бравировал и вокруг которого отчасти выстроил нынешнюю избирательную кампанию, стал возросший «геополитический вес» Анкары. Турция в последние годы заметно усилила влияние в Африке и на Ближнем Востоке, а также в Закавказье, обеспечив себе статус полноценного экспортера безопасности.
Несмотря на воинственную риторику, турецкому руководству также удалось урегулировать конфликт с Египтом, тянувшийся с первой половины 2010-х годов, и перевести его из формата острого противостояния во взаимный нейтралитет. Кроме того, с началом Специальной военной операции России на Украине, Анкара стала активнее включаться в мировые процессы в статусе «миротворца», заняв позицию посредника между Москвой и Киевом и лоббировав заключение «Черноморской зерновой сделки», а также ряд других смежных инициатив.
Значительную роль в возвышении Анкары сыграло умелое балансирование между интересами Москвы и Вашингтона, продвигаемое турецким руководством под видом «независимого пути». Турция, с одной стороны, осталась «державой западного блока» и в вопросах оценки политики Москвы заняла во многом критическую позицию, а, с другой, обозначила готовность продолжать взаимодействие с Россией и другими незападными полюсами силы даже в условиях острого регионального кризиса.
В то же время, несмотря на попытки держать баланс, отношения между Анкарой и ключевыми союзниками на Западе в последние годы опустились до исторического минимума, а в риторике турецких официальных лиц все чаще стали доминировать антизападные формулировки. И хотя желающих «вновь повернуть» страну лицом к Западу среди претендентов на президентское кресло более чем достаточно, быстрый переход Анкары на антироссийские позиции едва ли будет возможен – особенно в свете возросшего значения Москвы как поставщика ядерного топлива после полноценного запуска АЭС «Аккую». Кроме того, в случае нового «поворота на Запад» турецким официальным лицам будет довольно трудно преодолеть подозрительность со стороны союзников по НАТО, возникшую вследствие многочисленных антиатлантических выпадов президента Эрдогана и его окружения – и, в первую очередь, спекуляций вокруг темы вступления Финляндии и Швеции в Альянс.
Разумеется, в текущей внешнеполитической конфигурации у Турции все еще остается пространство для маневра и совершения шагов, подразумевающих частичную «разрядку» отношений с Западом. В числе таковых, например, разморозка переговоров о вступлении Турции в ЕС и последующее возвращение к формуле «ноль проблем с соседями». Однако в данном случае Анкаре придется поступиться некоторыми региональными интересами, ослабив натиск в Африке и в Средиземноморье, что чревато серьезными имиджевыми потерями. Кроме того, отход от «независимого пути», с высокой долей вероятности, «выбьет почву» из-под укоренившихся диалоговых форматов с Ираном и Сирией, что также не отвечает долгосрочным интересам турецкого истеблишмента.
Еще одна формальная переменная, которую следует учитывать будущему турецкому лидеру, – фактор тюркского мира. В свое время президент Эрдоган потратил много сил на реформирование Организации тюркских государств и превращение ее в полноценную площадку продвижения интересов Анкары в Центральной Азии и в Закавказье. Однако данное укрепление позиций имело и обратную сторону: члены Организации закономерно ждут от Турции решительных действий по отстаиванию интересов тюркских народов – и, в первую очередь, уйгуров.
Предыдущие попытки Анкары бороться за права данного этноса и публично критиковать действия Пекина большого успеха не имели и были восприняты скорее как «джентльменская ругань», нежели как реальное противостояние. В этой связи будущему турецкому лидеру придется искать новый баланс между тюркскими союзниками и глобальными партнерами – и отход от «полумер» в данном случае является практически неизбежной необходимостью.
К 2023 году ощутимой проблемой для Турции стала неповоротливость государственной системы, усугубляющаяся разногласиями между ключевыми политическими силами. Впрочем, Турция не единственная, кто столкнулся с подобным внутренним вызовом: «кризис законотворчества» в той или иной степени сегодня испытывают и другие ближневосточные державы – Ливан, Ирак, Израиль.
