Образ будущего в сложном прошлом и достойном настоящем. «Эксперт» провел исследование о том, что волнует всех
Мы все очень разные. А Россия у нас одна и тоже простотой не отличается. Свести нас вместе в точке рефлексии бывает исключительно непросто. Особенно в контексте очередных революционных событий, которые вновь меняют и нас, и наше государство, и наш мир. Но мы в «Эксперте» попробовали и опросили 15 человек о прошлом, настоящем и будущем России. Выбирали в собеседники людей интересных, энергичных, думающих. Из бизнеса и промышленности, чиновников и фермеров, военных и даже духовенство. В общем мы говорили с пассионариями, которым двигать страну в будущее.
Получилась богатая палитра мнений и идеологий, причем дистанция от традиционалистов к представителям либеральных взглядов с насыщенным «центром» оказалась определяющей с точки зрения оценок и выводов. Все-таки наше общество остается сильно фрагментированным, но разрывы взглядов мягче, чем еще десять лет назад. Показалось также, что ценностные фланги выглядят упрощенными, а между ними много глубины и рефлексии. Часть наших собеседников пожелала остаться анонимами, остальных мы публикуем.
В начале приведем десять главных выводов исследования, в первую очередь ориентируясь на тезисы, которые резонируют у всех, таких разных, участников. А с высказываниями наших респондентов вы можете познакомиться далее.
В начале каждого разговора мы предлагали собеседникам назвать по три любых слова, которые символизируют России. Получилась пестрая палитра (см. рисунок), согласно которой можно описать российское государство как большую самобытную империю с богатой культурой и сложной историей преодоления вызовов. Интересно, что в перечне символов не возникло имен или конкретных исторических событий (кроме череды революций), войн, технологий. Зато много сакральных, вневременных символов.
Кто же мы, жители такой нестандартной территории? Огромного бесконечного пространства (а именно эта категория «расстояния» звучит в ответах респондентов чаще всего)?
Собеседники либеральных точек зрения часто прибегали к рациональному сопоставлению географии расселения русского народа и черт национального характера.
«Мы сформировались как нация в лесу и на “просторах”. У нас всегда было много земли, поэтому, в отличие от западников, у нас нет культуры конклавов. В Европе ты обречен договариваться с соседями, даже если их терпеть не можешь. А мы исторически развивались в ситуации, когда соседи не являются данностью. Лес дает дерево для избы. Если сгорела — ничего страшного, построим новую. А раз так, то мы более склонны уходить, если не по-нашему».
«Европейцы ютятся на этом маленьком клочке Европейского полуострова, а у славян большие просторы. Им нужно договариваться друг с другом, а нам можно просто взять и переехать из одной степи в другую».
Но чаще мы встречаем рационально не мотивированные оценки русской идентичности, и здесь доминируют черты трагичности, жертвенности, готовности к страданиям, смиренному преодолению испытаний, возложенных на народ судьбой или Богом.
«Мы — это “50 оттенков серого”. У нас все через боль, через самоотверженность. У нас любовь по-толстовски, надо обязательно броситься под паровоз. И вообще, у нас сакрализация. Жизнь хороша тем, что мы все умрем. Я японцам говорю: мы больше в этом похожи на вас. У англичан герой должен быть всегда живым, всегда хеппи-энд. А у нас любой герой, если он сакрально не погиб, то он не герой».
«Это всегда триумф в честь проблемы. То есть нам для того, чтобы был триумф, нужна трагедия. И суть России — это подвиг. Для того чтобы так сильно любить, еще сильнее любить свой край, наверное, сначала нужно было его покинуть, совершить подвиг и хотеть туда вернуться для спокойной жизни».
«Неуязвимость — одна из частей ДНК нашего народа. Она на каком-то генном уровне впиталась. Те исторические перипетии и препятствия, с которыми наш народ сталкивался, неважно, войны или какие-то внутренние катастрофы, они нам это дали. И я не знаю, что должно произойти, чтобы мы оказались в оцепенении».
Литература, культура, душа, славянство, соборность — упоминание всего этого нематериального, возвышенного в символах России — очень важная деталь. Наши собеседники чувствуют это вечное, надматериальное. Говорят, что русские одновременно живут в сознании необходимости и невозможности построения Царства Божия на земле. То есть у нас есть очень высокая цель, но мы знаем, что достичь ее нельзя. Отсюда ключевые свойства — терпение, смирение, великодушие, тоска.
«Мы исторически привыкли на генном уровне ради чего-то страдать. Но нам очень важно, ради чего. Должно быть что-то священное для нас, во что можно верить».
Еще две важные национальные черты, отмеченные в интервью, — это тяга к справедливости и бескорыстию. Даже здесь эти качества оборачиваются зеркальным трагизмом.
