«“Новые люди” — это партия, которая выступает за “новый гуманизм”»

Журнал «Эксперт» решил поговорить с Алексеем Нечаевым, лидером новой партии «Новые люди», о том, что не так с праволиберальными партиями в России, чем в этом отношении отличается его партийный проект, метящий примерно в тот же электорат, и что нового «Новые люди» могут принести в работу Госдумы VIII созыва, если им удастся в нее пробиться.

— Партию «Новые люди» вполне можно отнести к правому политическому сектору, хотя вы не раз говорили, что подобной идентификации не любите. Тем не менее установка на то, что нужно поощрять самостоятельных людей, в частности тех же предпринимателей, — это все же правая установка, и кажется, что у нее в России довольно много сторонников. При этом на примере даже того же Союза правых сил видно, что у правых партий в России все время какие-то проблемы и они не могут преодолеть этот довольно нежный пятипроцентный барьер. Почему так выходит? Что не так с правыми партиями в России?

— На мой взгляд, здесь стоит говорить о двух вещах. Первое: коль скоро мы заговорили о девяностых годах, то, например, ни «Демократический выбор России», ни «Наш дом — Россия» не были, строго говоря, правыми, предпринимательскими партиями. Даже то же «Яблоко» было в большей степени правозащитной партией.

То есть у всех правых партий в то время не было самого главного — предпринимательского кода. В них не было классических героев знаменитой книги Айн Рэнд. Все, кто в девяностые годы был способен делать бизнес, шли не в партии, а в бизнес. А политика в этом смысле была никому не нужна.

— То есть все, кто шел в тот же СПС, шли по остаточному принципу?

— Да, и поэтому, кстати, понятно, почему СПС единственный раз так хорошо выступил на выборах — в 1999 году, набрав больше восьми процентов. Это произошло потому, что партии удалось собрать очень приличную публику. Борис Немцов, Сергей Кириенко, Ирина Хакамада, Анатолий Чубайс — все это были опытные и умные люди.

А затем, я сейчас вспоминаю свои эмоции, в 1999 году, когда мы сами начали делать свою первую общественно-политическую организацию «Русская линия», появился Владимир Путин, и стало ясно, что в политику можно уже не идти — там появились те, кто за нас во всем разберется. И мы пошли дальше свои компании строить. Помню, тогда это был эмоция очень многих предпринимателей. При этом я с вами согласен: Россия — потенциально, конечно, — предпринимательская страна. «Сварить суп из топора» — что это, если не выражение предпринимательского кода?

Не патернализм, а новое качество

— А что изменилось сейчас?

— У бизнесмена Александра Хуруджи есть книжка, которая называется «Планы изменились», — он написал ее, когда его арестовали. Вот это ощущение, что «планы изменились», появилось и у меня. Стало ясно, что государственничество, с его кодом централизации, просто все задавит.

Я стал ощущать, что весь этот белоусовский дискурс — дескать, «вы [бизнес] тут нахлобучиваете государство» — и построение госплана, с мягким вариантом сталинских наркоматов, в конце концов восторжествует и нам, предпринимателям, в России просто нечего будет делать.

— При этом вы считаете, что патернализм российского общества, о котором так много говорят в последнее время социологи, — это неправда? Что на самом деле в стране очень много деятельных людей?

— Я считаю, что само это слово «патернализм» само по себе сбивает с толку. У людей сегодня есть запрос на другое — на качественное государство. Люди хотят, чтобы государство их отоваривало качественным сервисом. Скажем, когда в Москве появились «Госуслуги», люди ведь очень позитивно на них отреагировали.

Но когда они видят у главы управления ГИБДД на Ставрополье золотые унитазы и свой собственный мини-Версаль, у них возникает закономерный вопрос: сохранилось ли хоть что-то в нашей стране, что было оплачено кровью, деньгами, трудом целых поколений? И если сохранилось, то где это все? В этом смысле люди в России хотят от государства хорошего сервиса, хотят настоящего качества жизни, а не патернализма.

— Почему вы считаете, что партия «Новые люди», как и вы сами, — это не про «левых» и не про «правых». Вы не видите смысла в подобном разделении в России или считаете, что эта оппозиция в принципе себя изжила?

