Россия выйдет из кризиса европейской цивилизации в наилучшей форме. Основанием для этого являются ее византийские корни
Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.
А. С. Пушкин
Минувший год (эта статья впервые была опубликована в № 3 за 2014 год) подтолкнул нас к осознанию себя как нации.
Дискуссия вокруг концепции единого учебника истории для средней школы и вновь возникший благодаря речи президента Путина на Валдайском форуме вопрос о поиске нашей национальной идентичности, или, иначе, о национальной идее, — тесно взаимосвязанные темы. Обсуждение концепции российской и мировой истории, в первую очередь, конечно, российской, — это не вопрос, как преподавать историю с точки зрения методики или педагогики, это не профессиональный вопрос преподавательского сообщества. Это как раз вопрос о выборе национальной идентичности. Я говорю именно о выборе, а не о поиске или конструировании, потому что нельзя создать идентичность (национальную идею) из ничего, ее можно только вынуть из глубин народного сознания, конечно, неструктурированного, интуитивного, противоречивого. Народ в своей массе не может и не должен проделывать такую работу, это задача той его части, которую принято называть интеллигенцией. Последствия такого поиска могут поразительно различаться по результатам. Например, сто лет назад одни искали основы идентичности народа в христианстве, называли народ богоносцем, рассчитывали на его всемирную отзывчивость и, безусловно, имели на это прагматические резоны; другие, тоже интеллигенты, готовили революцию. Вторые победили. В результате народ, который, по мнению первых, мог бы стать богоносцем, разрушил все социальные структуры и устроил братоубийственную резню.
Отсюда — жесткость спора. Дискуссия ведется о метафизических основаниях жизни страны, о тех базовых конструкциях, которые определяют в конечном счете доминирующее и в народе, и в правящем слое мировоззрение. Тот, кто задает основные постулаты этого мировоззрения, обладает, возможно, самой сильной и действенной властью — властью над умами.
В этой историографической дискуссии есть две ключевые темы.
Первая — начала нашей страны, ее происхождение, восточное христианство, православие как основа уклада жизни народа, Византия как исторический предшественник и учитель России. Вторая — смысл и значение советского периода в истории страны. Первая тема — далекое прошлое, простым обывателем вряд ли рефлексируемая, однако постоянно муссируемая в общественном поле путем противопоставления России и Запада. России, отсталой уже в силу своего первородного греха происхождения от Византии и Запада — прогрессивного, идущего правильной дорогой исторического развития. Вторая тема, напротив, предельно понятна большинству граждан страны в силу исторической близости советской жизни, которая была мгновенно и безвозвратно потеряна, а теперь многим кажется гораздо более осмысленной, чем жизнь нынешняя. В этих записках коснемся только первой темы.
«Я думаю, что одна из величайших трагедий для России — принятие православия» — это известный тезис знаменитого телеведущего Владимира Познера. Он говорит дальше: «Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, и распределить страны по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и так далее… Я считаю, что Русская православная церковь нанесла колоссальный вред России».
Не будем обращать внимание на неточности: Русь приняла христианство до разделения церквей, а протестантские движения возникли, конечно, существенно позднее. Важны следующие утверждения: Россия, приняв «неправильную» веру, изначально была обречена на отставание, на то, чтобы находиться на вторых-третьих ролях; Россия никогда не выбьется в первый ряд со своей верой; критериями успешности исторической жизни народов являются качество жизни и демократия. Последнее утверждение заслуживает отдельного разговора, здесь ему не хватит места, в этой статье будем касаться первых двух.
Иные из тех, кто с подобными тезисами не согласен, скажут: не следует обращать внимание на Познера, он просто журналист, разве он учитель жизни? Однако Владимир Познер — один из самых авторитетных профессионалов в журналистской среде, а именно она отвечает за трансляцию тех или иных смыслов.
Вот другие авторитеты — писатели Борис Акунин и Михаил Шишкин, оба известные оппозиционеры, интеллектуальные борцы с режимом. Их сравнительно недавняя беседа активно обсуждалась «прогрессивной общественностью».
Борис Акунин: «Чтоб он провалился, византийский орел с двумя головами — шизофренический символ, выбранный Иоанном Третьим в качестве герба нашего государства.
В России живут бок о бок два отдельных, нисколько не похожих друг на друга народа, и народы эти с давних пор люто враждуют между собой… Есть Мы и есть Они. У Нас свои герои: Чехов там, Мандельштам, Пастернак, Сахаров. У Них — свои: Иван Грозный, Сталин, Дзержинский, теперь вот Путин».
Михаил Шишкин: «…В России существует два народа, говорящих по-русски, но ментально друг другу противопоставленных. Одна голова напичкана европейским образованием, либеральными идеями и представлениями, что Россия принадлежит общечеловеческой цивилизации. Эта голова не хочет жить при патриархальной диктатуре, требует себе свобод, прав и уважения достоинства. У другой головы свой, все еще средневековый образ мира: Святая Русь — это остров, окруженный океаном врагов, и только Отец в Кремле может спасти страну».
Писатели также указывают на первородный грех России — византийское происхождение. Этот грех никак не позволяет «хорошему» народу, либеральному, цивилизованному, читающему Чехова, преодолеть сопротивление народа «дурного», жаждущего патриархальной диктатуры. За диктатуру, унижение достоинства, пренебрежение свободами, за «Святую Русь» отвечает орлиная голова, смотрящая на восток, византийская голова. По-видимому, по замыслу наших интеллектуалов, ее следует отрубить.
Есть и другие многочисленные примеры такой линии рассуждений. Важно отметить, что эта линия широко распространена в общественном поле, более того, она доминирует. Те же, кто придерживается иной позиции, объявляются чуть ли не мракобесами.