«Для нас очень важно понятие справедливости. Цивилизация западноевропейская с большим упором в сторону права — dura lex sed lex. А у нас, конечно, справедливость превалирует над правом. И в этом смысле мы гораздо больше, чем, скажем, наши западные соседи, склонны что-то делать для ликвидации несправедливости. Наверное, Россия могла многое выторговать у Запада за отказ от поддержки сербов в 1999‒2000-м. Но это же несправедливо. То есть наша поддержка сербов была абсолютно нерациональной».
«В нашей культуре заложено бескорыстие. Когда мы сталкиваемся с тем, что человек что-то точно делает не для себя, это сильно приветствуют».
Имперскость русского народа не звучит доминантой среди национальных черт, но для большой части собеседников Россия не только остается империей, но и не империей быть просто не может. Это империя сложная, не всегда рациональная и дальновидная, щедрая и толерантная. Сегодня несколько растерявшая фокус и цельность своей цивилизационной миссии.
«Хотелось бы верить, что Россия останется империей. Иначе будет полный крах. Империя — это ментальное восприятие своего превосходства над миром. Обязательства за окружающий мир, исходя из этого, научить кого-то жить, кого-то спасти. И глобализм в смысле создания чего-то монументального в архитектуре, в литературе, в оружии, во всем. Это должно быть лучшее. И огромные территории подконтрольные».
Можно предположить, что для части респондентов смысл империи сегодня в «сшивании» многонационального и многоконфессионального российского пространства. Наше единство и сила в многообразии. Вероятно, в этом же наша слабость. Среди собеседников либеральных взглядов иногда звучат опасения, что Россия может пережить еще один распад — общей культуры и истории может оказаться недостаточно для народов, населяющих страну. Традиционалисты, напротив, видят сильные духовные и исторические скрепы.
«Я не думаю, что все обязательно хотят разбежаться. Но, сто процентов, в Штатах есть политики, которые думают, что это неплохое стечение обстоятельств и надо приложить усилия и помочь тому, чтобы разбежались. Я думаю, такие шансы есть».
«Бог думает по-другому. Кто может хранить, тому я дам хранить. Он вручил ключи славянскому народу, который может объединить. Славяне давали государственность многим нациям, но никто не выдерживает суверенитета — все продаются под кого-то, потому что они маленькие. А славяне великие, потому что они знают свою миссию, поэтому нет другого центра государственности, кроме Кремля».
Один из самых интересных выводов для нас стало отстраивание собеседников от необходимости привязывать Россию к какой-либо иной цивилизации. «Мы являемся центровой частью европейского государственного и культурного ансамбля и центровой частью всех стран азиатского региона. То есть на самом деле мы и есть сердце Евразии — и Европы, и Азии». Часто этот вопрос вызывает возмущение: почему мы вообще должны определяться? «Сама постановка вопроса говорит о какой-то ущербности».
«В России, хоть мы живем и на отшибе, на хуторе, но я чувствую себя среди своих. Работаем всей семьей, и нам комфортно. А потом я еду по делам в Калугу: запчасти купить, в магазин зайти за продуктами, — и тоже чувствую себя как рыба в воде. У нас хорошая страна, нормальный президент. Может быть, какие-то проблемы есть, но мы их решаем все. И не надо ни на кого быть похожим, на Европу, на Китай, на Японию. Мы живем своей жизнью, и слава богу».
«Я не считаю, что мы должны отстраиваться относительно каких-то других культур. Мы должны искать идентичность внутри. У нас все для этого есть».
Это нетривиальный вывод, поскольку еще тридцать лет назад большая часть населения искала возможность встроиться в западное пространство, подчеркивая непрерывную связь русской и европейской цивилизации. Сегодня же даже либерально настроенные собеседники описывают подчас фундаментальные несостыковки с западным миром, и не только политические, а культурные, бытовые, но в первую очередь ценностные.
«В Европе основной политической повесткой стала тематика прав человека. В это время абсолютным электоральным большинством стало сытое поколение. У нас в это время была обратная история. У нас рушилась страна, мы в Чечне воевали, нам надо было, чтобы все не расползлось. Нам рассказывали о сексуальных меньшинствах, а у нас рождаемость обваливалась. У нас Великая Отечественная — это нациеобразующая вещь, мы не можем перестать ходить на парады, а у них отказ от милитаризма».
«Они стоят на плечах гигантов, на плечах древнеримской культуры. А мы от Византии идем. Понятно, у нас есть какие-то общие точки, но их не так уж много».
Впрочем, разлет представлений о глубине нашей инаковости и о разрывах с соседними культурными платформами в деталях разнятся у представителей крайних консервативных и либеральных взглядов. У последних больше грусти от разрыва с западной цивилизацией и надежды на восстановление отношений, несмотря на разность идентичностей: «Не обязательно быть похожими, но надо дружить со всеми». Кроме того, у этой группы звучит представление о том, что у Востока мы взяли «деспотичную форму власти», а у Запада — экономику и культуру.
