В России для него нет ни партии, ни единой и продуманной программы, ни достаточного уровня демократии
Митинги и протесты последних недель привели к бурной активности на так называемом левом фланге российской политики. Основных вопроса — два. Во-первых, как реагировать на уличную активность несистемной оппозиции — поддержать, отрицать или подождать. Во-вторых, как абсорбировать протестную повестку, тот навес социально-экономических проблем, который вроде как волнует миллионы россиян: бедность, неравенство, дефицит социальной защиты.
Традиционно такая проблематика считается базой левой повестки, но крайне редко сопровождается принципиально левыми решениями — пересмотром итогов приватизации, перераспределением собственности, национализацией. Впрочем, до самих решений современный левый дискурс не доходит, останавливаясь на требованиях демократизации, партийной конкуренции и смены власти. Здесь требования левых созвучны запросу всех более или менее активно протестующих, в том числе «навальнистов». Отсюда и муки выбора.
Ситуация один в один напоминает историю протестного периода 2011–2012 годов. Тогда левые тоже долго спорили, поддерживать ли митинги на Болотной и Сахарова, «марши миллионов» и координационный совет оппозиции. Часть левых сил, например Сергей Удальцов и «Левый фронт», тогда присоединились к либералам и креативному классу, но социальную повестку быстро убрали с плакатов, а некоторые левые политики были вынуждены и вовсе бежать за рубеж. Коалиции не случилось.
За восемь лет левый фланг стал еще более рыхлым и неконкретным. «Системный» сектор «доедает» советское идеологическое наследие и постаревший электорат. Технологические партийные проекты растаскивают остаточный потенциал КПРФ. Да и в целом все современные российские партии эксплуатируют социальную повестку и набирают очки на социально-экономической проблематике, ностальгии по щедрому государству и негативу к еще недавно активному либеральному курсу правительства на оптимизацию и сокращение издержек в социальных отраслях. Даже «Единая Россия».
У так называемых несистемных левых больше драйва и идей, но тоже нет ни конкретики, ни системности. В то же время это один из самых популярных сегментов всего политического дискурса в стране. Например, двадцать крупнейших левых блогов в YouTube сегодня объединяют аудиторию примерно в шесть миллионов человек (сопоставимо с аудиторией новостных программ ведущих телевизионных каналов). Но обычно их представители втянуты в бесконечные споры о советском прошлом, об эстетике и теории, о Сталине или Мао Цзэдуне и очень слабо реагируют на то, что за окном, и тем более не формируют представление о левой «прекрасной России будущего».
Оттого все манифесты и призывы свободных от партийных обязательств политиков и активистов к объединению левых на фоне нынешних акций протестов обращены в пустоту — как с точки зрения идеологии, концепции и плана действий, так и в плане адресата (читайте интервью Алексея Сахнина на стр. 68 и Бориса Кагарлицкого на стр. 67)
Но и в системном «левом» поле сейчас тоже заметно оживление. О большом партийном объединении заявили «Справедливая Россия» (СР), «Патриоты России» и «За правду» (интервью лидера справедливороссов Сергея Миронова см. на стр. 69). КПРФ консолидирует левые и народно-патриотические силы в рамках созданного в октябре прошлого года «Народного патриотического фронта». И пытается преодолеть очередной раскол: проявилось радикальное московское крыло во главе с Валерием Рашкиным, состоящее в основном из молодых политиков, готовых взаимодействовать даже со сторонниками Алексея Навального. Геннадий Зюганов пообещал выгнать Рашкина из КПРФ, если тот не одумается. Чрезвычайно активна и Российская партия пенсионеров за социальную справедливость — она по-прежнему рассчитывает на прохождение в Думу.
Все эти партии пытаются институализировать протестный запрос избирателей на улучшение качества жизни, рабочие места, достойную оплату труда, сокращение неравенства, качественные образование и медицину — все то, что по исторической (и вымирающей) традиции называется «левой повесткой». Центристская по сути «Единая Россия» с целым пакетом социально ориентированных проектов, которые в перспективе будут поддержаны федеральным бюджетом, хорошо показывает, почему это не так.
Политика начинается не с формулирования проблем, а с предложения путей их решения. А здесь все отечественные партии работают по административным шаблонам, предложенным правительством страны. Хотя в их программах могут быть записаны самые разные идеи и предложения, на практике они не только не исполняются, но даже не звучат требования об их реализации.
