«Переломный момент, который мы упускаем»

О том, какие показатели в народном хозяйстве страны уже достигли критических отметок, сколько денег нужно, чтобы Россия встала на рельсы устойчивого социально-экономического роста, и как это зависит от инвестиций в основной капитал отечественных предприятий, «Эксперту» рассказал академик, доктор экономических наук Абел Аганбегян.

— Как пандемия повлияла на инвестиции российских компаний в свой основной капитал? Есть ли различия в тенденциях у крупных компаний и у МСБ?

— Расширенные инвестиции в основной капитал в системе национальных счетов обозначены как валовое накопление основного капитала. До пандемии, в 2019 году, в структуре ВВП России они занимали немногим более 21 процента ВВП, то есть порядка 23,1 триллиона рублей. Учитываемые Росстатом инвестиции в основной капитал без теневых инвестиций составляли 20,1 триллиона рублей — 18 процентов ВВП. Из них инвестиций без малого бизнеса и не наблюдаемыми прямыми статистическими методами — а только по ним ведется статистика структуры и состава инвестиций — 15,4 триллиона рублей, или 14% ВВП.

Пандемии предшествовала семилетняя стагнация, начавшаяся с 2013 года. Валовые накопления основного капитала в эти семь лет снизились на 5,6 процента, а объем ВВП вырос на 7,5 процента.

В кризис 2020-го валовые накопления, естественно, сократились — на 4,3 процента, хотя объем инвестиций в основной капитал, по которым отчитываются компании, упал несколько меньше — на 1,4 процента, по официальной статистике. В уходящем году инвестиционные показатели более или менее восстанавливаются и по итогу придут почти к цифрам 2019-го. Но снижение в период стагнации не будет компенсировано, поэтому по факту цифра 2021 года будет ниже аналогичного показателя 2012-го.

— Можно ли считать, что нынешних показателей инвестиций в основной капитал, особенно в производственной сфере, недостаточно для перезапуска инвестиционного цикла в России? Можно ли как-то сопоставить их с другими примерами в мировой практике?

— Россия — индустриальная страна, в отличие от развитых стран, вступивших в эпоху постиндустриального развития. У нас доля промышленности в создании ВВП порядка 30 процентов, в то время как в США и Европе — примерно 20 и 25 процентов соответственно. В развивающихся индустриальных странах (Китае, Бразилии или Мексике, например) инвестиции в основной капитал — это главный драйвер роста, который достигает доли 60 процентов в экономическом росте.

В развитых странах экономику двигают в основном не инвестиции в основной капитал, а экономика знаний — сфера, в которую входят НИОКР, образование, информационные технологии, биотехнологии и здравоохранение. Доля этих отраслей в развивающихся странах очень низкая — 15‒20 процентов ВВП. Для сравнения: в России это 14 процентов, в Китае — 22, а в развитых странах — 30 процентов в Европе, 40 — в США.

Экономический рост в развитых странах связан именно с ролью этих отраслей, ведь они развиваются по инновационному пути, который предполагает развитие высокотехнологичных производств. Поэтому развитые страны растут медленнее — в среднем на два-три процента в год. Но эти два-три процента — это не рост традиционных отраслей, ведь то же сельское хозяйство там не растет ввиду насыщенности рынка такой продукцией. Та же Америка потребляет 115 килограммов мяса в год на человека — не может же он есть 150. Мы пока едим 70 килограммов, и в этом вся разница: всей нашей промышленности пока есть куда расти, особенно в плане производительности труда. И реализация потенциального роста у нас зависит именно от доли инвестиций в основной капитал в структуре ВВП. Если эта доля приближается к нижней планке в 17‒20 процентов, то страна не может даже полностью обновлять устаревающее оборудование, и с каждым годом его доля будет увеличиваться, а само оно — чаще простаивать и требовать все больше денег на ремонт. И это не говоря о том, что на его основе невозможно снизить потребление энергии предприятием, повысить эффективность производства и выпускать принципиально новую по качеству продукцию.