В опросник мы внесли вопрос об интересе респондентов к собственной родословной и, что называется, попали. Практически все наши собеседники не просто проявляли интерес к второму-третьему поколению, но часто шли дальше, насколько позволяли исторические документы. И наше предложение сформировать государственную программу по бесплатному составлению родословной, как правило, вызывало всеобщую поддержку.
За предсказуемым выводом о важности понимания своих корней и истоков, связи с постоянно разрываемым революциями историческим контекстом страны мы увидели и второе дно — глубокую рефлексию наших респондентов на тему российской истории. Нам кажется, что в обществе формируется нейтральный, примирительный характер отношения к прошлому. Без истерик и баталий «Запад — Восток» или «белые — красные». Именно изучение подробностей жизни своих предков, которым пришлось испытать все перипетии сложных исторических процессов, дает ощущение неразрывности поколений и органичности национальной памяти.
«Вот у меня прадедушка герой революции. При этом его расстреляла советская власть уже потом, при товарище Сталине. И как я к этому отношусь? Я просто пытался понять, зачем он в революцию пошел. И меня вдохновляет образ прадедушки. И моих дедов, которые воевали на фронтах Великой Отечественной войны, совершали подвиги. И я на это все смотрю и думаю. Вот они могли, а я? У меня прадедушка в Сталинграде фрицев мочил, а я тут боюсь что-нибудь лишнее сказать? А другой прадедушка басмачей валил».
«На многое современное я смотрю с точки зрения исторической логики развития. Часть моей истории личной — это казачьи песни, “Ойся, ты ойся” времен покорения Кавказа. Никто не помнит, что такое “ойся”. Да? А сейчас мы с этой “ойсей” рука об руку воюем на Украине. “Ойся” — чеченцев так называли».
Мы просили наших собеседников назвать несколько ключевых фигур или событий российской истории. И получили очень нестандартный перечень, по которому фактически можно обрисовать план исследовательского учебника истории (см. рис. 2) со времен крещения Руси до Владимира Путина. Выявить закономерности здесь было непросто. Наверное, для представителей традиционалистского лагеря в большей степени характерен интерес к истории страны до Петра I, а также чуть более трагические оценки событий начала XX века. Кстати, Петр I (и его реформы) — абсолютный рекордсмен в упоминаниях респондентов (11 раз), притом, что ни один наш собеседник не ставил эту фигуру особняком и не придавал его деятельности какой-то уникальной значимости.
«Первое — это круг событий, связанных с Иваном Третьим, собственно, с образованием России как государства, то есть многонациональной большой структуры, присоединение Новгорода, избавление от ига. Второе событие — это семнадцатый век, освоение Сибири. То, что нас сделало империей. Это время, когда многие крупные державы создавали свои империи, причем создавали их горизонтально. Но получилось так, что из всех этих горизонтальных историй удержали свою империю только мы. А удержали мы ее потому, что мы ее неразрывно привязали к себе, сказав, что это не колония, это — мы. И третье — это, наверное, Великая Отечественная и победа в ней. То, что сделало страну сверхдержавой».
Нужно обязательно отметить, что практически все респонденты обходят вниманием эпоху Советского Союза: здесь считаное количество раз звучит фамилия Сталин и всего трижды вскользь упоминается Великая Отечественная война. А дальше — только распад государства. Ни индустриализации, ни полетов в космос, ни атомной бомбы. Предположим, что консервативная часть наших собеседников связывает XX век с разрушением православных ценностей, а либеральная — с репрессиями и подавлением прав человека.
«У нас уникальная история большой страны. Пусть это местами, может быть, и ненужные амбиции. Например, к концу девятнадцатого века Россия была на подъеме, развивалась, экономика была на коне, валюта крепкая, экспорт рос. Технологий каких-то у нас не было, но мы все это импортировали. И могла ветка истории так уйти, что мы бы стали новыми США или Китаем. Но эта ситуация тоже возникла не просто так, а вследствие сотен лет борьбы за эти территории, сюда наложились и войны, и дипломатия, и торговля».
К слову, часто звучит тезис, что Россия всегда обладала большим потенциалом, но не смогла его реализовать в полной мере. И главную вину за это возлагают на события прошлого века. Распад же СССР оценивают в обе стороны, а последствия практически не рефлексируют.
«Проблема Советского Союза в том, что он сделал все заново, начал, остановился, потом прекратил существование. Получилось, что восемьдесят лет с лишним немножко выкинуты».
Тем не менее большинство респондентов убеждены, что историей России — и победной, и трагической — важно и нужно гордиться, а также передавать эту гордость молодым поколениям. Мы провоцировали собеседников расхожей фразой о том, что Россия никогда ни на кого не нападала, а лишь защищалась. Но были разбиты всеобщим прагматизмом: речь идет о безоценочной исторической данности, все империи расширяются и тем самым неизбежно вступают в конфликты с окрестными территориями. Защищают свои границы — и вынуждены предвосхищать нападения. Другой вопрос, как выстраиваются отношения с завоеванными народами. И тут у России, вероятно, уникальный опыт «толерантной» экспансии.