Куда более важный фактор, вызывающий тревогу у внешних наблюдателей, – тенденция к дальнейшему «закручиванию гаек» со стороны руководства страны. Согласно данным ведущих правозащитных организаций, уровень политической свободы в Турции продолжает падать, в результате чего страна оказалась «в хвосте» глобального рейтинга гражданских свобод, наравне с государствами Субсахарской Африки. Исследователи также отмечают «систематическую слежку» за пользователями в турецком сегменте Интернета и попытки властей ужесточить регулирование информационного пространства. Велик риск, что следующий турецкий президент получит «в наследство» комплекс проблем с развитием гражданского общества, что будет отчасти препятствовать эффективному развитию диалога с западными институтами.
Еще одна очевидная проблема – ускоряющаяся поляризация общественных настроений. С одной стороны, мониторинговые агентства отмечают растущий «запрос на перемены», который транслируется, главным образом, молодежью. Все больше молодых турок недовольны тенденцией превращения их страны в «осажденный гарнизон» и ростом «воинствующей» риторики официальных лиц. Вместо этого они требуют возвращения к «диалогу с Европой» и урегулирования отношений с ближайшими соседями. Параллельно с этим фиксируется рост великодержавных настроений с запросом на «цементирование» национальных геополитических завоеваний. Концепция «Неоосманской империи», еще несколько лет назад популярная преимущественно среди ультраправых сил, сегодня охватила значительную часть турецкого общества. И все больше представителей элиты – как военной, так и гражданской – демонстрируют склонность «жонглировать» популистскими категориями – например, идеей о необходимости обретения Турцией ядерного оружия по «израильской» модели.
Эти две взаимоисключающие идеи – великодержавность и «ноль проблем с соседями» – неплохо сосуществовали в турецком обществе и находились в относительном балансе. Однако череда внутриполитических встрясок привела к резкому обострению разногласий и росту напряженности. В таком контексте первоочередной задачей после выборов для турецкого президента станет постепенный «спуск пара» – в целях недопущения дальнейшей фрагментации общества.
Неотъемлемой составляющей внутриполитического «наследства» остается религиозный фактор. Несмотря на то, что Турция продолжает де-факто оставаться светской страной, духовная составляющая играет заметную роль в национальной политике – именно с опорой на образ «турецкого мусульманина» правящая партия долгое время выстраивала диалог с различными слоями населения. Кроме того, под лозунгом «к поколению набожных турок» соответствующие элементы стали вновь внедряться в структуру национальных вооруженных сил; активизировалась борьба «за духовное наследие». Это, в свою очередь, привело к возобновлению споров между религиозными и светскими силами внутри Турции.
Следует отметить, что параллельно с этим Анкара пыталась использовать религию и в качестве инструмента внешней политики – в частности, Турция старалась перехватить у Саудовской Аравии негласный статус лидера Исламского мира – однако полноценно разыграть «исламскую карту» так и не удалось.
Какими бы ни были итоги майских выборов, Турцию ждет трудный период выхода из кризиса – политического, экономического и социального. А то, сколько времени он продлится и какими результатами завершится, будет зависеть исключительно от действий национального лидера.
На этом фоне ждать от властей каких-то резких и «переломных» ходов – вроде комплексной смены внешнеполитических приоритетов или формы государственного управления – в ближайшей перспективе не следует. Куда вероятнее, что турецкий истеблишмент сосредоточится на постепенном снижении напряженности в обществе, а также ослаблении давления на национальную экономику.
При этом сформировавшаяся при президенте Эрдогане модель внешней политики даже в случае победы оппозиционных сил, скорее всего, не претерпит значительных изменений, а локальные перестановки будут носить символический характер. В первую очередь это можно объяснить тем, что последствия подобных резких геополитических разворотов чрезвычайно трудно просчитать, а возможное попадание Анкары в «немилость» к прежним партнерам по диалогу ничуть не поспособствует купированию внутренних проблем.