— Я считаю, что всегда нужно говорить о сущностных вещах. Например, почему Анатолия Чубайса все-таки уважают, хотя и не любят? Потому что он не боялся брать на себя ответственность. Он всегда отвечал за свои слова и за свои ошибки, как, впрочем, и Борис Немцов. А есть те, кто не отвечает. Таких людей полно в наших парламентских партиях и в непарламентских. Их много и в так называемой несистемной оппозиции. Тот же пресловутый Григорий Явлинский, например, все время уклонялся от того, чтобы, не дай бог, такую ответственность на себя взять.

Но есть другая ось координат, которая, на мой взгляд, намного важнее деления на «правых» и «левых», — это богатство/бедность. Когда люди видят этот разрыв, одни говорят «пусть богатые поделятся», а другие — «пусть бедных будет меньше». Одни, как государственники, ратуют за то, что «нужно все собрать в бюджет», а другие говорят, что у нас «богатая страна бедных людей», поэтому нужно, чтобы люди в ней стали богаче. Вот это настоящая дихотомия.

Короче говоря, в сегодняшней картине мира, в том числе в нашей стране, точки разрыва стали просто другими. И они если и связаны с «правой» или «левой» позицией, то только косвенно.

Уверяю вас: россияне хотят и могут выбирать мэров, хотят и могут выбирать глав муниципалитетов, хотят и могут самостоятельно принимать простые решения, касающиеся их жизни

«Гуманизм 3.0»

— Как партия «Новые люди» вписывается в те дихотомии, которые вы описали выше? И какая дихотомия лично вам больше, так сказать, нравится?

— Лично мне дихотомии вообще не очень нравятся — их просто важно для себя фиксировать. А вот если говорить о «Новых людях» в целом, то это партия, выступающая за «новый гуманизм».

Дело в том, что, на мой взгляд, в истории человечества было, условно, три гуманизма. Первый, старый гуманизм, был разработан Вольтером и Руссо, которые провозгласили, что все люди должны быть равны в своих правах, что не должно быть сословий.

Условно второй гуманизм — это гуманизм Советского Союза, когда стали говорить, что важно не только отсутствие сословий, но и отсутствие экономического неравенства. При этом, на мой взгляд, второй гуманизм — это гуманизм продразверстки, «уравниловки».

И наконец, третий гуманизм — это гуманизм, который проповедует равные возможности для творческой самореализации. В СССР, кстати, этот новый гуманизм был уже представлен педагогами-новаторами или ранними Стругацкими — скажем, в их повести «Полдень, XXII век». Это гуманизм, который считает, что человек — это в первую очередь «сын Божий», который должен именно в таком понимании полностью раскрыться. И мне кажется, что эта идея уже очень давно в мире зреет.

Поэтому «Новые люди» — это партия «гуманистов 3.0». Отсюда наша идея важности сообществ. Отсюда — новое понимание демократии. Отсюда — представление о том, что шумпетеровский предприниматель — настоящий творец и демиург, и так далее.

— В рамках нашего исследования, посвященного кризису современного государства, один из наших собеседников, сенатор Андрей Клишас, член «Единой России», прямо сказал, что современное государство должно обеспечивать наилучшие условия для развития личности. Выходит, что «Единая Россия» разделяет точно такие же убеждения, что и партия «Новые люди»?

— К сожалению, Андрей Клишас — это не вся «Единая Россия», а одно из лучших ее проявлений. И конечно, на уровне публичной риторики «Единая Россия» может говорить о чем угодно. Но важно не то, что ты говоришь, а что делаешь. И, если честно, я не вижу, как «Единая Россия» при помощи своего ЕГЭ способствует личностной самореализации. Что-то я в не вижу, чтобы Рособрнадзор со своим «кравцовским просвещением» руководствовался этими идеалами.

Поэтому Клишас, может быть, конечно, и хороший голос «Единой России», но сами дела «Единой России» свидетельствуют совершенно об обратном. Более того, думаю, что никакого развития в логике «бедные люди в богатой стране» в принципе быть не может. А в нашей стране порядка 70 процентов людей заявляют, что половину своих заработанных денег они тратят на еду. И если следовать методике МВФ, это и есть признак бедности. То есть в нашей стране 70 процентов людей живет просто бедно. Поэтому снова подчеркну: важно не то, что говорится, а что делается.

— Но и вы пока можете только говорить, а не делать. Партии все же нужно как минимум пробиться в Думу.

— На самом деле это не так. Например, мы уже сейчас открыли в регионах шестьсот офисов, где у нас работает порядка двадцати тысяч активистов, которые уже что-то делают для России.

— Например?

— Например, они сделали парк в Барнауле.

— Сейчас все делают парки.