«Вспоминаю сразу Ивана Грозного — Казань, Астрахань. Как это интерпретировать, было ли это нападением на Казанское ханство и Астраханское? Или это неизбежный шаг? Империя подразумевает рост территории. Она движется и сохраняется, в том числе для защиты своих рубежей. Набеги! Они же разрушали много веков русскую землю. Крымское ханство, сколько оно зла причинило, сколько миллионов было угнано за много веков!»
«Мы точно не расисты. У нас первое — это склонность к расширению. Второе — это умение сожительствовать с другими народами».
Будущий мир, скорее, лишен апокалиптических ноток. Резкие перемены к худшему не допустит либо Бог, либо внутренняя Свобода человека. Впереди непростые времена, но у России есть шансы выйти победителем. При этом «замыкания» страны в себе никто не хочет
Очень интересно, что лишь двое респондентов назвали Россию военной державой. А на прямой вопрос об «агрессивности» нашего государства или населения последовало всеобщее непонимание. В истории России действительно много и побед, и поражений — их респонденты перечисляют буквально, и чаще всего речь идет именно о военных кампаниях, но эти явления оцениваются исключительно с точки зрения естественного строительства империи. И вообще свойственны почти всем странам мира.
«Все государства агрессивны. Если у них есть возможность, они будут грызть других. Я думаю, что проецировать общечеловеческие ценности на взаимоотношения между государствами, мягко говоря, вообще неправильно. Кирпич падает с крыши. А ты стоишь и думаешь: сейчас он прилетит, и мы с ним пообщаемся. Привет, кирпич! А он летит, набирает скорость. Ты думал почему-то, как истинный либерал, что мы сейчас с кирпичом пообщаемся, чайку выпьем. Там “Эхо Москвы”, все дела. Персонально ваш. А вышло совершенно иначе. Вышло — шмяк, и привет. Просто потому, что кирпич набрал скорость. Ты думал, что оно общечеловеческое, а оказалось, что оно просто закономерность».
«Мы же люди миролюбивые. И многие народы к нам приходят для защиты. Особо мы никогда ни к кому не лезли, и не бывает у нас нападения просто так, чтобы взять какие-то запасы золота, серебра».
Здесь уместно обсудить и другой наш вопрос — об отношении к армии, и еще частность — отношение к военной форме на детях. Вообще ни у кого не возникло сомнений, что России нужна сильная, современная армия: это как минимум вызов времени, поскольку мир входит в эпоху жесткой конкуренции.
«Я, например, на своих детей надевать ее не буду. Но когда я был маленьким, я хотел быть военным, представляешь? Конкретно про мальчиков — это часть воспитания. Ничего тут такого нет».
«Сразу всплыла фраза: “Демократия есть договор о правилах приличия между хорошо вооруженными джентльменами”».
«Это остается личным выбором родителей, например, невозможно осуждать в случае, если этот ребенок относится к военной династии».
Наконец, последняя часть темы об оценке исторического фундамента России связана с ресурсами: возможно ли, что без богатства наших недр экономика была бы более сложной, а мы жили бы успешнее? И разве справедливо, что Россия контролирует слишком много земель и ресурсов для такого малого населения и ни с кем не делится, как считают некоторые западные партнеры? И здесь наши собеседники были солидарны: ресурсные богатства нам ниспосланы Богом или судьбой, мы много за них бились и заслужили. Другой вопрос, что извлекать из них максимальную пользу мы так и не научились. Причем наши собеседники, большинство из которых представители бизнеса и промышленности, имели в виду вовсе не справедливое перераспределение доходов от продажи нефтегаза, а настаивали на необходимости создавать более сложную экономику переделов и извлекать больше выгоды из переработки.
«К ресурсам я отношусь хорошо — значит, это нам по нашим силам дано. И никому ничего мы не обязаны. Мало ли кто что говорит. Бог каждому дал свою ношу. России, значит, по силам».
«Эта точка зрения всего лишь попытка натянуть базирующуюся на эмоциональных принципах справедливости логику на извечное желание бороться с конкурентом, которого при этом сильно опасаются. В конце девятнадцатого века Россия обладала довольно-таки прогрессивной экономикой, несмотря на практически нулевую роль нефти и газа в мировой системе распределения добавленной стоимости. Основной вред экономике нанесло не наличие ресурсов, а отказ переходить от индустриальной модели к постиндустриальной».
