В России, несмотря на экономический кризис, в дефиците самый дорогой вид мяса — говядина. Эту проблему невозможно решить без развития фермерства
В России не растет производство говядины. Оно стоит на месте как вкопанное c 1990-годов, с тех пор как сократилось вдвое по сравнению с РСФСР — с четырех миллионов тонн в год до двух миллионов. Не помогли две программы развития мясного скотоводства, осуществленные правительством начиная с 2009 года, в ходе которых в отрасль было инвестировано около 90 млрд рублей.
Одновременно наблюдается другой тренд: на фоне депрессии последних лет и снижения реальных доходов населения растет спрос на премиальную, в том числе мраморную, говядину и продуктов из нее: по данным Национальной мясной ассоциации (НМА), за последние десять лет он вырос в восемь раз. Мясники ликуют. «Потребление красного мяса в России растет благодаря постоянно улучшающемуся ассортименту, стабильным ценам и росту интереса к новым кулинарным возможностям. Каждый месяц появляются новые ютьюб- и телеграм-каналы, посвященные приготовлению мясных блюд», — отмечает Сергей Юшин, председатель НМА. «Особенно радует взрывной интерес к говядине зернового откорма. Она нужна и ресторанам, и гриль-барам, и стейк-хаусам, гостиницам и курортам», — подтверждает Александр Никитин, вице-президент АПХ «Мираторг», крупнейшего производителя говядины.
Однако это рост от нуля. Доля премиального мяса, назовем его стейками, составляет примерно 1,6% в общем объеме производимой в России говядины, или 160 граммов на душу населения. Получается, что за 90 млрд рублей, вложенных государством в развитие мясного скотоводства, мы получили прирост из расчета полстейка в год на человека. В реальности же речь идет о том, что государственные программы оказались ориентированы на удовлетворение спроса тонкой прослойки богатых потребителей.
Что касается говядины, доступной широким массам, то тема закрылась, так и не открывшись. И не сказать, чтобы российское население массово переходило на постный стол, — достаточно посмотреть на потребление свиного и куриного мяса, которое в последние годы росло и уже превышает рекомендованную Минздравом норму: в 2019 году оно составило 20,1 кг свинины против рекомендованных 18 кг и 31,7 кг мяса птицы при норме 31 кг. Потребление же говядины от нормы сильно отстает — всего 10,3 кг вместо положенных 20 кг. Это понятно: килограмм недорогой говядины стоит в рознице почти в четыре раза дороже курятины и на 40% дороже свинины. По прогнозам, в ближайшее время ситуация к лучшему не изменится, скорее наоборот, ведь общий объем производства говядины не вырастет, а доступность ее может снизиться. Все дело в росте цен: они уже поднялись на 17% в 2020 году, и велика вероятность, что эта тенденция продолжится в 2021-м.
Самое простое объяснение дефицита говядины состоит в том, что в России традиционно на мясо режут молочных коров, стадо которых сокращается. «Поголовье молочного скота падало на протяжении тридцати лет, а именно эта отрасль давала практически всю говядину в стране», — говорит Александр Никитин. Правда, в последние годы молочное поголовье уже не сокращается, но это не сильно меняет дело. Если уж наращивать производство говядины, то желательно от мясных пород крупного рогатого скота (КРС).
Качественное сырье предпочитают и ведущие мясопереработчики. Поскольку объем производства мяса КРС лишь на 80% покрывает спрос, нехватку сырья мясоперерабатывающие предприятия компенсируют за счет импорта. «Естественно, мы отдаем предпочтение мясным породам. Сегодня из-за недостаточного количества качественного российского сырья мы вынуждены импортировать говядину из Уругвая, Парагвая, Бразилии, Белоруссии и Аргентины», — заявили в компании «Дымов».
При этом в «Дымове» подчеркивают одну важную деталь: российская говядина необходимого предприятию качества обходится дороже импортной. Поэтому импорт говядины остается константой российского рынка. В 2020 году при общем снижении мясного импорта в Россию на 30% по сравнению с предыдущим годом ввоз говядины упал всего на 10% и составил около 250 тыс. тонн.