— Ну как все? Кто-то делает парки, а кто-то нет. Я вот только что проехал почти по всей стране и скажу вам, что парки-то новые так себе. Мы, например, в Костроме бились целый год, чтобы в парке, который там собирались сделать, были лавочки. Понимаете? Потому что парки «Единой России» делаются без лавочек, а то, не дай бог, кто-то на этих лавочках будет сидеть! Поэтому парки паркам рознь.

— Тем не менее благоустройство парков — это действительно довольно старая история, которой, наверное, уже лет пятнадцать. И кажется, что сам по себе масштаб задачи — сделать парк в городе — несопоставим, например, с задачей решения проблемы бедности.

— Конечно. Но ведь и бедность бывает двух видов. Есть бедность, когда денег нет. А есть бедность впечатлений. Именно поэтому люди так много в инстаграме сидят — потому что в мире, который их окружает, впечатлений очень мало. Но у нас уже есть примеры и помимо парков.

Скажем, наши активисты в Иркутске выловили из озера Байкал порядка четырехсот тонн покрышек, которые отправили на местный завод по переработке шин. Большая борьба идет в Новосибирске, где местный мэр-коммунист Анатолий Локоть считает, что там все в порядке с городским бюджетом и дорогами. И мы сейчас активно ведем кампанию, чтобы его сняли — собираем подписи.

— Снять мэра — это уже политическая борьба. И вы, видимо, не только снимете мэра, но и будете пытаться поставить на его место своего.

— Да, но при этом, конечно, я прекрасно понимаю: чтобы снять мэра, нужно обрасти активом. А для этого нужно время. В каких-то регионах, где мы уже представлены второй год, заметно, что партия стала гораздо сильнее, чем там, где мы только первый год. Посмотрим, что будет на третий год.

Однако я вас уверяю: сама по себе политическая деятельность в традиционном смысле этого слова людям неинтересна. Людям интересно сделать что-то в парке, почистить речку, посадить деревья, сделать что-то для собак, кошек, потому что все это про обустройство жизни здесь и сейчас. И только кажется, что это не политика, — на самом деле в нашей стране именно это то единственное, что у людей еще осталось в политическом смысле.

— Но все же это больше напоминает сублимацию политики.

— Все познается в сравнении. Сегодня в России ты людей в политику просто так уже не пригласишь, потому что после февральского разгрома некоторых организаций, после январских митингов политики как таковой в нашей стране просто боятся. Поэтому в современной России, с учетом отсутствия условий для подлинной политики, то, что хоть как-то изменяет повседневную жизнь людей к лучшему, уже становится политикой.

Барьеры, которые могут нас разрушить

— В последние годы частный бизнес в России очевидно вытеснен на обочину. Идет расширение госкапитализма. Почему это происходит, на ваш взгляд? И считаете ли вы, что публичная политика в условиях госкапитализма возможна, нужна и эффективна?

— Тут я хотел бы разделить свой ответ на два уровня — фундаментальный и тактический. Начнем с первого. Я считаю, что мир где-то в конце шестидесятых годов прошлого века столкнулся с тем, что индустриальная эпоха исчерпалась. И началась длинная переходная фаза, символической отбивкой которой стала пандемия. При этом ясно, что та эпоха, которая наступает, имеет разные характеристики. Кто-то говорит, что для нее характерна сверхиндустриализация за счет робототехники. Кто-то говорит, что это информационная эпоха, где ценными становятся настоящие знания, причем знания в большей степени деятельностные.

Тем не менее, когда происходят фазовые переходы, всякий раз мы сталкиваемся с целым набором фазовых барьеров, которые очень часто обрушивают целые империи, как, например, произошло с Римской империей, или с цивилизацией майя, или с древней Камбоджей. Сегодняшний кризис тоже оказался многосоставным — этакая «кризисматрешка», в которую мы все уперлись. То есть современный мир очень усложнился, а значит, нужно что-то делать с системой управления. И тут возникает несколько сценариев.

С одной стороны, ты можешь качественно эту систему изменить, поменяв в ней «движок». Но эти попытки не только в России, но и во всем мире пока ни к чему не привели. И на фоне этих провалов возникает другая навязчивая идея — идея контроля, из которой, собственно, возникает тот же тренд на госкапитализм, о котором вы говорили. То есть усиление контроля — это один из типов ответа, где наступление государства на частный сектор лишь часть большего процесса.