Продажа ресурсов — одна из важных миссий России, встречается и такая точка зрения: мы спасаем мир от ресурсного голода. Тема миссии в целом получилась очень непростой и довольно размытой. В одном из созвучных исследований мы видели, как на фокус-группах в ответ на просьбу описать миссию России первым словом неизменно называли «спасение», но с трудом конкретизировали его смысл, точнее, предлагали массу вариантов: спасение ценностей, спасение гуманитарное, спасение мира, спасение от нехватки ресурсов. Однако у наших респондентов по популярности лидировало слово «сохранение»
«Мы же не просто здесь находимся. Здесь все очень особенное. И вопрос не в этой самости или особенности, а вопрос в том, что эта особенность не могла нам быть дадена просто так. Наверное, у нас действительно есть смысл и миссия. Я предположу, что о миссии своей страны думает значительно больше людей, чем о ее будущем».
В этой части исследования получилось больше всего полярности, и кажется, что тема миссии в итоге неразрывно связана с представлениями о ценностях и логично подчеркивает идеологическую разность респондентов. С точки зрения консерваторов, традиционные ценности — это семья, патриотизм, православие, культура, люди, и миссия России — их защищать. Люди либеральных взглядов часто обходят стороной и вопрос о ценностях, а следом и понятие миссии страны, подчеркивая индивидуалистский характер вопроса. Или видят миссию государства в создании блага и свободы для каждого гражданина.
Ответственность за других. «Святитель Николай Сербский сказал: «Если я увижу пьяного русского, я никогда не буду его осуждать, потому что я не знаю, за какой народ мира он несет крест». Вот сказал великий серб. Он считал, что каждый русский несет ответственность за какую-то часть мира»
Спасение мира. «В Новом Завете обращение к филадельфийской церкви — это обращение к нам. То есть у нас, у России, есть миссия — удерживать мир на планете. А у сатаны есть своя миссия — каждые сто лет проверять: ну как там, не ослабла Россия со своей миссией?»
Сохранение государства. «Сохранение единого и нерушимого государства при огромной многонациональности состава граждан, с сохранением интересов, ценностей и принципов всех этих национальностей».
Сохранение семейных ценностей. «Например, брак и союз влюбленных должен быть только между мужчиной и женщиной. И я очень рад, что родился и живу в стране, где этой ценности придерживаются и охраняют ее».
«Самая большая проблема сейчас — демографическая, происходит вымирание русского народа, а корень находится в нравственности. Ценности совсем другие пропагандировали все эти годы молодежи нашей: потребительство, материальные ценности, гедонизм. И поэтому ценность создания семьи сейчас должна быть на первом месте».
Сохранение православия. «Церковь была на первом месте у государства. Миссией России была защита православной веры».
«Неоконсерватизм — это когда ты родился в этом мире и понимаешь, что не ты его создал, но именно ты должен охранять этот мир, его продолжать. Тут нет слова “прогресс”, твоя задача не менять этот мир, а сохранить его, чтобы он не рухнул. Поэтому любые твои решение должны быть обусловлены этой задачей. Сегодня Россия — это апологет неоконсерватизма. Условный пример. Есть римское общество, а есть варвары, которые приходят и говорят: “Ребята, вы ерундой страдаете, погрязли в разврате. На самом деле истинная ценность — это молоко, золото, это, что я готов купить”. Я понимаю, что говорю слишком общо, но мне кажется, что это то, что проскальзывает в том конфликте, который сейчас есть».
Интересно, что в отсутствие ценностных оснований на место объекта «спасения» или «продвижения» выходит идеология, чаще всего левая. Респонденты вспоминают о миссии, которая была свойственна советскому Союзу. И даже огорчаются, что такой миссии-идеологии Россия лишена сейчас.
«Миссия России — в революционных прорывах систем социальных и культурных ценностей, через отказ от многолетнего консервативного развития. Сейчас Россия спасает мир от перехода социума с разумно- рациональной поведенческой модели на эмоциональную».
«Россия — это свободный выбор в свободном мире. Есть запрос на определенную идеологию в мире. И эта идеология левая, конечно. И сейчас левую идеологию окучивает Америка. Именно как такую сектантскую хрень. Я не вижу сейчас потенции у страны родной, чтобы какую-то идею тащить. Потому что идея “православие, самодержавие, народность” — это очень локальная местечковая фигня. Для кого она? Она для русских. А у нас в стране живут татары, буряты. И надо им предложить какой-то созидательный смысл вообще».
Следовало бы ожидать неприятия или непонимания задачи обозначить традиционные ценности для России от лагеря «нетрадиционщиков». Однако вопрос срезонировал, и большинство наших собеседников уверенно назвали главную непреходящую ценность — семью, иногда в паре с родиной, патриотизмом.
«Семья на первом месте. Родина на втором. Это базовые понятия. В любом обществе человек должен в первую очередь ценить свою собственную семью — это физиологически, эволюционно заложенные в человеке разумном обязательства. Ты должен сохранить свое потомство для того, чтобы оно жило. Ты должен любить эту родину, которая дала тебе приют. Именно поэтому я считаю крайне показательным отсутствие семей у лидеров европейских государств. У них начинают размываться ценности, связанные с развитием социального общества».