Таким образом, для отечественного производителя мяса КРС существует большая ниша импортозамещения, не говоря о потенциальном «нормативном» спросе, равном по своему объему нынешнему. Да и с точки зрения продовольственной безопасности развивать производство говядины необходимо. «Представьте, что какие-то страны начнут ее скупать, как сейчас скупает свинину Китай. Где вы тогда ее возьмете? И какие будут цены на внутреннем рынке? В позапрошлом году цены в ЕС на свинину выросли на 30–49 процентов из-за экспорта в КНР, а в России они оставались стабильными и ниже цен 2018 года», — поясняет Александр Никитин.
Возникает закономерный вопрос: почему этого не происходит или происходит слишком медленно?
Федеральной программой развития мясного скотоводства на 2013–2020 годы запланировано достичь доли говядины от скота мясных пород в 24% от общего производства, а по факту эта доля достигла лишь 15%. Логично предположить, что не все благополучно в сложившейся у нас модели работы сектора мясного скотоводства.
Образцом для подражания у многих специалистов и игроков отрасли мясного скотоводства служит модель США — родины «народного», относительно недорогого стейка. Стоимость говядины в Америке всего в полтора раза выше, чем в России, тогда как уровень доходов населения выше в шесть раз. Американцы съедают 23,6 кг говядины в год на человека, и это еще результат влияния ЗОЖ: в 1960-е норма составляла 42 кг.
Это стало возможным благодаря сложившейся в Америке оптимальной по затратам трехступенчатой структуре отрасли мясного скотоводства.
Первая ступень — выращивание молодняка в течение пяти–десяти месяцев («корова — теленок») — полностью держится на фермерах. На втором этапе, когда происходит передержка молодняка до начала интенсивного откорма, фермер может конкурировать с крупным бизнесом. А вот третий этап — откорм перед забоем — дело только крупного бизнеса, организующего фидлоты, где содержится большое число бычков, там их откармливают зерном по индустриальным технологиям для получения мраморного мяса, а затем перерабатывают и продают. «Зерновой откорм, убой и переработка, логистика, дистрибуция — этим в мире занимается крупный бизнес, — рассказывает Александр Никитин. — Ведь мясо составляет меньше половины веса животного, а важна полная реализация туши, выпуск побочных продуктов, таких как мясокостная мука, жир, шкуры, колбасная оболочка, сырье для фармацевтики. Без этого не получишь нормальной себестоимости и окупаемости».
На каждом из трех этапов затраты оптимизированы по-своему. Фермеры владеют пастбищами — ранчо для выпаса телят с коровами, и в условиях беспривязного содержания скота им не требуются никакие капитальные вложения — в фермы, хранилища и т. д. Зачастую они даже не являются собственниками бычков, а получают их от крупных партнеров. Таким образом, речь идет о стремящихся к нулю затратах и работе практически по найму. Более крупные хозяйства, самостоятельно закупающие скот для откорма, имеют дополнительную прибыль от реализации выращенных нетелей и быков-производителей. Наконец, фидлоты, как и любой крупный бизнес, зарабатывают на эффекте масштаба. К тому же кукуруза — основа зернового откорма для Америки — традиционно дешевый продукт, а сама модель фидлотов возникла в начале XX века в связи с перепроизводством зерна.
Благодаря тому, что фермеры — традиционно многочисленная социальная группа в США, количество фермерских хозяйств, занимающихся мясным скотоводством, там просто огромно — около 800 тыс., а поголовье мясного КРС превышает 70 млн голов (в России — 2,3 млн). Лишь благодаря такому поголовью в итоге достигаются доступные цены.
Россию в этой схеме сближает с Америкой, пожалуй, только одно — изобилие пастбищ. Что касается технологической цепочки производства говядины, то ее выстроить не получилось. На рынке независимо друг от друга действуют три группы игроков — личные подсобные хозяйства (ЛПХ), крупные хозяйства и крестьянско-фермерские хозяйства (КФХ). При этом ЛПХ — владельцы преимущественно молочных коров, хотя и обеспечивают более половины производства говядины, но не заточены на товарное производство.
Фермеры же, основной источник дешевого поголовья мясных пород КРС, в России исчезающе малая величина — они поставляют на рынок около 11% говядины. «Я подсчитал, что по американским стандартам у нас в Калужской области должно быть примерно десять тысяч фермеров, а по факту хорошо, если сотня наберется», — говорит Андрей Давыдов, ветеран российского мясного скотоводства, основавший свою ферму одним из первых в конце 1990-х годов. «В России сейчас 18 миллионов голов КРС (вместе с молочным стадом. — “Эксперт”) — этого мало. В Ирландии семь миллионов голов КРС, а что такое Ирландия по сравнению с Россией? А Польша как-то же разместила два миллиона фермеров на своей территории?! России нужно иметь минимум 60 миллионов голов КРС», — уверен Василий Мельниченко, председатель движения «Федеральный сельсовет».