Отсюда, кстати, проступает и второй уровень моего ответа — тактический. Когда вы выбираете контроль, таким образом вы сразу же упрощаете процесс управлении. В России ведь государство из бизнеса почти все деньги высосало, потому что так банально проще управлять. Чиновники начинают приобретать какие-то активы, делают мегапроекты, по типу «Москва — Казань». И получается очень удобно: набрал себе пакет из двадцати крупных проектов и без особых рисков начинаешь ими управлять.

Но, с другой стороны, ты можешь поступить перед лицом этого кризиса творчески — все на тормоз, а ты на газ. Скажем, у нас в компании Fаberlic каждый раз, когда случался кризис, мы не отвечали ужесточением контроля — мы всегда отвечали следующим типом экспансии.

— А партия «Новые люди» в этом отношении что-то предлагает? У нее есть свой ответ на эти фазовые барьеры?

— Мы считаем, что Россия должна пробиться в мир «гуманизма 3.0» — в мир творцов, в «мир царства Божьего на Земле», если угодно. Таков наш ответ.

— Вы знаете, как в этот мир пробиться?

— Через гибкую систему управления, через самоуправление, через децентрализацию. Все это мы видим, например, в Швейцарии, где люди десятки референдумов проводят по кантонам. Да, Швейцария, может, и не очень большая страна, но по сложности, по размеру своей экономики она вполне сопоставима с Россией.

При этом уверяю вас: россияне хотят и могут выбирать мэров, хотят и могут выбирать глав муниципалитетов, хотят и могут самостоятельно принимать простые решения, касающиеся их жизни. Конечно, потребуется время, чтобы все в этой системе наладилось, но это произойдет и люди во всем разберутся. Мы, кстати, делали несколько исследований на этот счет в 2017 и в 2018 годах, и я был поражен тому, как такие тонкие детали наши граждане понимают.

— То есть вы считаете одним из главных механизмов приближения нового гуманизма самоуправляемость территорий? И, грубо говоря, для того чтобы этот механизм заработал, должно пройти какое-то время — скажем, лет десять-пятнадцать?

— На самом деле меньше — нужно два-три цикла, не больше. Люди два-три раза сделают что-то не то, например предпочтут новую дорогу школе, и войдут в логику процесса. Но есть и второй важный момент, за который мы в партии выступаем. Скажем, есть какие-то очень сложные вопросы обороны, в которых я точно никогда не смогу глубоко разобраться. Зато я знаю человека, который в этом вопросе как раз очень хорошо разбирается. И тогда я беру и делегирую ему свой голос по этому вопросу.

— То есть в серьезных вопросах потребуется серьезное профессиональное представительство?

— Конечно. Именно ему мы и будем делегировать свой голос. В этом смысле старая анархо-синдикалистская идея делегирования мне очень близка. Если резюмировать, «Новые люди» с точки зрения реформы системы управления выступают, во-первых, за выборность мэров, глав муниципалитетов и судей. Во-вторых, за референдумы. А в-третьих, за профессиональное представительство методом делегирования. Отсюда может начать выстраиваться новая, более гибкая модель управления, адекватная тому каскаду кризисов, с которыми мы сегодня столкнулись.

— Если мы для примера возьмем российскую промышленность — совершенно необъятный объект, то непонятно, как такими методами управлять настолько сложной системой.

— Честно скажу, что на это у меня пока нет ответа. Для этого мне нужно дольше прожить внутри этой системы, накопить деятельностное знание, и тогда я смогу сказать что-то сущностное на этот счет. Но подчеркну, что важен сам принцип — все остальные детали встанут на свои места в процессе обкатки.

— Если говорить о децентрализации, возникает и другой вопрос. Вы действительно считаете, что в регионах есть для этого достаточная кадровая и экономическая база? И главное, что даст регионам эта новая федерализация?

— Думаю, все регионы могут со всем справиться самостоятельно, а кадровые проблемы, которые там есть сейчас, — это причина как раз той жесткой централизации, в которой страна жила все эти годы. Все самые талантливые и умные едут в Москву, потому что в регионах делать нечего. Именно поэтому, кстати, в последние годы так сложно найти людей на посты губернаторов. Однако если деньги в регионах останутся, а они вдобавок к этому получат новые полномочия, останутся и качественные кадры, и начнется другая жизнь.

