В истории почти всегда находились силы, которые преодолевали кризис, и жизнь продолжалась, хотя и приобретала иные формы. Другое дело, где возьмутся эти новые силы, способные остановить катаклизм
Радикальные перемены в системе мировой жизни неизбежны. Мы являемся свидетелями обширного и глубокого социального кризиса. Мы не чувствуем этот кризис остро, поскольку он растянут во времени, это как болезнь, которая может погубить человека быстро, а может подтачивать его здоровье много лет. Станут ли эти перемены потрясением для мира, насколько они будут травматичны для людей? Или удастся перейти в новое, более или менее равновесное состояние без трагических потерь?
Есть ли кризис, в чем он проявляется? Одни полагают, что разговоры о кризисе — это выдумки кликуш и алармистов, что человечество в лице его передовой части, то есть Запада, уверенно преодолеет трудности и никакого серьезного кризиса нет. Другие, пожалуй наиболее проницательные интеллектуалы, лучше меня осознают трагизм ситуации — осознают, но не значит, что знают, как из этого выкарабкаться; у них мое эскизное фрагментарное описание кризиса вряд ли вызовет воодушевление. Наконец, есть и третьи — люди, погруженные в свою профессию и благополучные в ней, интересующиеся социальными процессами в мире и в нашей стране, но не имеющие возможности глубоко в них вникнуть, однако, тем не менее, испытывающие в силу своего ума тревогу, глядя на то, что происходит, — для этих людей и написан этот текст.
Каковы же очевидные признаки кризиса?
Ослабление социального государства ведущих мировых держав — западных: это великолепное достижение цивилизации продержалось лишь несколько десятилетий и уже показывает очевидные признаки упадка. Некоторые проницательные наблюдатели полагают, что государства, не справляясь с взятыми на себя обязательствами, оставят только одно — обеспечение безопасности; в этих условиях права и свободы будут признаны праздными и ненужными.
Неравенство — стран, а главное, социальных групп — внутри ведущих государств достигает тех критических уровней, которые, как показывает история, ведут к социальным катаклизмам.
Стирается разница между положительными и отрицательными ценностями. А те, кто настаивает на важности ценностей, завещанных предками и испытанных историей, объявляются злодеями, злопыхателями и врагами прогресса. Противников «прекрасного нового мира» травят; в самых «передовых» странах уже наблюдается нечто похожее на охоту на ведьм. Россия пока держится.
Социум дробится на небольшие группы, часто замкнутые и агрессивные, что делает невозможным проведение цельной государственной политики, имеющей стратегические цели.
Все больше работников отчуждаются от результатов своего труда. Происходит вытеснение работников, выполняющих несложную работу, компьютерными «интеллектуальными» системами, однако эти работники не находят занятий, требующих больших компетенций, в конце концов, более интересных, потому что их просто нет на рынке труда. Постиндустриальное расширение сферы услуг и цифровизация не дают большого числа новых квалифицированных рабочих мест — наоборот, они сокращают их число. Все больше людей работают вне коллектива, и это выталкивает их из социума.
Распад семьи: однополые браки и пары без детей теперь не исключения, избегающие осуждения общества, теперь это главная тенденция, а осуждению подвергаются ее критики.
Деградация культуры: разрыв между культурой для небольшой группы избранных и массой быстро растет: одним, тысячам, — оркестр Венской филармонии, другим, миллионам, — «ТикТок». Скажут: так было всегда, ценителей высокой культуры было немного, однако никогда еще поборники низкой культуры не вели себя так нагло, они знали свое место и не претендовали на разрушение иерархии культурных ценностей.
Экологический кризис: он будто бы в центре внимания мирового сообщества. Однако никаких стратегических решений не предлагается: вся эта углеродная нейтральность — или пиар, или ложные цели. Публика богатых стран, одержимая консюмеризмом, вовсе не собирается снижать свой уровень потребления; жаждущий прибыли бизнес производит товаров все больше и больше; политики боятся вмешиваться в этот круговорот — у них выборы, а если наконец и вмешаются, то устроят какую-нибудь диктатуру под флагом жутковатой Греты Тунберг.