Что касается крупных компаний, таких как «Мираторг», то они вынуждены выстраивать собственную вертикально интегрированную производственную цепочку — от этапа «корова — теленок» до индустриального откорма.
По мнению экспертов, организация полноценной цепочки производства мяса КРС, особенно в последнем ее звене, весьма капиталоемкое дело, и крупные хозяйства сегодня испытывают затруднения с окупаемостью. По расчетам, цены на говядину должны быть выше текущих по крайней мере на 17%, отсюда, в частности, предложения о введении квот на импорт говядины — чтобы не составлять конкуренцию местным игрокам. Понятно, что при повышении цен на российскую говядину вряд ли будет решена проблема ее дефицита на внутреннем рынке, но в данном случае так задача и не ставится. Наоборот, предлагается еще один способ повысить рентабельность производителей мраморного мяса — наращивать его экспорт.
Речь идет прежде всего об экспорте дорогой говядины. «Экспорт обусловлен готовностью тех или иных стран платить более высокую цену за конкретный отруб, чем за него можно выручить в России, — объясняет эту логику Сергей Юшин. — Это обычная практика для мировой торговли. Те же США импортируют более полутора миллионов тонн говядины при экспорте, превышающем 1,2 миллиона тонн в год. Нормальный товарообмен и извлечение максимальной прибыли от продажи конкретных частей». По словам Александра Никитина, в «Мираторге» даже при дефиците отдельных частей на российском рынке находят возможности для экономически выгодного экспорта: «Кто-то ест рибай, кто-то пиканью. Например, в Бразилию мы поставили традиционные отрубы для гриль-блюда Churrasco, и бразильцы оценили сочетание цены и качества. На другие рынки мы поставляем другие отрубы, востребованные именно там. Даже для костей и субпродуктов есть покупатели за рубежом».
Вследствие такого структурного дисбаланса в отрасли не появляется новых проектов по откорму КРС, несмотря на государственную поддержку, а существующие можно пересчитать по пальцам. Но и им, по словам Романа Костюка, председателя Ассоциации производителей говядины, попросту не хватает животных, а значит, в отрасли необходимо наращивать маточное поголовье, то есть осуществлять новые инвестиции. Получается замкнутый круг.
Между тем фермерские хозяйства, занимающиеся разведением мясного КРС, демонстрируют завидную устойчивость. По данным Росстата, если рентабельность крупных и средних организаций в мясном скотоводстве в 2018 году составляла лишь 5,3%, то у малых предприятий — 10,9%, а у микропредприятий — 16,6%. При этом фермерский сектор живет во многом своей жизнью, вне мясной индустрии, формируя цепочки связей внутри себя. Так, потомственный фермер из Тульской области Антон Диордийчук со стадом в 350 маточных голов продает по два-три бычка соседним ЛПХ, которые либо сами впоследствии съедают мясо дорощенных бычков, либо выходят с небольшим количеством говядины на рынок. А, например, Николай Галицкий из ООО «Угра-Центр» Калужской области (470 голов) выращивает племенной скот галловейской породы и продает его фермерам на разведение.
Способов контроля рентабельности в фермерском секторе существует несколько, и большинство из них очевидны. Помимо низкозатратности самой технологии беспривязного содержания скота речь идет о рачительном ведении всего хозяйства. «Как мы достигаем безубыточности? Очень просто: мы с 2014 года не покупаем новую технику, сократили штат работников до минимума. Но сами работаем все больше», — говорит Антон Диордийчук. По мнению Андрея Давыдова, это просто крестьянский стиль жизни. «У нас традиционно, лет сто назад, были крестьянские хозяйства, работающие на земле, большие семьи, много детей. Благодаря этому даже без использования сельхозтехники получались низкие затраты, — рассуждает он. — Кроме того, допустим, мы, две-три семьи, имеем 120–150 коров плюс молодняк. И мы к ним относимся как к своим домашним животным, мы о них беспокоимся, и у нас нет посредников между нами — хозяевами и нашими животными. А у крупного предприятия есть хозяева, которые очень редко видят своих животных, есть менеджеры высшего, среднего и низшего звеньев, и есть какие-то работники, которые постоянно контактируют с животными, но это не их животные, и у них нет стимула их любить». По его словам, в крупных хозяйствах потери новорожденных телят из-за плохого ухода на уровне 20% считаются нормой, тогда как в фермерском хозяйстве это практически исключено.