У нас доля инвестиций в основной капитал в ВВП, по данным Росстата, составляет около 18 процентов. Это один из самых низких показателей в мире — в развитых странах он немногим более 20 процентов, а в развивающихся странах доходит до 30‒35. Чтобы нормально развиваться, обеспечивая хотя бы по три процента роста в год, у индустриальной страны этот показатель должен быть не менее 22 процентов. А если мы хотим развиваться устойчиво, год за годом, переходя на инновационный путь развития, то инвестиции в структуре ВВП должны занимать 25 процентов. Нынешнюю же ситуацию вполне можно охарактеризовать как хронический недостаток инвестиций — дефицит составляет пять-шесть триллионов рублей в год.

Важно понимать, что инвестиционный дефицит — это не нехватка активности на фондовом рынке, а недостаточный вклад в материально-технический и интеллектуальный потенциал страны. Инвестиции в основной капитал в России по данным на 2019 год состоят на 37 процентов из машин, оборудования и транспортных средств, около 50 процентов приходится на здания и сооружения (на долю жилья — 13 процентов — в полтора-два раза ниже, чем в развитых странах) и только на 3,3 процента из объектов интеллектуальной собственности — в разы меньше, чем в развитых странах, остаток — прочее.

Дармовые деньги

— А достаточно ли для перезапуска инвестиционного цикла в России только технического перевооружения предприятий? Ведь, грубо говоря, чтобы пересадить фермера с лошади на комбайн, его нужно сначала научить им пользоваться.

— Действительно, просто купить новые станки для перехода к устойчивому экономическому росту мало, поскольку их нужно обеспечить высококвалифицированным трудом, заполучить который без инвестиций в человеческий капитал — знаний и умений сотрудников — просто невозможно. Так что сфера экономики знаний — главная составная часть человеческого капитала.

Инвестиции в основной капитал и человеческий капитал, прежде всего «экономика знаний» в его составе, — понятия неразрывные. Если вы хотите производить более качественную и востребованную продукцию на станках с числовым программным управлением, то за ними должны стоять люди, которые могут взаимодействовать с таким интерфейсом и грамотно им пользоваться. Без создания такого уровня рабочих мест поставить страну на пути социально-экономического развития не получится. Сфера экономики знаний в нашем ВВП составляет только 14 процентов — вдвое ниже, чем в Европе, и почти втрое, чем в США. Даже Китаю мы по этому показателю уступаем в полтора раза.

Те примерно 35‒40 триллионов рублей, которые мы ежегодно используем в виде инвестиций и вложений в основной и человеческий капитал, должны в ближайшие три-четыре года расти по 10‒15 процентов в год, как это было в период подъема российской экономики с 2000-го по 2008-й. Тогда наличие таких возможностей во многом было связано с восьмикратным ростом мировых цен на нефть. Приток «даровых» денег от возросших цен на нефть суммарно в экспортной выручке составил полтора триллиона долларов и тянул за собой значительную часть экономики. Благодаря этому тогда у нас значительно возросли реальные доходы населения — в 2,3 раза, инвестиции в основной капитал увеличились в 2,8 раза, ВВП — в 1,9 раза, а промышленность — в 1,8 раза.

— У части экономического блока российского правительства явно сложилось мнение, что в некоторых отраслях, в частности в металлургии, недоинвестированность основных фондов крупнейших предприятий, особенно экспортно ориентированных, связана с их дивидендной политикой, направленной в первую очередь на поощрение акционеров. Согласны ли вы с такой оценкой?