Если в российском партийном поле и ведется работа с левой повесткой, то в основном в ее социальном, то есть в мягком, «не экстремистском» наполнении. Это левая политика в чисто терапевтическом смысле, когда работают точечно с самыми кричащими проблемами, стремясь, где возможно, сохранить остатки социальных прав, но отказываясь от системных и глубинных решений.
С другой стороны, когда под левую повестку создаются партийные проекты или же к ней начиняют смещаться уже существующие, то по своему типу и содержанию они, скорее, оказываются фасадными, призванными решить простые прикладные задачи. Первая: «окучить» тех, кто не лоялен партии власти или самой системе, втянув их в орбиту «системных». Вторая: так или иначе удовлетворить потребности умеренных и более радикальных сторонников крыла левых сил, создав под них структуры, имитирующие или же дающие умеренный ответ на их запрос.
Однако само аутентичное ядро левой идеи — перераспределение собственности в пользу «народа», к примеру через национализацию топливно-сырьевого комплекса или введение полноценного прогрессивного налога, — выталкивается как нечто слишком радикальное, подменяя это ядро социальным популизмом.
В этом смысле нынешний партийный расклад перед думскими выборами, как и состояние всего несистемного левого фланга, — хорошая иллюстрация к описанному выше. В нем просматриваются и чисто терапевтические черты, и политтехнологические, то есть направленные на большую контролируемость электоральных процессов. Но при этом нет самого главного — артикулированного и ясно представленного левого поворота, который во всем мире приобретет сейчас все более радикальные формы.
Начнем с самого странного: среди официально зарегистрированных партий в России нет ни одной, которая не то что представляла бы левую идеологию, но хотя бы ее социал-демократический, то есть более умеренный вариант. Более того, после объединения «Справедливой России» с «Патриотами России» и «За правду» уже и партия «эсеров» не может претендовать на роль социал-демократической партии в чистом виде.
Ведь произошедшая интеграция — это попытка объединить проекты, которые идеологически, очевидно, не очень-то друг другу близки. До этого, как правило, прямыми конкурентами для справедливоросов были партии с более выраженной социальной повесткой, но не связанные напрямую с идеологией охранительства и довольно прямолинейного патриотизма.
При этом основная ценность бренда «Справедливой России», по словам политолога Александра Пожалова, заключалась в том, что «партия имела наименьший антирейтинг среди всех крупных партий, а колеблющийся и при этом не идеологизированный избиратель, недовольный социально-экономической политикой властей, но рассчитывающий на помощь именно от власти, рассматривал СР как партию безопасного и приемлемого выбора, партию, борющуюся за социальную справедливость».
И в этом смысле объединение с «прилепинцами» и «Патриотами» для самой «Справедливой России» чревато тем, что выталкивает ее из привычного поля защиты социальных прав, а вместо этого навязывает ей во многом чуждые идеи борьбы за «русский мир» и прочее. Теперь придется ухищряться, совмещая Сталина и умеренный демократизм, войну в Донбассе и запрос за конформизм, суд «над англосаксонской цивилизацией» и решение простых и злободневных проблем беднеющего избирателя.
В такой идеологической конфигурации новая объединенная партия станет скорее конкурентом правой ЛДПР, чем другим традиционным для нее оппонентам. И тем самым лишь передаст часть разочаровавшегося в себе электората в руки центристской «Единой России», явно движущейся в сторону повестки социальной справедливости, или праволиберальной партии «Новые люди», которая собирается перехватить недовольных избирателей крупных городов, голосовавших до этого либо за КПРФ, либо за «Справедливую Россию» по принципу «лишь бы не “Единая Россия”».
Нечто иное, но схожее по динамике и содержанию происходит и с КПРФ. Конечно, по словам социолога Григория Юдина, эта «партия является естественным бенефициаром текущего протеста. Во-первых, это одна из двух партий, обладающих реальной организационной структурой в стране. Во-вторых, она ближе всего к актуальным общественным запросам. В-третьих, принцип “умного голосования” чаще всего выводит избирателя именно на КПРФ и ее кандидатов».
Однако проблемы КПРФ, тянущиеся за ней уже не один год, не позволяют ей возглавить левый поворот, несмотря на действительно сильные ресурсы. Например, потому, что ее развитие постоянно блокируется партийной верхушкой, которая держится — опять — крайне правых, «национал-патриотических» позиций, все менее востребованных у сегодняшнего электората.