С тем, что фермы мясного скотоводства эффективны на определенных этапах выращивания КРС, согласны и в «Мираторге». «Малые формы хозяйствования важны, мы работаем с ними, особенно на первой фазе “корова — теленок”. Наращивать у себя эту фазу — строить новые фермы — можно до определенной степени. А малые хозяйства здесь могут быть более эффективны: круглосуточный присмотр, круглосуточный труд, что не всегда могут обеспечить крупные холдинги», — говорит Александр Никитин:
Из неочевидных факторов повышения эффективности мясных ферм стоит назвать выбор ими породы скота. Если крупные хозяйства в большинстве своем закупают за океаном дорогостоящих и требовательных к условиям содержания бычков породы абердин-ангус, то фермеры, как правило, выбирают породы, не требующие больших затрат. Антон Диордийчук, объясняя свой выбор в пользу галловейской породы, замечает, что она родственна ангусу, но при этом менее подвержена генетическим заболеваниям. По словам Николая Галицкого, галловейская порода, поскольку была выведена в Шотландии, хорошо приспособлена к российскому климату, поэтому может круглый год содержаться под навесом, а не в капитальных строениях. Ей не нужна изощренная кормовая база — достаточно пастбищного выгула и травяного откорма. Плюс, замечает он, у коров этой породы легко принять роды. То же относится к герефордам, которых выращивает Андрей Давыдов. Глава хозяйства ООО «Моска» в Калужской области Владислав Вершков разводит две породы — абердин-ангусскую и калмыцкую. Калмыцкая, по его словам, дает в два раза меньше привеса на единицу корма, но при этом себестоимость одного килограмма привеса составляет 150 рублей по сравнению с 500 рублями для абердинцев. Рязанский фермер Валерий Александров тоже отмечает неприхотливость калмыцкой породы: по его словам, качество мяса зависит от откорма бычков, а не от их генетики. ООО «Шуруповское» в Волгоградской области занимается разведением породы казахская белоголовая, объясняя это тем, что это одна из местных пород, выведенных селекционерами с учетом природно-климатических особенностей региона.
Фермерам мешает хайп вокруг мраморного мяса, связанного в представлении обывателя только с породой ангус. По словам Николая Галицкого, ему приходится продавать свой племенной скот в Сибирь — Омскую и Томскую области, потому что центр России «подсел» на ангуса. На самом же деле мраморность — результат определенной схемы откорма, а не предрасположенности породы. К тому же выбор потребителей в пользу мяса от ангуса обусловлен зачастую отсутствием культуры потребления мяса как гурманского продукта — это шлейф еще советских времен. «Мы только в 1980-е годы начали культурные пастбища запускать, разнотравья. Мы же до этого не очень-то скот кормили. Каких мы хотели прироста и качества мяса, если ползимы на соломе сидел скот», — вспоминает Василий Мельниченко. Так что откуда было взяться пониманию того, что есть разные варианты вкуса мяса — например, говядина чисто травяного откорма на лугах, где поддерживается особое разнотравье. Кстати, чисто травяной откорм КРС сегодня в мире считается признаком суперпремиального продукта, поскольку мясо получается менее жирным, диетическим.
«Наша страна — идеальное место для развития мясного скотоводства: здесь много земель, непригодных для эффективного земледелия, но пригодных для культурных пастбищ. Я подсчитал, что за счет ста миллионов гектаров неиспользуемых земель — тридцати миллионов гектаров пашни и семидесяти миллионов гектаров пастбищ, когда каждый гектар приносит триста килограммов мяса, это вес годовалого бычка, — можно при минимальных затратах накормить прорву народу». Этот монолог Андрей Давыдов произнес в 2002 году, когда мы с ним только познакомились. Тогда фермер переживал эйфорию от первых успехов своего хозяйства: рентабельность достигала 36–38%. Но если бы пришлось начинать сегодня, то, по его словам, он бы не стал связываться с этим бизнесом. «Вот я вспоминаю 2000 год: цена на дизтопливо была два рубля за литр, а сейчас — пятьдесят рублей, цена на электроэнергию — 27 копеек за киловатт, сейчас — около пяти рублей. Если трактор белорусский стоил примерно 350 тысяч рублей, то сейчас — почти два миллиона. Запчасти импортные подорожали на столько после девальвации рубля 2014 года, что просто катастрофа, а у нас очень большая составляющая импортной техники. При этом закупочная цена на мясо была сто с небольшим рублей, а сейчас — двести с небольшим, то есть выросла всего в два раза», — перечисляет он.