— Я не соглашусь с такой оценкой. Металлургия в России, особенно черная, — одна из немногих отраслей, которая уже прошла технологическое перевооружение. И ее уровень соответствует лучшим западным предприятиям, ведь наш металл экспортируется и в США, и в развитые страны Европы. Поэтому они зарабатывают огромные деньги: мировые цены на металл находятся на рекордных уровнях, и мы обогащаемся за счет такого высококонкурентного экспорта. И это как раз отличный пример того, как в России крупные частные предприятия тратят заработанные деньги на модернизацию собственных производств и получают за счет этого высокие прибыли на конкурентном мировом рынке.

Вместе с ними к самым передовым отраслям российской экономики в этом смысле можно отнести телекоммуникации, пищевую промышленность, а тем более оборонную промышленность.

Куда вложить деньги

— А какие отрасли, наоборот, можно считать самыми отсталыми и недофинансированными?

— Это в первую очередь ЖКХ. 21 процент нашего жилья не имеет подведенной холодной воды, 23 процента не имеет туалета, 38 процентов не имеет ни душа, ни ванны, 40 процентов не подключено к горячему водоснабжению. Такие помещения, которые у нас называются жильем, им не являются по определению. В категориях двадцать первого века они максимум претендуют на то, чтобы называться сараем.

Даже при этом обеспеченность жильем населения составляет примерно 25 квадратных метров в среднем, включая сельскую местность. Но при этом мы не можем относить этот показатель к обеспеченности комфортным жильем. Если понимать под этим хотя бы наличие душа и горячей воды — его доля в общем жилом фонде составляет всего 17 квадратных метров на душу. Это в два раза ниже среднего показателя по Евросоюзу и еще ниже, чем в развитых странах наподобие Германии и Великобритании. Это при том, что там под этим понятием подразумеваются совершенно иные критерии — наличие кабельного телевидения, интернета, кондиционеров. В США, например, без последних и вовсе не бывает жилья.

Помимо ЖКХ у нас очень отсталое машиностроение, большинство из его подотраслей. Полностью отсутствует современное станкостроение. Плохо обстоят дела с электроникой — наша импортозависимость по этой категории составляет 93 процента. А наша фармацевтика полностью сидит на импортном сырье: его производство у нас в стране фактически отсутствует. Поэтому наше население в пять раз хуже обеспечено лекарствами, чем население развитых стран. В том числе поэтому у нас ожидаемая продолжительность жизни в 2021 году составит около 70 лет — на пять-шесть лет меньше, чем в бывших социалистических странах Европы и на десять более лет меньше, чем в развитых странах.

— В чем, по вашему мнению проблема?

— В целом это проблема как раз плохой материально-технической базы: в период восстановительного подъема экономики, о котором я говорил, мы не провели перевооружение нашей материально-технической базы. У нас 23 процента всех машин и оборудования работают сверх сроков амортизации, которые, к слову, в России самые длинные в мире. Средний срок службы нашего оборудования — пятнадцать лет, в то время как старым во многих других странах считается то, которое отслужило десять лет. В США выбраковка оборудования идет через пять-семь лет. Везде есть ускоренные сроки амортизации, причем сами амортизационные ставки очень высокие.

У них главный источник инвестиций как раз амортизационный фонд. Причем собственных инвестиций предприятия в этот процесс не более 20‒30 процентов, а все остальное — привлеченные инвестиции, включая государственные. У нас собственные средства организаций и предприятий в инвестициях составляют 55 процентов в среднем по экономике. А на инвестиционный кредит приходится только восемь процентов; в США и Западной Европе этот показатель составляет от 30 до 50 процентов. В развивающихся странах, в том числе в Китае, это 20‒30 процентов.

Главная проблема, вызывающая у нас такие низкие показатели, в том, что банки не занимаются социально-экономическим развитием и фактически стоят спиной к проблеме развития. Основные деньги, которые дают банки, — короткие, биржа — спекулятивная по той же причине. За тридцать лет новой России мы так и не смогли создать финансовый двигатель экономики — развитый рынок капитала и конкурентную среду. Из-за этого за тридцать лет наша экономика выросла всего на 15 процентов, при том что развитые Европа и США выросли в два раза, развивающиеся страны во главе с Китаем — в пять раз.