Цифровизация и искусственный интеллект обещаю манну небесную, чуть ли не бессмертие. Пока, правда, очевидна только угроза разрушения и распада фундаментальных прав человека — тотальная слежка и манипуляции; прав даже не только тех, которые концептуально сложились в Новое время, но и тех, что были присущи человеку на протяжении последних тысячелетий, в первую очередь это право на тайну частной жизни. А генетики обещают выводить новые типы людей; правда, гениев выведут вряд ли, а вот людей для службы, что-то вроде рабов, пожалуй, и выведут.
Какой субъект переживает кризис и какого рода этот кризис? Кризис переживает та часть человечества, которую было принято называть христианским миром. Если говорить у́же, это Западный мир. Эта часть человечества задавала направление и ритм жизни всего мира на протяжении последних столетий. К нему в какой-то мере относится и Россия, поскольку наша страна — часть того мира, который назывался христианским. Наше общее — это культура, поскольку культура Западного мира имеет два корня: античность и христианство. В то же время наша страна имеет много отличий от Запада. В первую очередь это религиозные отличия. Во-первых, православие, восточная ветвь христианства, несет в себе фундаментальные мировоззренческие отличия от католицизма и протестантизма. Во-вторых, значительная часть народов России исповедует ислам, что всегда заставляло российское государство проводить мягкую терпимую политику по отношению к национальным меньшинствам. Бывали и сбои в этой политике, но в целом такие новые для Запада понятия, как толерантность и мультикультурализм, давно уже являются частью российского политического обихода, хотя, конечно, они так не назывались; при этом они не форсировались, не превращались в пугающую догму, нарушение которой влечет за собой жесткое наказание, как это нередко наблюдается в некоторых западных странах. Тем не менее, даже если не согласиться с тем, что Россия отчасти Запад (а с этим, по правде говоря, трудно согласиться, откуда тогда взялось бы такое давление Запада на Россию, которое не прекращалось в истории почти никогда?), надо констатировать, что огромный объем исторических связей России с Западом — культурных, научных, политических, экономических, родственных и прочих — не позволяет нам отстраниться от развернувшегося кризиса. Мы — часть этого кризиса.
Переживает ли кризис Китай? Китай переживает грандиозный подъем после полуторавекового упадка. Глава китайского государства Си Цзиньпин в речи речь по случаю 100-летия КПК (1 июля 2021 года) сказал: «После Опиумной войны 1840 года Китай постепенно превратился в полуколониальное и полуфеодальное государство. Китай попал в унизительное положение, а его народ перенес тяжелые страдания. Китайская цивилизация лишилась возможности развиваться, китайская нация пережила невиданные ранее бедствия. С того времени великое возрождение китайской нации стало самой великой мечтой китайского народа и китайской нации». Китайцы прекрасно помнят, с чего начался упадок Китая, каким циничным атакам со стороны Британской империи подверглась их страна почти два века назад. Опиумная война была вызвана требованием британцев беспрепятственно поставлять опий в Китай; британцы подсадили на этот наркотик (а он производился в Индии — британской колонии) миллионы китайцев. Когда Китай закрыл границы для опиумных поставок, британский парламент принял резолюцию, в которой обвинил китайские власти в нарушении всех мыслимых и немыслимых нравственных законов (это про поставки опия!), провокация удалась, и война стала неизбежной.
В прошлые века, как показывают расчеты экономистов-историков, Китай производил порядка четверти мирового ВВП. Похоже, этот уровень в некотором смысле естественный для Китая, и он вновь будет достигнут в недалекой перспективе.
Развитие Китая, конечно, зависит от состояния Западного мира, но вряд ли этот кризис сможет остановить Китай, затормозить — да, остановить — нет. То же самое касается Индии и стран Юго-Восточной Азии. Правда, в меньшей степени. Китай все же сильнейший игрок, другие страны больше зависят от Запада.
А что же Африка, ее принято списывать со счетов? Огромный рост населения Африки не может остаться незамеченным для мира. Этот рост населения некоторые проницательные наблюдатели считают недооцененным фактором для развития мира. По прогнозам ООН, в ближайшие тридцать лет население Африки почти удвоится, а к концу столетия может возрасти до 3,8 млрд человек, сейчас — 1,09 млрд. Население Нигерии к середине века превысит 400 млн человек, эта страна станет по населению третьей в мире*. Этот рост населения вызывает социальное и политическое напряжение, поскольку экономический рост не поспевает за ростом населения и огромная часть жителей Африки пребывает в нищете. В некоторых странах Африки очень влиятелен исламский радикализм. Естественно, обостряющиеся социальные проблемы подпитывают радикальные движения. Никаких осмысленных предложений, что же с этим делать, ни политики, ни ученые не дают.