Большие надежды участники рынка мясного скотоводства возлагали на меры господдержки, содержащиеся в правительственных программах развития сельского хозяйства на 2009–2012 и 2013–2020 годы. Действительно, поддержка была. Но, по мнению фермеров, она до них не дошла, а осела по большей части у крупных игроков. Впрочем, представители крупного бизнеса отвергают это предположение. «Мнение о том, что государство поддерживает только крупных производителей, в корне неверно. Поддержка в рамках программы развития подотрасли мясного скотоводства рассчитывается на одну корову мясной породы. В пересчете на голову крупные производители получают ровно столько же, сколько и другие участники программы», — говорит Александр Никитин. Со своей стороны он замечает, что крупные компании используют поддержку более рационально, чем фермеры, которые могут нецелевым образом использовать средства — например, построив себе дом.
Однако говорить, что малые формы хозяйствования могут на равных конкурировать с крупными предприятиями при условии одинаковых выплат на голову скота, вряд ли стоит.
Налицо проблема асимметрии возможностей: учитывая, что голов КРС у крупных производителей порядка на два больше, то и оперировать они могут существенно большими средствами для обеспечения устойчивости бизнеса. Крупному предприятию проще общаться с институтами, ответственными за оказание поддержки отрасли, и доказать, что она будет использована эффективно просто потому, что у них в штате есть и юристы, и экономисты, и бухгалтеры.
На самом деле случается, что гранты на поддержку фермерских хозяйств не выводят их на заявленные в бизнес-планах цели. И тогда, рассказывает Василий Мельниченко, «через два-три года к тебе приходит милиционер и заводится уголовное дело. Ладно, если закончится условным сроком. Бывает, что и реальный дают». Комментируя гипотетически подобную ситуацию, Антон Диордийчук замечает: «Конечно, всякое может быть. Я же не могу содержать юриста, чтобы он вел мои дела в течение нескольких лет. А у крупных компаний целый юридический отдел». Получается, что для поддержки фермеров от государства требуется более системный подход, нежели тот, что осуществляется сейчас. И за примером далеко ходить не надо — взять хотя бы систему господдержки несырьевых экспортеров, выстроенную в последние годы: трудно сказать, какая помощь тут более важна для малого бизнеса, финансовая или организационная, консалтинговая. Так, Василий Мельниченко считает, что необходимо иметь в арсенале механизмов государственной поддержки агрономическую помощь, а Антон Диордийчук хотел бы получать квалифицированные консультации по родословным племенных животных и селекционным работам.
Андрей Давыдов и на собственном примере демонстрирует непоследовательность и бессистемность мер господдержки: «Вот мы являемся обществом с ограниченной ответственностью — ООО. То есть у меня нет статуса КФХ, хотя по сути мы, три семьи (я с женой и две мои дочери с зятьями), — типичные фермеры. В 1994 году мы регистрировались как КФХ, а в 2004 году преобразовались в ООО — кстати, согласно указу президента, который в 2000 году сказал, что все сельхозпредприятия должны привести свою правовую форму в соответствие с Гражданским кодексом. А в кодексе в 2000 году не было такой формы, как КФХ. В результате мы выпали из категории фермеров и лишились той поддержки, которую другие фермеры получают. Да и субсидии, которые мы раньше получали, отменили. Мы получали субсидию на каждую корову с теленком — 1500 рублей, поддержка была большая, а вот уже два года этого нет. Кроме того, была субсидия погектарная: за каждый гектар нам платили по 200–250 рублей, потому что подорожало дизтопливо и прочее. А два года назад эту поддержку ограничили только хозяйствами, выращивающими картофель или зерно. А у нас нет ни картофеля, ни зерна, только пастбища и сенокосы, в результате я и эти 250–300 тысяч рублей в год получать перестал».