Где взять деньги?

— Может ли российская экономика расти устойчивыми темпами, сопоставимыми со среднемировыми, без привлечения иностранного капитала? Интересен ли в целом российский бизнес иностранным инвесторам?

— Безусловно, может. Но если мы начнем сами инвестировать в свои предприятия, западный капитал тут же к нам прибежит. Никто никогда не принесет вам деньги, если вы сами не вкладываете их в собственное развитие. А если вы этого не делаете, вы автоматически даете понять, что делать это в вашей стране и в ваших условиях невыгодно. При этом, естественно, следовало бы как можно быстрее наладить нормальные отношения с развитыми странами и стать, как это было раньше, полноценным участником мирового финансового рынка, привлекая оттуда на выгодных условиях заемные средства, прежде всего на инвестиции.

Но при этом и собственных средств у нас достаточно. Наши предприятия даже в кризисные годы показывают весьма высокие финансовые результаты. Объем прибыли у нас в 2019 году составил 16 триллионов рублей, в 2020-м — 18 триллионов, а в 2021-м, судя по первым трем кварталам, по моей оценке, составит 26 триллионов рублей. А на инвестиции из них идут только первые триллионы. То есть прибыль в промышленности идет на дивиденды — не на развитие, а на самообогащение их владельцев. Причем часто она идет на счета в иностранных банках. И это не только мое мнение: Boston Consulting Group уже много лет считает офшоры по разным странам, и они оценивают офшоры российских организаций примерно в 400 миллиардов долларов, причем больше половины этой суммы накоплено за период стагнации и экономического кризиса.

За 2018‒2019 годы прибыль российских предприятий выросла на 72 процента. Инвестиции за этот период выросли только на шесть процентов, зарплаты — на десять процентов. Остальные деньги пошли на счета и на приобретение ценных бумаг, в том числе иностранных. Тем самым бизнес показывает, что ему невыгодно вкладываться в свое развитие. Так что деньги есть, причем с избытком. Нужно сильно заинтересовать, стимулировать предприятия и сделать инвестиции в основной капитал привлекательными для их владельцев и акционеров.

— Как это сделать?

— Эксперты считают, что, во-первых, нужно освободить от налогов ту часть прибыли, которая направляется на инвестиции в развитие предприятий, — это, по некоторым подсчетам, даст дополнительно предприятиям около триллиона рублей инвестиций в год. Второе, что нужно срочно сделать, — сократить амортизационный срок хотя бы в полтора раза. Такой метод использовал Рональд Рейган в период, получивший название «рейганомика»: тогда президент США снизил амортизационный срок в два раза, и с этого началось двадцатипятилетнее процветание США с рекордными темпами экономического роста, в первые восемь лет составлявшими четыре процента ежегодно. Еще одно его нововведение, которое помогло бы нам сейчас, — массовая выбраковка старого оборудования, из-за которой держать его у себя на балансе стало попросту невыгодно.

Чтобы мобилизовать финансовые ресурсы, нам в первую очередь нужно повернуть банковскую систему к долговременному инвестиционному кредитованию, повысив его объем хотя бы в три раза. Банковские активы за прошлый год выросли более чем на 16 процентов, что примерно составляет 15 триллионов рублей. Сейчас финансовые организации в России имеют высокий показатель прибыльности среди большинства видов бизнеса, не в последнюю очередь благодаря инвестициям в развитие собственных финансовых технологий. В этом году, по оценке Банка России, кредитные организации получат рекордную прибыль в размере 2,5 триллиона рублей: за первые три квартала они уже заработали 1,9 триллиона — это на 65% больше, чем за тот же период 2020-го.