Остается Латинская Америка. В этой части планеты некоторые страны время от времени демонстрируют развитие, но потом вновь затухают. Никакие политические режимы самого разного толка — демократические, социалистические, диктаторские — не дали долгосрочных позитивных результатов для народов стран Латинской Америки. Состояние этой части мира сильно зависит от того, как себя чувствует Запад. Поэтому кризис затронет ее в значительной степени.
В прошлые века, как показывают расчеты экономистов-историков, Китай производил порядка четверти мирового ВВП. Похоже, этот уровень в некотором смысле естественный для Китая, и он вновь будет достигнут в недалекой перспективе.
Итак, мы наблюдаем кризис Западного мира, наблюдаем и живем в нем. Какого рода этот кризис, каков его масштаб и глубина?
Мнения ученых по этому поводу сильно разнятся. Некоторые уходят в своих рассуждениях не только в глубь веков, но и в глубь тысячелетий. Есть и такие, их немного, кто считает, что никакого серьезного кризиса нет, а есть лишь рутинные вибрации и флуктуации и их значение сильно преувеличивается.
После краха Советского Союза модной стала теория американского политолога Фрэнсиса Фукуямы. Он утверждал, что поражение социалистической идеологии в лице СССР не оставило конкурентов другой идеологии — либерализму — и теперь либерализм будет безраздельно господствовать во всем мире. А значит, никаких серьезных кризисов больше не будет. Это вызывало ассоциации с ожиданием торжества коммунизма, о котором говорили советские лидеры, но который так и не наступил. Только место коммунизма занял либерализм западного типа. Замечу, что Карл Маркс никогда не утверждал, что с наступлением коммунизма история закончится, совсем наоборот, Маркс утверждал, что с приходом коммунизма начнется истинная история освобожденного человечества. Теория Фукуямы выглядит сегодня довольно глупо на фоне гигантского роста Китая, экономического в первую очередь, но и роста международного влияния Китая, политическую систему которого уж никак не назовешь либерально-демократической в западном смысле.
На другой стороне спектра оценки некоторых радикально смелых интеллектуалов, которые говорят о конце эпохи, заданной так называемым осевым временем. Понятие осевого времени ввел Карл Ясперс. Он обратил внимание, что на протяжении довольно непродолжительного времени, 800‒200-е годы до Р. Х. возникло сразу несколько философских и религиозных учений, такие как античная философия, иудаизм, буддизм, конфуцианство. Здесь и Китай, и Индия, и Палестина, и Греция. Пророки и великие мыслители — Моисей, Будда, Конфуций, Лао-Цзы, Платон, Аристотель и многие другие, и все великие — предъявили учения, которые радикально поменяли представления о мире. Фактически они создали того человека, которым мы сейчас и являемся, они создали мировые религии, которые актуальны и сейчас, они научили думать о мире так, как люди думают последние два тысячелетия. Так вот, радикально смелые интеллектуалы полагают, что осевое время закончилось, человек осевого времени себя исчерпал, совсем скоро нас ждет глубокое преобразование человека. Это преобразование они связывают не с внутренними изменениями — мировоззрения, способа мышления, а с внешними — речь идет в первую очередь о симбиозе человека с компьютером, что будто бы даст человеку огромные новые способности, которых невозможно достичь естественным телом и разумом.
Полагаю, что обсуждать сейчас проблему кризиса в изводе конца осевого времени бесплодно, поскольку концепция осевого времени предполагает, что правила новой жизни задают пророки — Моисей, Христос или Магомед, в крайнем случае просто великие мыслители, как Конфуций. Новых пророков не видно, все-таки Рэймонд Курцвейл на пророка не тянет, хотя пиарщик, конечно, выдающийся. Но даже если пророки уже есть, мы о них скорее всего не узнаем, значение их учений станет понятно гораздо позднее.
Еще дальше в прошлое по временной шкале двинулся выдающийся русский советский ученый Никита Моисеев. Он исходил из глобального экологического взгляда на планетарную систему. Моисеев полагал, что заканчивается эпоха, старт которой дали изобретение земледелия и скотоводства в начале эпохи голоцена, то есть примерно 12 тысяч лет назад. Никита Моисеев писал: «Мы и сейчас живем в рамках тогда возникшей цивилизационной парадигмы — при непрерывном росте потребностей и сохранении изначальных представлений о природе как о неограниченном резервуаре, позволяющем эти потребности удовлетворять». Моисеев считал, что человечество либо деградирует, либо найдет в себе силы изменить саму социальную природу общества. Иначе экологический кризис не преодолеть и катастрофа неизбежна.