«Первый приоритет — семья, второй приоритет — это мир вокруг меня. И вот еще важна общинность. В российской деревне сосед пьянчуга, вор — это в первую очередь сосед».
В дальнейшем, как можно догадаться, консерваторы добирали длинный список: нравственность, взаимоуважение, православие, почитание старших, брак между мужчиной и женщиной, братство и любовь. Или вот оригинальная параллель между «нравственностью» и «репутацией».
«А вы часто встречали, чтобы в последнее время кто-то публично отказывался от своих детей из великих? Нет, все больше стараются либо наказать, либо отмазать. Потому что не было понятия, что один человек в огромном роду может испортить репутацию, которая создавалась “до” и которую унаследуют “после”. Мне кажется, оно сейчас потихоньку возрождается».
«Братство, конечно, потому что все мы братья и сестры. И еще надо как-то любовь прописать. Потому что, если мы относимся с любовью к своей стране? — это хорошо. Если мы относимся с любовью к своей семье, никого этим не удивишь. А чтобы научиться любить ближнего, надо стать святым, этого трудно достичь, но к этому стоит стремиться».
«Главное — сохранять нравственность. А высокий уровень жизни... Я общаюсь с разными людьми, недовольных москвичей намного больше, чем простых людей из Калужской области. И смотришь, намного больше имеют они материальных ценностей, но больше ропота у них на жизнь».
При движении по «идеологической шкале» респондентов в сторону либерализма в конце концов появляются и различные свободы. Но, как правило, либеральные собеседники именно в традиционных ценностях свобод не увидели, к российскому бытию их не пристроили, а потому относили эти категории в «графу» «пожелания на будущее».
«Традиционными ценностями для меня являются национальная самоидентификация, религия, социальный уклад. В будущем необходимо создать инструменты сохранения этих ценностей, при этом избегая как их навязывания, так и их искоренения. У России есть богатый опыт их сохранения — языки, религия, культура. Самое главное при этом сохранять право граждан на собственный выбор ценностей и свобод».
«Для меня традиционные ценности — это, наверное, свобода мысли, свобода деятельности, свобода труда, просто свобода жизни, свобода перемещений. Свобода заводить детей, семью, с кем я хочу. Чтобы мне никто ничего не диктовал. То есть я за полный индивидуализм. Что такое традиционные ценности, я не знаю, не понимаю. Ценность семьи… Ну, Homo sapiens — это такое животное, которое в целом образовывает семейные ячейки в обществе».
Традиционализм и прогрессизм органично сочетаются в совокупном образе будущего России, нарисованном нашими респондентами, хотя они местами могут не соглашаться друг с другом в подходах и реализации. В этом смысле для консерваторов это, скорее, сохранение (но пока не спасение) накопленного (традиционных ценностей) и значительные социальные инвестиции: в детей и стариков, молодежь, образование, спорт, культуру. Тогда как прогрессисты считают также необходимым нарастить экономический потенциал страны, добиться социальной стабильности и укрепить/сформировать такие институты, как независимый суд, конкурентную политическую систему, право собственности, отстоять свободу слова.
«Мы должны создавать все условия для развития будущих поколений внутри своей страны, для достижения ими планов и целей здесь, а не в эмиграции. Нужно инвестировать в детский и юношеский спорт, образовательные программы, проекты для развития творческих навыков. Прививать любовь к искусству, литературе, истории. Создавать кластеры для молодого поколения, аналогичные Кремниевой долине и Сколково, в различных регионах страны. Развивать туризм внутри страны, в том числе детский туризм и туризм для молодежи».
Часто звучала точка зрения, причем среди всех категорий респондентов, что желаемое будущее не «другая Россия», красивая недостижимая мечта, иная среда и «новые» люди. А Россия современная, прошедшая эволюционный путь развития. В этом смысле вопрос о том, когда наши дети будут гордиться страной и не захотят эмигрировать, не нашел альтернативы: даже «прозападно» настроенные респонденты подчеркивали, что не хотят закрывать внешний мир для своих детей, но хотели бы видеть их дома. Поводы для гордости страной есть уже сейчас, здесь уже хорошо.
«Я считаю, что будущее — это настоящее плюс какой-то хороший шаг вперед. Каждый день мы живем в этом будущем. Наши дети уже гордятся нашей страной. Наши внуки любят нашу страну. Все хорошо. То есть надо говорить: “Слава богу, что так все есть, как сейчас” — и молиться о родных и близких, и о стране нашей православной, и о правителе и воинстве ее. И стараться каждый день сделать что-то хорошее в своем деле. Любовь к ближнему — это и есть будущее».