Власть и ответственность

— Как журналисты, мы видим, что существует множество серьезных проблем, которые всем очевидны, но они не обсуждаются в серьезной публичной политике. Создается ощущение, что политики и не хотят трогать темы, которые касаются больших экономических интересов. Например, недавно был отвергнут законопроект об увеличении налогообложения богатых граждан. Или пример из другой сферы: все осознают, что политика в области строительства жилья — строительство так называемых человейников — осуществляется фактически безнадзорно со стороны экспертного сообщества и явно имеет прежде всего коммерческую цель. Но опять-таки никто не касается этой болезненной темы. Как вы считаете, может ли возникнуть ситуация, когда такие большие и острые темы будут наконец подниматься новыми партиями в открытой публичной дискуссии?

— Лично у нас такое намерение есть, но, как вы понимаете, никакого гарантийного письма на этот счет дать вам я не смогу. На очень многих темах сегодня стоит блок. Например, мы пытались еще прошлой весной активно поднимать тему ковида, но что-то публиковать на этот счет нам не давали. При этом лично я знаю, что главные игроки нашей политической системы хотят того, о чем вы говорите.

— А если вы попадаете в парламент, с кем из нынешних парламентских партий пойдете на переговоры, а с кем нет? Кого из нынешних политических сил в стране вы считаете своим «союзниками», а кого «оппонентами»?

— На самом деле адекватные люди штучно есть, наверное, во всех партиях, но есть и партийная дисциплина — довольно жесткая. Так что посмотрим, с кем можно будет разговаривать и что из этого удастся. Лично я пока больше настроен делать компетентностные центры при парламенте, но не рассчитываю, что внутри самой Думы многое получится. Хотя даже если у нас и получится немного, это все равно того стоит. Пусть у нас даже украдут какие-то идеи — главное, чтобы эти идеи были полезными.

— Мы между собой часто обсуждаем, что есть еще одна проблема у людей, которые идут в политику, — они не хотят власти, они боятся ответственности. Вы хотите власти?

— Я ответственность готов брать. Думаю, из всех непарламентских партий только мы на это и готовы. Может быть, на уровне знаний мне еще многому нужно будет научиться, но внутренняя готовность есть.

— Но ответственность и власть предполагают и достаточно большой и серьезный аппарат, чтобы собрать правительство. И такой актив партия за полтора года вряд ли могла собрать.

— Конечно. Но у нас есть техническая готовность, и есть внутренняя готовность.

Невкусная геополитика

— Как вы относитесь к геополитической стратегии Владимира Путина? Не считаете ли вы, что более податливая внешняя политика давала бы больше возможностей для экономического развития?

— С одной стороны, то, что у России появились своя геополитическая стратегия, — это прекрасно. У нас наконец-то появился язык, на котором мы думаем о своих внешнеполитических интересах. Но при этом то, что, мне кажется, очень сильно смущает людей в мире, это количество «причиндалов» у России в этом плане. Зачем они в таком количестве стране, у которой есть только свои национальные интересы?

— «Причиндалы» в каком смысле?

— Например, место в Совете Безопасности ООН. Ядерное оружие. Все эти дорогие военные «цацки» и так далее. Скажем, у Советского Союза были наднациональные интересы — построить социализм во всем мире, и было понятно, зачем ему вся эта мощь. А нам все этом зачем?

Другими словами, я хочу сказать, что у нас есть геополитические амбиции, но им не хватает еще двух контуров — экономического и идеологического. С одной стороны, есть люди, которые говорят, что у России экономика слабенькая, так что давайте «выеживаться» в мире на те два процента, что мы имеем в структуре мирового ВВП. Мы с такими людьми не согласны, но считаем, что Россия обязана подтянуть уровень своей экономики под свои амбиции.

С другой стороны, мы считаем, что раз Россия имеет такой уровень геополитических притязаний, то он должен быть обеспечен соответствующим уровнем культурной и идейной экспансии, когда ты несешь миру нечто большее, чем свои «национальные интересы».

Скажем, когда Россия помогала Японии после землетрясения — это было проявлением подлинного гуманизма. Когда Россия принимала чемпионат мира по футболу в 2018 году, это тоже было представлено грамотно и изящно. Помните, как даже российская полиция себя тогда вела — вежливо, улыбчиво, грамотно. Мы такой полиции еще никогда не видели. Вспомните, наконец, открытие и закрытие Олимпиады в Сочи, которое посмотрели порядка двух миллиардов по всему миру. Но подобных событий у нас, к сожалению, мало. Наш экспортный гуманизм пока остается оборонительным.