Василий Мельниченко недоумевает, почему система грантов и система поддержки через банковскую систему с помощью льготных кредитов, будучи государственными, не связаны между собой едиными принципами и правилами и банковская система не «подхватывает» фермера на выходе из бюджетной системы, что было бы логично. Впрочем, Роман Костюк объясняет это тем, что многие фермеры не соответствуют критериям банка относительно устойчивости бизнеса и кредиты им считаются слишком рискованными.
Фермеры сравнивают свое положение с положением коллег в других странах, и сравнение не в пользу России. Так, проходивший стажировку в Германии Антон Диордийчук вспоминает, что там на АЗС счетчик автоматически снизит цену заправки вдвое по сравнению с обычными автомобилями, если речь идет о сельскохозяйственной технике. Он полагает, что и в России фермеры могли бы быть освобождены от оплаты акцизов.
Наконец, могут помочь и изменения в регулировании этого сектора, например стимулирование создания фермерских кооперативов. В России, по словам Василия Мельниченко, разработаны хорошие законы о кооперативах, но отсутствуют достаточно сильные стимулы к их созданию: «Вот в Польше члены кооперативов освобождены от некоторых налогов и многочисленных проверок. Знаете, сейчас моя жена ведет дела на нашей ферме, и создание какого-нибудь кооператива было бы для нее лишней нагрузкой с неопределенным исходом. А вот если бы ей предоставили такие льготы, она первая побежала бы в кооператив». Кооперативы необходимы в том числе для обеспечения отрасли инфраструктурой — бойнями, которых остро не хватает, сбытовой логистикой и прочим.
Что касается логистики, то Роман Костюк полагает, что прежде всего следует создать инфраструктуру, меняющую отношения между мелкими, средними и крупными предприятиями: скотные рынки, где фермеры могли бы сбывать свою продукцию — телят, бычков и нетелей по формирующейся здесь рыночной цене. Это, по его мнению, прерогатива государства, которое впоследствии может передать эти рынки на концессию бизнесу. «Но, к сожалению, для государства это не первоочередная задача. Оно считает, что это проблема самого бизнеса», — замечает он.
Стратегия развития фермерства во всем мире не сводится к увеличению производства продуктов питания. Важны и социальные задачи — дать занятие сельскому населению и сохранить исторические сельские ландшафты.
Мясное скотоводство может сыграть важную роль в обеспечении занятости населения. «Если у вас сто миллионов гектаров земель — поля, леса, деревни — и больше 24 процентов населения живет в деревнях, важно предоставить этим людям занятость, при которой они будут довольны жизнью и зарабатывать деньги. Единственная отрасль, которая позволит вовлечь несколько миллионов человек без капитальных инфраструктурных затрат в любой точке нашей страны, даже в условиях отсутствия газа и дорог, — мясное скотоводство. Я рассматриваю мясное скотоводство в первую очередь как ресурс увеличения валового регионального продукта за счет экспорта и только во вторую очередь — за счет направления более дешевого мяса на внутренний рынок», — говорит Роман Костюк.
По мнению Сергея Юшина, развитие мясного скотоводства важно и с «эстетической» точки зрения: «Там, куда приходят производители мясного скота, ландшафт преображается на глазах. Красивые пастбища, гуляющие здоровые животные, звуки, запахи — все это дает толчок внутреннему туризму». С ним согласен Александр Никитин. «Сохранение традиционных ландшафтов, развитие сельских территорий, возврат земель в сельхозоборот — очень важный вопрос. Когда мы заходили в Брянскую и Смоленскую области, они зарастали бурьяном и березками, а сегодня ситуация изменилась. Примерно так американцы осваивали Дикий Запад, следуя за мясным скотом», — подчеркивает он.
Ликвидировав лакуны в системе поддержки развития фермерства, государство создало бы серьезные стимулы к появлению новых и сохранению старых хозяйств. Пока же картина другая. «Там, где я живу, на тысячах квадратных километров все прекратили производственную деятельность. Я один остался на этой территории. 360 коров держали только в моем селе. Сейчас — шесть. 3600 коров было в хозяйстве совхоза “Галкинский”, теперь ни одной. В Кочнево — ни одной. В Пульниково — ни одной. В Дуровке осталось 70 голов стада, а было тоже около тысячи. Это все в последние двадцать лет случилось. А теперь на эту землю приходит агрохолдинг и говорит: “Я заберу”, — и какой-нибудь свинокомплекс или что-то еще построит. Нам-то это зачем? А я три дома строю для детей, для внуков. А теперь нас там не будет», — резюмирует Василий Мельниченко.