Но, конечно, у «нетрадиционалистского» лагеря наших собеседников куда более разнообразный набор рекомендаций для формирования успешного образа будущего страны: активные инвестиции в развитие страны, формирование пространства доверия, справедливого общества, защита свободы слова, развитие предпринимательской, личной инициативы, сотрудничество с миром.
В последней части нашего исследования мы просили собеседников обрисовать контуры изменений, которые ожидают мир в обозримом будущем (десять-двадцать-тридцать лет), и поделиться представлениями о роли России в этом миропорядке. Среди предложенных вариантов были апокалиптические сценарии войны всех со всеми, всеобщей экономической катастрофы, цифровой диктатуры, голода, тотального имущественного расслоения, деглобализации или, напротив, стирания национальных границ и формирования мирового правительства.
Респонденты в целом оценили наступающие времена как тяжелые, но не катастрофические.
«Мне кажется, что в будущем, которое поддается моему прогнозированию, это пятнадцать-двадцать лет, будет гораздо больше от сегодняшнего дня, чем от 2200 года. Я считаю, что сохранится государственная форма. Сохранится семейная форма. Я не верю в принципиальное, прямо радикальное изменение за эти десять-пятнадцать лет энергетической основы человечества. То есть термоядерный синтез, даже если он появится, не успеет стать чем-то меняющим жизнь радикально. Наверное, заметным будет какой-то прогресс в медицине, но вряд ли за это время он станет таким, чтобы поставить под сомнение саму основу человека. То есть я не думаю, что через пятнадцать лет вопрос бессмертия или близкого к этому станет сколь угодно практическим».
Если нарисовать общую картину перемен, прогнозируемых респондентами, то речь пойдет о серьезных экономических вызовах, перенаселенности, проблемах на рынке труда, снижении доходов и дефиците ресурсов. Все это усугубит проблему расслоения общества на очень бедных и очень богатых, а самым пострадавшим слоем станет средний класс.
«Нам предстоит пять-десять лет частичной деглобализации. Сильно вырастет левая повестка. Рынок труда локален, из-за этого те, кто будет обладать ресурсами и политической волей, будут создавать зоны притяжения труда. А это социальная повестка. Третье — вырастет значение инфраструктуры. При том, что будет какой-то процент деглобализации в экономике».
Среди сценариев будущего практически отсутствует экологическая повестка. А перспектива такой, казалось бы, насущной проблемы, как цифровой диктат, большинство респондентов не особенно волнует.
«Если в России или в мире случится какой-то кипеш, то первым делом раздолбают камеры, фиксирующие нарушение скорости. Первое, что сделают повстанцы. Тут есть реальный вызов для человеческой натуры. Она дико свободная, это не абстрактная ценность».
Конечно же, наши собеседники не могли обойти вниманием ситуацию на Украине, и часто в своих прогнозах они отталкиваются от перспективы окончания этого конфликта. Заметим, что есть четкое понимание: за локальным противостоянием скрывает большая война России и Запада, и ее финал определит контуры всего мироустройства.
«Очень все зависит от того, как закончатся последние события. Кто выиграет. Не в боевых действиях, а в глобальном противостоянии, потому что я считаю, что речь идет не об Украине, которую тупо разыграли втемную. Это не битва за территорию, а за место России в мире».
«В это все Россию втягивали. И, кроме варианта с войной всех со всеми, иных не просматривалось. Россия начала сопротивляться всему этому, и она сейчас поэтому становится главным врагом всего этого цифрового, глобализации. Возникла теперь и угроза экономической катастрофы. Мы легко сейчас можем самой богатой страной стать, перестать вывозить все свои резервы, все оставлять у себя и развиваться».
Тезис о том, что этот конфликт преподносит России возможности для развития, звучит не только у традиционалистов, но и в «центре». Но есть, конечно, и опасения потерь, поскольку противник силен и непрост.
«Пирамида начинает трещать по швам, все понимают, что доллар — это просто бумага. И если Россия устоит, для нас это будет просто шикарный вариант. Потому что ресурсы, которыми мы обладаем, — это и есть деньги. Можем на эти деньги хорошо пожить, погулять, а можем подняться».
«Есть жанр западной финансовой модели, мы ее троллим, она скорректируется. Адаптируется и станет сильнее. Другой. На какой-то период более жизнеспособной, да. Они начнут печатать деньги так, что будет доставаться всем — индусам, индонезийцам, малазийцам. Решат проблемы с их инфляцией».
«Будет сложно, но мы справимся» — общая мысль респондентов о роли России в новом мире. Количество фатальных прогнозов о будущем страны не превышает и десятой доли от общего числа респондентов. Важно, что уверенность в завтрашнем дне, хоть и с налетом тревоги, высказывают не только убежденные традиционалисты, но и люди, основательно встроенные в рынок, далекие от консервативных скреп.