— Тем не менее можно вспомнить российскую операцию в Сирии, внутри которой лежало вполне понятное идейное ядро — право нации на самоопределение.

— Может быть, вы и правы, но это очень фрагментарно. Я много общаюсь с американцами и европейцами, и для них современная Россия — странная страна. Вопрос национального самоопределения — это не та повестка, которая их задевает.

— Ну и пусть не задевает.

— Но тогда у нас ничего в мире не получится. Когда ты несешь миру пакет гуманитарных ценностей, он должен быть привлекательным. У нас же и упаковка, и дизайн очень бедные. Для российской геополитики нужно обеспечить очень грамотный пиар. Помните, чем отличается крыса от хомячка? У хомячка пиар хороший. А у нас его нет. Наша геополитика пока невкусная.

Когда ты несешь миру пакет гуманитарных ценностей, он должен быть привлекательным. У нас же и упаковка, и дизайн очень бедные

Обветшалый медиаинвентарь

— Если говорить о сегодняшней России, отчего, на ваш взгляд, зависит успех партии у избирателей? Назовите пять факторов.

— Первый фактор — название партии. Если бы мы назвали свою партию «Партия Гуманизм 3.0», все бы сказали, что мы с ума посходили. А название «Новые люди» в этом смысле очень точно отвечает запросу на обновление, который в нашей стране огромен.

Второй: люди должны чувствовать, что за партией стоит глубина. Здесь очень много зависит от того актива, который вам удалось привлечь, — от тех кандидатов, которых вы выставляете. «Новым людям» этот актив собрать удалось. И люди эту идейную глубину за ними считывают. Причем, подчеркну, идейность тоже должна быть спокойной, вдумчивой, не крикливой.

Третий фактор — это, конечно, эстетика. Важно, чтобы ты людям нравился визуально. Поэтому мы уделяем такое внимание мелочам — тому, как выглядят наши агитационные ролики, наши фирменные мерчи и так далее. Люди очень часто подходят к нашим партийцам и признаются, что по нашим вещам заметно, что мы все продумываем, что у нас такой приятный бирюзовый цвет, что вещи очень качественно сделаны.

Четвертый — наличие массового актива, объединенного идеей. Собственно, сам я партию во многом и строил, чтобы собрать такой актив. Мне очень хотелось увидеть этот человеческий капитал — деятельный, готовый творить что-то новое. Это и делает партию настоящей.

Наконец, пятый фактор — это возможность донесения до аудитории своего контента. И вот здесь в России есть большие сложности. Хотя бы в том отношении, что очень многое не берут сами СМИ по цензурным соображениям. В стране просто мало медийного инвентаря с большим охватом. Условно, есть «Комсомольская правда» да «Аргументы и факты» — и все.

— Так ведь в том, что нет этих площадок, виновата в большой степени политическая и бизнес-элита. Никто в этот инвентарь не инвестировал, вот и не осталось ничего.

— Ну, Михаил Прохоров, например, инвестировал в РБК. Но тут дело еще и в том, что на те каналы, что еще есть, так просто не попадешь. Например, по телевизору нас только-только стали показывать — и то потому, что выборы идут. А как закончатся, про нас снова забудут.

При этом нам все же удалось пробиться сквозь эту «тишину» — за счет того, что мы нашли блогеров, у которых подписчиков от ста тысяч до миллиона. Их контент, может быть, и не такой густой и глубокий, зато они дают нам большой охват, и мы можем пробиваться к своей аудитории.

— В таком случае вы наверняка согласны с тезисом, что демократия зависит от информированности граждан. В то время как сегодня в России очень сложно быть информированным, так как серьезные и хорошо финансируемые СМИ подчинены государству, а бесконечный интернет не располагает ресурсами для производства качественной информации. Если «Новые люди» войдут в парламент, можно ли рассчитывать на то, что они будут сторонниками настоящей либерализации медиасферы экономическими методами?

— Принципиально да. При этом у нас в этой области уже накоплено свое деятельностное знание. Например, есть СМИ развлекательные, у них свой движок экономической поддержки — их поддерживать нет смысла. А есть сложный, глубокий контент, который несет реальную общественную пользу, — вот для него должна быть выстроена модель поддержки.

При этом, конечно, очень важно избежать и другого перегиба, когда «тех» почему-то поддерживаем, а «этих» нет. В противном случае это может создать очень опасный дисбаланс. Но в любом случае мне совсем не близок принцип, когда ты всех делаешь бедными, чтобы за деньгами потом приходили только к тебе.