В этом смысле и КПРФ, строго говоря, тоже нельзя назвать левой партией. В ней слишком много уже давно невостребованной патриотической риторики и слишком мало актуальных социальных требований. По факту такое размывание все больше превращает ее в образование а-ля catch all party.
Утягивает КПРФ вниз и ее стареющий избиратель. По данным, представленным самой партией (что характерно, за 2016 год, после этого информация не обновлялась), почти 43% ее членов — это пенсионеры, а средний возраст участника организации — почти 56 лет.
Иными словами, главные сторонники коммунистов — это люди, ностальгирующие по советскому прошлому, на чем, собственно, и держался до недавнего времени их рейтинг. А это означает, что будущее КПРФ без серьезной идеологической и кадровой перестройки может быть только «застойным».
Наконец, среди малых партий наибольший успех пророчат сильно ориентированной влево Партии пенсионеров. На выборах в 2020 году она выступила крайне удачно, и, как отмечает политолог Екатерина Курбангалеева, «у нее есть все шансы пройти пятипроцентный барьер и получить места в Госдуме».
Однако помимо того, что Партия пенсионеров в отдельных случаях, скорее всего, будет выполнять роль второго страховочного контура для территории, где кандидаты от «Единой России» рискуют потерпеть поражение, сама она слишком нишевая, узкоспециализированная и неспособна представить всю палитру левых требований.
Выходит, что на уровне так называемых системных левый фланг в России пуст.
А что происходит среди несистемных левых? Примерно то же, что и в среде либеральной оппозиции: хаос и раздрай. Правда, у левых есть куда более сильная идеологическая почва, опосредованная российской политической традицией. Зато нет ни внятной системной программы, ни устойчивой организационной вертикали, которые могли бы удовлетворить и мобилизовать этот социально многообразный несистемной политический фланг.
Оба эти недуга вышли на поверхность прямо на наших глазах — в ожесточенных дискуссий о том, стоит ли продолжать штудирование Маркса или пора радикализировать протест, прыгая под дубинки. Сами аргументы, звучащие с разных сторон, были небезынтересными.
Например, один из лидеров «Левого фронта» Алексей Сахнин отметил, что у недоверия к Навальному со стороны левых есть смысл хотя бы потому, что все старания оппозиционера — лишь акт «непубличной оферты», где часть российской элиты просто стараются переманить на свою сторону, гарантируя, скажем, перезагрузку отношений с Западом и более «цивилизованный» способ ведения бизнеса — конечно же, в обмен на политическую власть.
С другой стороны, известный левый мыслитель Борис Кагарлицкий для тех, кто сторонится протеста, потому что для левых он «чужеродный», привел известные слова Ленина: «Марксисты знают, что демократия не устраняет классового гнета, а лишь делает классовую борьбу чище, шире, открытее, резче; этого нам и надо. Чем полнее свобода развода, тем яснее женщине, что источник ее “домашнего рабства” — капитализм, а не бесправие».
Правда, было бы неправильно иронизировать над этой разноголосицей в несистемном левом лагере, ведь она лишь часть мирового тренда. Здесь стоит напомнить, что по всему миру левые или близкие им партии и движения терпят поражение за поражением уже не один десяток лет. Эта череда началось еще в 70-е годы прошлого века после завершения революции, «которой не было», как охарактеризовал итоги 1968 года американский публицист Питер Стейнфельс.
Тогда разочарование в итогах «красного мая», с одной стороны, обернулось глубокой депрессией в лагере левых интеллектуалов, которое отлилось в знаменитый тезис о «невозможности революции», в котором они укрепились еще больше с развалом СССР (подробнее об этом см. в интервью с Борисом Капустиным «Вопрос о революции должен оставаться открытым», «Эксперт» № 9 за 2020 год). А с другой — правой неолиберальной революции, которая чуть ли не играючи прокатилась по всему миру, педантично разрушая или оптимизируя социалистические завоевания XX века.
Маркером этого глобального правого дрейфа, который оказался замедлен только после глобального экономического кризиса конца 2000-х, стал знаменитый совместный программный документ, написанный Тони Блэром (лейборист) и Герхардом Шрёдером (социал-демократ) «Europe: The Third Way — die Neue Mitte» («Европа: Третий путь — Новая середина») и опубликованный в 1999 году. В нем нашли отражение важнейшие установки модерниcтского, то есть прорыночного и проглобалистского, течения в социал-демократии.