«Один из факторов, почему мы победим, к 2030 году: мы все равно пересидим. Одна удивительная особенность у людей, которые проживают на территории Российской Федерации, — это какой-то фатализм и терпимость. Мы пережили девяностые. Пугает ли меня ездить на «жигулях», например? Нет. Мне нравится все, что есть сегодня. Но если их там что-то не устраивает, то нафиг с пляжа, ребята. Если вы так оскорбляете нас, что, я буду унижаться, что ли? Не буду».
Очень важная тема — суверенитет. Это слово часто звучит именно в этой части и наполнено не пропагандистским, а реальным смыслом. Для собеседников действительно важен как политический, так, в перспективе, и экономический суверенитет России.
«Раньше был важен военный и политический суверенитет. Сейчас к нему добавился технологический суверенитет, который оказывает колоссальное влияние. Сказать, что все радужно, не могу. Но потенциал у нас есть. Почва, на которой можно это взрастить. И вроде есть люди, которые способны с тяпкой и граблями справиться. И еще есть люди, которые могут чему-то научить».
То, что в сценарии будущего объединяет и традиционалистов с убежденностью в божественной защите страны, и либералов, рассчитывающих на человеческий потенциал, — это стойкое нежелание окукливания государства, замыкания в себе, прерывания связей с миром, выстраивания железного занавеса. Респонденты вообще не оценивают нынешнее противостояние как катастрофический разрыв цивилизационных платформ. Мир видится большим и разнообразным, партнеров много и дружить нужно со всеми, кто изъявит такое желание.
«Мы каким-то образом сможем урегулировать внешнеполитические вопросы и договоримся о сотрудничестве дальше. Конечно, сюда снова пойдут деньги, технологии. Никто не хочет этого терять. Просто на каких условиях мы их примем. Это вопрос к тем, кто будет принимать решения через восемь-десять лет. И от того, насколько они взвешенно, правильно, беспристрастно и неподкупно будут приниматься, будут зависеть как минимум двадцать-тридцать-сорок лет после».
То есть пока горизонт краткосрочного прогноза туманный, наши респонденты предлагают заглянуть дальше, в «ситуацию после конфликта», и уже сегодня готовиться к этому, предлагая сценарии развития страны и модели новых отношений с миром. Но и не забывать о возможностях, которые открывает любой кризис.
«Россия может не ссориться ни с кем, Россия может предложить себя вот неким таким миролюбивым посредником между Западом и Востоком, оставаясь, конечно, европейской страной, но используя свое уникальное и политическое, и географическое положение. Мне кажется, вот пример Турции, он очень релевантен, в том числе для России. Турция использует soft power, завлекая разные центры силы в свою орбиту и влияя на глобальные политические и экономические процессы».
Интересно, что ряд респондентов-рыночников вновь высказывает мысли о важности левой повестки как внутри страны, так и с точки зрения горизонтальных связей с левыми течениями в остальном мире.
«Мне кажется, что дальше будет только хуже. Европа так сильно против нас настроена в первую очередь потому, что у них очень мощная пропаганда. У них нет альтернативных источников, откуда они могли бы черпать информацию. И проблема заключается в том, что наше государство не ставит на леваков, хотя левые там есть, которые нас поддерживают. В Великобритании и в Америке. В Европе, во Франции. И это массовое движение, это молодежь. Надо на молодежь рассчитывать. Поэтому задача — на них работать».
Если мы не замыкаемся, какой все же будет экономика России, в чем будет ее специализация через десять-пятнадцать лет на мировом рынке разделения труда? Не сказать, что ответы нас удивили, зато сильно порадовали. Наши респонденты видят мощный потенциал страны в самых разных отраслях — от сельскохозяйственной до промышленной, от IT до высоких технологий. Нам предлагают не ограничивать фантазии и не замыкать потенциал в одном направлении. У нас энергичный, образованный рынок труда. Предприимчивые, талантливые люди. Уникальные изобретатели и большой трудовой опыт.
«В плане развития технологий, которые синтезируют в себя и какой-то третичный сектор сферы услуг, и промышленность, вторичный сектор, и сектор постиндустриальный, инновационный, и это все может вылиться просто в бытовое удобство, потому что Россия очень удобная в бытовом плане страна».
«Информационная. Потому что нет ни одной глобальной компании, где не было бы из России, или, скорее, из СНГ, руководителей, особенно в технических отделах».
«Не надо быть лучше всех в мире. Надо быть достойным конкурентом. Я считаю, мы должны главный упор сделать на промышленный потенциал страны. Это должен быть комплекс: наука, новые технологии, безусловно, собственная электроника и софт, реализация конструкторская и технологическая и после этого промышленное изготовление».
«Кто сказал, что мы страна-бензоколонка? Мы не заправщик, который вставляет шланг в цистерну. Мы, скорее, страна — разработчик высокотехнологических крутых решений».