Посередине на этой временной шкале располагается теория великого российско-американского социолога Питирима Сорокина. Как представляется, его фундаментальный труд «Социальная и культурная динамика»* наиболее адекватно описывают происходящие сейчас процессы. Сорокин так характеризовал свой труд:
«Эти тома посвящены исследованию природы и изменения, то есть динамики интегрированной культуры: ее типов, процессов, тенденций, флуктуаций, ритмов и темпов. Исследование основано главным образом на материале греко-римской и западной цивилизаций за более чем 25 веков их истории. Краткие экскурсы делаются и в египетскую, вавилонскую, древнеиндийскую, китайскую и арабскую культуры. Однако это не история данных культур, а социология их изменения».
Питирим Сорокин проанализировал грандиозный по объему эмпирический материал. Его анализ охватил практически все аспекты социальной жизни: флуктуации в области искусства — живописи, скульптуры, архитектуры, музыки, литературы (только в области изобразительного искусства Сорокин классифицировал сто тысяч изображений); флуктуации в науке, философии и религии; в этической и юридической областях; флуктуации социальных отношений и социальных волнений; наконец, флуктуации войн.
Этот поразительный по масштабу анализ позволил ему выделить три типа культуры, три типа состояния общества — идеациональный (сверхчувственный), чувственный и интегральный. Эти типы культуры сменяют друг друга в определенном ритме, и каждый тип доминирует на протяжении нескольких веков.
Этот очерк не предназначен для ученых — профессиональных обществоведов, они труд Питирима Сорокина скорее всего читали, по крайней мере, представляют себе его основные результаты и выводы, поэтому я вынужден изложить суть «Социальной и культурной динамики». Я говорю вынужден, потому что должен уложиться в несколько абзацев, чтобы не уводить читателя слишком далеко и в то же время разъяснить, хотя бы на интуитивном уровне, что же открыл Сорокин.
Каковы основные свойства культурных типов? Сорокин различает их по четырем пунктам. Первый — природа реальности. Для одних людей реальность — это то, что может быть воспринято органами чувств, они полагают, что за пределами этого чувственного бытия ничего нет. Для других людей есть нечто сверхчувственное, потустороннее, нематериальное; и для них это истинная реальность. Эту реальность в разных культурах называют по-разному: Богом, Нирваной, Брахмой, Градом Божьим. Второй пункт — природа потребностей. Потребности могут быть плотскими (чувственными) — телесный комфорт, наслаждения, следование моде в потреблении или духовные — служение Богу, спасение души, исполнение священного долга. Третье — степень удовлетворения потребностей. Одни ограничиваются хлебом и водой, другие (если, конечно, есть такая возможность) закатывают бесконечные пиры. Или пример из сегодняшней действительности: промышленность мира для обеспечения жизни одного человека производит в среднем за год шесть тонн углекислоты, а жизнеобеспечение богатого американца стоит 300 тонн углекислоты. Четвертое — способы удовлетворения потребностей: изменять окружающую среду, чтобы удовлетворить свою потребность или менять себя, чтобы подстроиться под окружающую среду.
Эти пары альтернативных ответов и составляют суть двух типов культур — идеациональной и чувственной. Питирим Сорокин пишет об идеациональной культуре: «1) реальность понимается как не воспринимаемое чувственно, нематериальное, непреходящее Бытие (Sein); 2) цели и потребности в основном духовные; 3) степень их удовлетворения — максимальная и на высочайшем уровне; 4) способом их удовлетворения или реализации является добровольная минимизация большинства физических потребностей…». И напротив, «чувственная ментальность считает реальностью только то, что дано органам чувств. Она не верит ни в какую сверхчувственную реальность… Чувственная реальность мыслится как становление, процесс, изменение, течение, эволюция, прогресс, преобразование. Потребности и стремления носителя чувственной ментальности в основном физические… Способ их реализации заключается не в преобразовании или эксплуатации духовного мира индивидов, а в преобразовании или эксплуатации внешнего мира».