Отсюда, к слову, берет свое начало и размывание левой повестки как таковой, ее обволакивание благодушными смыслами социального популизма. «Левая программа повсеместно либо деградировала, либо вообще была забыта, — рассказал “Эксперту” Борис Кагарлицкий. — У тех же социал-демократов Германии или даже партии Die Linke (“Левые”. — “Эксперт”), вы не увидите четкой программы, даже не реформ, а того, что они хотят трансформировать».
По его словам, это связано с тем, что на протяжении последних тридцати лет шел поэтапный демонтаж социального государства, где сами левые превратились в силу, которая пытается защищать хотя бы остатки социальных прав, отвоеванных на протяжении XX века. Именно поэтому «левая повестка и стала сугубо оборонительной, не подразумевающей внятной программы реформ, что она стала программой борьбы в стиле “только бы не допустить ограбления до последней копейки”».
На это наслаивается и другой глобальный фактор, а именно новые линии социального размежевания. Традиционно для любого левого движения важно, чтобы раскол в обществе шел не по вертикали — то есть в рамках межэлитного противостояния, которое приводит лишь к еще большей диктатуре, — но по всей линии горизонтали. Тогда протест приобретает глубоко антикапиталистический фон и вводит в качестве главного требования именно традиционную левую повестку, то есть радикальное перераспределение власти и собственности сверху вниз.
Однако сегодня, по словам Андрея Сахнина, потенциальный конфликт усложнился новым обстоятельством: «Теперь помимо конфликта между сверхбогатыми и всеми остальными есть значимое трение и между бедным большинством и средним классом. И это трение начинает играть все большую роль, что заметно, например, по Франции, где “желтые жилеты” гнали прочь правильных парижских левачков. Или по США, где этот конфликт породил эпоху Трампа. Мы видим его и в России, где, в частности, команда Навального как раз работает со средним классом, что объективно усложняет задачу социального раскола по всей горизонтали».
Выходит, что и на уровне так называемых несистемных левый фланг в России оказывается пустым. Но тогда кто сможет ответить на усиливающийся левый запрос?
Обыденность. Если долго повторять какое-то слово, оно утрачивает свой смысл. В когнитивной психологии такой эффект известен как «семантическое пресыщение», когда в коре головного мозга происходит реактивное торможение как реакция на постоянное повторение.
Кажется, что примерно то же произошло сегодня и с левой повесткой / левым поворотом в области публичной политики. Любой партии, стремящейся получить реальную поддержку, так или иначе приходится примерять на себя атрибуты левизны и прокламировать ее лозунги, которые по своему содержанию все больше напоминают «за все хорошее и против всего плохого», в то время как о действительной левизне никто и не думает или боится ее больше «оппозиции».
Но пока слова в политических лозунгах утрачивали свой смысл от их постоянного повторения, стоящее за ними содержание наполняется плотью и кровью реальности, где радикализация требований — что справа, что слева — становится все более явной, а уютный центризм начинает вызывать тошноту. Тренд на усиление «крайних» — главный в последние несколько лет. И ответить на него возможно только в рамках демократических процедур, введя его в поле коалиционного строительства, которое всегда отсекает то, что для системы губительно априори, но зато оставляет саму энергию, идущую из этого общественного запроса.
Однако здесь возникает еще одна проблема — эрозия традиционной для левых сил социальной базы, связанная с повсеместным сокращением численности промышленных рабочих и инженерно-технического персонала. В то время как реальный переход левого запроса в практику требует низовой солидарности, растворенной в самой повседневности, где индивидуализм последовательно оттесняется на задний план. И последнее, быть может, самая острая в России проблема.
Как замечает один из левых активистов, «люди живут с узким, коротким горизонтом планирования. Они нацелены на решение своей конкретной проблемы… У людей есть ощущение, что за частные интересы выступать легитимно, а за общие — опасно. А левые активисты предлагают обострение конфликта. Люди не готовы, эта ценность не имеет фундаментального значения, не верят в результативность. Надо, чтобы человек социализировался в активизме».
Так что пока левый поворот, похоже, никуда Россию не ведет. Потому что «верхи» боятся, а «низы» не хотят.