Наш регулятор тоже, можно сказать, мало вложился в пандемию. Вот ФРС потратила шесть триллионов долларов, влезла в еще большие долги, при том что бюджет США — только два триллиона долларов, а ЕЦБ потратил порядка два триллиона евро. ЦБ РФ в этот период только обогатился, а крупнейший в России Сбербанк выплатил рекордные дивиденды в 422 миллиарда рублей за 2020 год.

При этом на образование у нас почему-то достаточных денег нет: как обычная семья, например, из Читы, может позволить себе учить ребенка в Москве при здешних ценах в вузах? Они бы могли позволить себе это, если бы у нас были кредиты на образование на пятнадцать-двадцать лет под три процента, как в западных странах. При этом наш ЦБ только продолжает повышать процентные ставки при первой возможности, которые, по всеобщему мнению, тормозят, а прямо сказать — делают невозможным социально-экономический рост. И по мнению экспертов, нас опять после кризиса ждет стагнация.

Стагнация будущего

— Чем грозит российской экономике сохранение дефицита инвестиций в основной капитал предприятий, если мы попробуем так пожить еще лет десять?

— Определенно в таком случае мы вернемся обратно к стагнации: с 2022-го наши темпы экономического развития никак не смогут составить те три процента в год, о которых мечтает Минэкономразвития, — это не только мое мнение, но и других экспертов, в числе которых Всемирный банк и МВФ. Стагнация, в свою очередь, несет с собой массу негативных трендов. Во-первых, это рост объемов оттока капитала. В 2021 году он, по оценке Банка России, составит 80 миллиардов долларов — это при нынешнем курсе почти шесть триллионов рублей, которые как раз необходимы нам для покрытия дефицита инвестиций в основной капитал. Это при том, что в 2020-м отток был почти вдвое меньше. А дальше может только расти.

Второй негативный тренд — снижение финансовых возможностей не только для наращивания, а хотя бы для сохранения инвестиций в человеческий капитал, в том числе в области здравоохранения. Вместе с тем ухудшатся экономические условия, в которых живут пенсионеры, уже дискредитированные повышением пенсионного возраста, и та же проблема коснется самых бедных слоев нашего населения.

Будет расти разрыв в доходах между богатыми и бедными. По коэффициенту Джини мы в два раза отстаем от развитых стран. Уже сейчас десять процентов богатых семей получают 120 тысяч рублей в месяц на человека, а десять процентов самых бедных зарабатывают восемь тысяч на человека. Это разница в 15 раз, при том что в Европе она на порядок ниже: там разница в тех же цифрах десятикратная, причем в Германии она восьмикратная, а в скандинавских странах — шестикратная.

В период стагнации реальные доходы с 2014 по 2019 год снизились примерно на десять процентов. И как мы перезапустим экономический рост без наращивания объема платежеспособного спроса? Ведь доля фонда потребления составляет более половины ВВП.

Самый губительный негативный тренд — демографическая катастрофа с рекордным ростом смертности в 2020‒2021 годах суммарно в размере более 750 тысяч человек, что является самым высоким показателем на тысячу человек населения среди крупных стран мира. Экономический убыток от этого роста смертности, если посчитать его по показателям Всемирного банка по оценкам человеческого капитала на душу населения в России, составит около шести триллионов рублей в расчете на год, что вдвое выше потери от снижения ВВП в период кризиса — на три процента, или 3,3 триллиона рублей. При этом восстановить произошедший подрыв сохранности народа России, естественный прирост населения, вернуться к прежней продолжительности жизни и уровню здоровья населения — на это потребуется как минимум десять лет, в то время как восстановить ВВП удалось уже в первой половине 2021 года.

Что делать

— Как нам избежать стагнации в нынешних условиях, особенно учитывая, что восстановительный период у нас фактически ограничен 2021 годом?

— Чтобы избежать стагнации, выбраться из которой, как известно, гораздо сложнее, чем из экономического кризиса, мы можем в дополнение к банковским инвестиционным кредитам также воспользоваться своими рекордными золотовалютными резервами, которые сейчас составляют 626 миллиардов долларов. Причем значительную их часть мы приобрели именно в период стагнации и экономического кризиса. Сейчас наше правительство, по сути, сидит на сундуках с золотом и иностранной валютой, которые каждый год обесцениваются.

