«Я такой, какой я есть. В этом моя прелесть». За свою жизнь Владимир Жириновский наговорил много — странного, возмутительного, часто неуместного. Что только добавляло магизма этому человеку, оставившему огромный след в постсоветской российской политике.
О вспышках доброты, мягкости и даже ранимости политика вспоминали в минувшие дни многие его знакомые. Но эта часть Жириновского почти всегда оставалась в тени публичного образа, который он так старательно поддерживал.
Достаточно вспомнить инцидент во время эфира программы «Один на один» в 1995 году, где лидер ЛДПР дебатировал с Борисом Немцовым, тогдашним нижегородским губернатором. Перед эфиром и в самом начале программы оба политика непринужденно шутили и тепло друг друга приветствовали, но уже к середине эфира Жириновский вдруг вышел из себя, схватил стакан с соком и плеснул его в лицо Немцову. Вряд ли этот жест был естественным порывом благородного гнева, скорее продуманным поступком.
Жириновский стал «сам себе технологом» — удивительным сплавом политического постмодернизма и тончайшей интуиции из разряда Realpolitik. Человеком, который, казалось, только и делал, что работал на медиа по ортодоксальным лекалам российских 1990-х, но при этом отлично владел политическим менеджментом. Быть на острие повестки, знать, что нужно сказать своей целевой аудитории, не бояться импровизации — решать все эти чисто политтехнологические задачи Жириновскому удавалось по наитию.
«Я буду защищать интересы русских на всей территории СССР» — таким был лозунг, с которым он пришел в политику, а затем выдвинулся на свои первые президентские выборы из семи. Но уже с самого начала стало ясно: равняться на Лимонова или Дугина Жириновский не собирался.
Заостряя русский вопрос, он столбил за собой электоральную поляну правоконсервативных настроений — в обществе, переживающем все невзгоды шоковой терапии. В те годы эта аудитория оставалась бесхозной, большие политические силы застенчиво обходили ее стороной. И, столь удачно возглавив эти настроения, Жириновский впоследствии весьма технологично их удерживал.
В созданной политиком ЛДПР царил неизменный, но бодрый дух парадокса. Скандалы, потасовки, откровенная критика с трибуны российского парламента или выбор самых нестандартных мест для выступлений — все это выдавало в Жириновском бунтаря, готового рубить правду с плеча. При этом за все минувшие годы ЛДПР поддержала власть практически по всем ключевым инициативам.
Но было в лидере либеральных демократов еще одно качество, которое выделяло его из всего российского политикума: природная и натренированная за годы работы интуиция. В 2004 году Жириновский говорил, что следующим президентом США станет «чернокожий», — и в 2009-м хозяином Белого дома стал Барак Обама. В 1999 году предлагал создать в России крупные губернии — и в 2004-м страна была порезана на федеральные округа.
В эксклюзивном интервью журналу «Эксперт» («Нам никто не подчиняется», № 4 за 2017 год) он предрекал, что стабильных отношений с Западом у России не получится: «Мы жили, как… Как Брежнев целовался с Хонеккером. Нельзя так, не получится. Кивнули головой: привет — привет. Холодные рабочие отношения — это самое лучшее. А не так, что, мол, все, разрядка, весь двадцать первый век будем жить тихо, спокойно. Нет. Лет на пятнадцать-двадцать. Потом что-то еще произойдет, потом — еще, потом — еще».
Впрочем, все эти предвиденья гаснут на фоне последнего, которое он дал за несколько месяцев до смерти.
«Никогда не должно быть 22 июня в четыре утра. Пусть лучше будет 22 февраля, в четыре утра, 2022 года… Это только ЛДПР вклад, пусть никто не примазывается. Я говорил, как надо с ними разговаривать, чего от них требовать. Не надо бряцать оружием, надо сказать: “Давайте выполнять”. Отказываетесь? Тогда мы можем принять другую программу — а какую, вы почувствуете в четыре утра 22 февраля», — сказал лидер ЛДПР, выступая в Госдуме на излете 2021 года.
Жириновский ошибся всего на 48 часов.