По наблюдению Сорокина, эти типы культуры практически не встречались в истории в чистом виде, доминирует какая-то одна культура, но всегда присутствуют элементы и другой. Более того, Сорокин ввел понятие интегральной культуры, когда нельзя определить, элементы какой культуры доминируют, они присутствуют примерно в равной степени.
Чтобы завершить этот экскурс чем-то осязаемым и интуитивно понятным, поясню разницу двух культур на примере изобразительного искусства Византии и Западной Европы после XV века. Искусство Византии почти исключительно религиозное — фрески и росписи храмов, иконы. Это искусство не земное, не бытовое, оно обращено к высшим ценностям. Храм — это не музей, а икона не картина, в храме перед иконой молятся. Задача искусства — помочь человеку в его сверхчувственном восприятии мира. Искусство Запада начиная с эпохи Возрождения совсем иное. Это чувственное искусство, оно отражает реальный мир. Полтысячелетия назад Европа дала миру буквально десятки великих художников и скульпторов. И здесь мы видим радикальный сдвиг: Пьета Микеланджело великолепна, но можно ли перед ней молиться?
Византия — хороший пример доминирования идеациональной культуры, и конечно, не только в изобразительном искусстве: это этика, философия, социальные отношения, право и т. д. После распада Римской империи ее западная часть пребывала в разрушенном и угнетенном состоянии, а восточная часть — Византия — процветала. Именно там была энергия нового христианского мира. Только в 1204 году, когда рыцари-крестоносцы захватили Константинополь, стало понятно, что Восточная Римская империя, спустя почти девять веков после своего создания, свою силу потеряла. Еще через два с половиной века Византию добили османы. Но энергия христианского мира уже переместилась на запад. Однако это была уже другая культура — чувственная. Начались пять веков невиданного в истории развития наук и искусств, колоссальной трансформации общества. Достижения Запада в эти пять веков можно перечислять долго. Каждый из нас их знает, мы живем, окруженные этими достижениями — в наших городах, забитыми техникой, обеспечивающей нам комфортное существование; с нашей медициной, которая позволила достичь средней продолжительности жизни в разы большей, чем столетия назад; страшные эпидемии прошлого, опустошавшие города, отступили; мало кто голодает, а многие имеют здоровое питание; мы все умеем читать и писать и даже больше — многие из нас действительно хорошо образованы… Однако проблема в том, что эта эпоха уже закончилась. Во всяком случае, так считал великий социолог Питирим Сорокин. Он писал: «Состояние, в котором находится сейчас западное общество и его культура, представляет собой трагическое зрелище начавшегося распада их чувственной суперсистемы. Поэтому ближайшее будущее, измеряемое годами или, может быть, несколькими десятилетиями, будет проходить под знаком dies irae, dies illa («день гнева, тот день» — из католического песнопения. — В. Ф.), перехода к новой идеациональной или идеалистической (интегральной. — В. Ф.) фазе со всеми явлениями, сопровождающими подобный процесс». Какие тенденции станут преобладающими в это сложное время, что предсказывал Сорокин? Да вот примерно те, которые указаны в начале этого текста как признаки кризиса: размывание моральных ценностей, потеря осознания, что есть добро а что зло; дробление общества на мелкие группы, не имеющих общей ценностной платформы; невозможность в этих условиях проводить цельную государственную политику, которую разделяло бы большинство; распад семьи как союза мужчины и женщины (Сорокин, правда, не мог предположить, какую общественную силу наберет ЛГБТ-сообщество). Плюс к этому еще несколько более жестких предсказаний: распад договорного права, распространение политических тираний, игнорирование прав человека, волны мятежей и революций…
Энергия христианского мира уже переместилась на запад. Однако это была уже другая культура — чувственная. Начались пять веков невиданного в истории развития наук и искусств, колоссальной трансформации общества.
И все же Питирим Сорокин оптимист. Его теория предполагает, что подобные смены социокультурного типа жизни общества происходили в истории не раз. И почти всегда находились силы, которые преодолевали кризис, и жизнь продолжалась, хотя и приобретала иные формы. Другое дело, где возьмутся эти новые силы, способные остановить катаклизм. Сорокин пишет: «Если эту апокалиптическую катастрофу удастся избежать, то тогда зародившиеся творческие силы приведут человечество в новую величественную эру его истории. Какая из этих альтернатив осуществится — зависит от каждого из нас (выделено мной. — В. Ф.)».