Зачем нам такие резервы? Еще по итогам 2019 года, по данным Всемирного банка, мы по этому показателю обогнали США и с того момента приросли еще более чем на 75 миллиардов долларов. Их у нас больше, чем у Германии, Великобритании, Франции и Италии вместе взятых, где суммарное население на 50 миллионов человек больше. Зачем сидеть на этих сундуках, имея 18 миллионов нищих, почти 46 миллионов пенсионеров, которые получают в среднем по 16 тысяч рублей в месяц, и анекдотическую минимальную заработную плату, которая в четыре-пять раз ниже фактической?

Для меня именно это самое удивительное: у нас так много отложенных проблем, причем есть деньги для их решения. Мы ведь можем оставить 300 миллиардов долларов ЗВР для безопасности финансовой системы и потратить остальные 326 на модернизацию экономики страны. Но они просто лежат, а Фонд национального благосостояния — фантастические 14 триллионов рублей — на что только не тратится, но только не на национальное благосостояние. И при этом наше государство имеет самые низкие показатели долга. У нас внешний экономический долг всего четыре процента ВВП. Для сравнения: в ЕС — 85 процентов, а в США — 110 процентов. Если мы уж так не хотим тратить собственные ЗВР, почему бы не занять ту же сумму на финансирование развития экономики — в этом нет ничего страшного, когда сумма долга дважды покрывается ее резервами. И это не говоря о том, что каждый процент экономического роста нашей страны превышает триллион рублей, то есть такие инвестиции в любом случае окупятся, если их не проедать: инвестиции в перевооружение промышленности окупаются за пять-семь лет, создание новых высокотехнологичных производств — за десять-двенадцать лет. То есть мы могли бы добиться желаемого результата уже к концу десятилетия, если бы не продолжали сидеть на дешевеющих сундуках.

—То есть инвестором должен выступить бюджет?

— Раздавать бюджетные деньги на окупаемые проекты на безвозвратной основе мы не боимся: у нас таких проектов на пять триллионов рублей по федеральной и региональным экономическим программам. Почему заведомо окупаемые проекты должны получать дефицитные безвозвратные деньги, которых не хватает ни на борьбу с бедностью, ни на дополнительное финансирование здравоохранения, ни на инвестиции? Ведь их можно выдать в виде кредитов под те же три процента, да даже под ноль процентов, но в итоге все равно они вернутся в бюджет. Все развитые и развивающиеся страны так или иначе инвестируют в собственный экономический рост за счет заемных денег, причем как внешних, так и внутренних. Например, в Японии внешний и внутренний долг составляет порядка 250 процентов, в Китае он еще выше, а у нас всего 19 процентов.

Сейчас у нас переломный момент: стагнация не имеет встроенного механизма перехода к экономическому росту, в отличие от кризиса. У стагнации есть только встроенный механизм негативных трендов, которые всегда тянут экономику к рецессии. Но после любого кризиса, как и случившегося в 2020 году, всегда наблюдается посткризисный отскок, даже без всякой государственной помощи — у нас он происходит сейчас, ведь по итогам года восстановительный рост экономики России составит около четырех процентов. Но если мы хотим превратить этот отскок в долговременный экономический рост, его нужно поддержать — это самое благоприятное время для того, чтобы перескочить стагнацию, и мы его прямо сейчас упускаем. Минэкономразвития считает, что наращивать инвестиции нужно примерно на шесть процентов в год — такими темпами мы только к началу третьего десятилетия придем к показателю, с которого можно начать экономический рост. Россия — страна огромных возможностей. Надо их полноценно использовать, чтобы добиться задач, на которые нас нацеливают указы президента РФ Владимира Путина.