Византия вызывает в сознании обывателя массу негативных коннотаций: восточная деспотия, «византийщина», политические интриги, отсталость (по сравнению с Западом). Эти, используя современный термин, мемы, прочно сидят в общественном сознании под видом доказанных исторических фактов. Между тем доминирующий в общественном сознании образ Византии был, по существу, сконструирован и внедрен в общественное поле. Речь не идет о каком-то заговоре или конспирологии. «Научная» история Византии — яркий, может быть, самый яркий пример того, как идеология коверкает историю человечества, искажая ее или даже выдирая целые куски.
Основные тезисы историографии Византии практически на два века задал британский историк Эдвард Гиббон в своем выдающемся многотомном труде «История упадка и разрушения Римской империи». В нем Гиббон сначала описал собственно Рим до его падения в 476 году, а затем включил в рамки своего исследования и Византию, закончив описание ее падением в 1453 году. Гиббон, человек эпохи Просвещения, тем более англичанин, с присущим им рационализмом, на наш взгляд, граничащим с догматизмом, а иногда и отдающим цинизмом, не жаловал Европу Средних веков. Он, как, впрочем, и многие другие историки, считал века между крахом Рима (закатом Античности) и Предвозрождением (XIII–XIV века) или даже Возрождением (XV–XVI века) неким историческим провалом народов Европы в дикость и серость. Темные века — так было принято называть этот исторический период. Не слишком жаловал Гиббон и Церковь, чем даже вызвал на себя критику и вынужден был оправдываться. Тем более предельно жестко Гиббон оценивает историю Византийской империи, полагая ее скопищем пороков и интриг, символом исторического застоя, предательством идеалов Античности. Эдвард Гиббон задал традицию трактовки истории Византии, которая надолго стала абсолютно доминирующей в исторической науке и в школьных учебниках (если Византия в них вообще была), в том числе в советских.
Чтобы понять степень презрения историков к Византии, приведем одну цитату. «Относительно Византийской империи вердикт исторической науки таков: это государственное образование являет собой самую низкую и презренную форму, которую когда-либо принимала цивилизация… Рабы и добровольные рабы — как в своих деяниях, так и в своих мыслях… История Византийской империи — это монотонная история интриг священников, евнухов и женщин, полная отравлений, заговоров, повсеместной неблагодарности, постоянных братоубийств». Это цитата из книги У. Э. Х. Леки, изданной в 1869 году, она приведена в книге современного историка Джона Норвича «История Византии», ее можно купить сейчас в московских магазинах. Норвич пишет: «На протяжении пяти лет моей учебы в одной из самых старых и самых привилегированных частных школ Византия казалась жертвой заговора молчания. Я не могу вспомнить, чтобы она вообще упоминалась на занятиях… Я подозреваю, что и сейчас многие люди имеют такое же смутное представление о данном предмете».
Мы наблюдаем и здесь, в России, «такое же смутное представление». Но в отличие от других стран, для жителей которых история Византии имеет преимущественно познавательное и поучительное значение, для нас, русских, Византия — один из источников нашей собственной исторической жизни, важный элемент в основании нашей национальной идентичности, элемент, часто нами игнорируемый, забываемый, но в то же время вызывающий у некоторых злобу и ненависть, а значит, действительно актуальный.
Позволю себе, отбросив «британскую пропаганду», напомнить, чем была в действительности Византия.
Начнем с того, что она так не называлась. Название «Византийская империя» ввели в оборот западные историки уже после того, как она перестала существовать. Это государство называлось Восточной Римской империей, а жители империи продолжали называть себя римлянами. По-гречески римляне — ромеи, отсюда еще один вариант названия: Ромейская империя. Очевидно, новое название было придумано, чтобы подчеркнуть разницу — религиозную, культурную, цивилизационную — между Византией и Римом, Античностью и историей Запада в целом, как-то противопоставить «прогрессивный Запад» «архаичному Востоку». И это удалось в полной мере.
Империя была образована римским императором Константином в 330 году. Победив в борьбе за власть, Константин, намеревавшийся сделать государственной религией христианство, поступил радикально — перенес столицу подальше от сотрясаемого непрекращающимися гражданскими войнами языческого Рима, на восток, в небольшой город Византий, и назвал ее Новым Римом. Началась более чем тысячелетняя история Византийской империи.
В территориальном плане новое государство занимало восточные владения Римской империи, западная же часть таяла под ударами варваров. В VI веке императору Юстиниану даже удалось вернуть, правда, на непродолжительное время, часть римских земель — всю Италию, север Африки и юг Иберийского полуострова. Это был пик территориальной экспансии Византии.
В экономическом и торговом отношении империя долгие века доминировала в Средиземноморье. Не было товара, который не производился бы или не мог быть купленным на территории империи. Считается, что в период расцвета империя производила до 90% продукции на территории Евразии западнее Индии. Заметный упадок экономики произошел в XII–XIII веках под давлением Венеции и Генуи.
Константинополь был величайшим городом Средневековья. По оценкам, его население в VII веке достигало 700 тыс. человек. (Население Парижа в это время не превышало 15 тыс. человек.) Пройдет еще много веков, прежде чем европейские города смогут сравниться с Константинополем. Грандиозный собор Святой Софии, построенный в 537 году, оставался самым большим христианским храмом до 1626 года, когда был освящен собор Святого Петра в Риме. Таким образом, чтобы превзойти византийцев в искусстве строительства, потребовалось более тысячи лет. Город был наполнен дворцами, храмами, виллами богатых людей, произведениями искусства. Когда в 1204 году крестоносцы взяли Константинополь, в результате многодневного грабежа тысячи захватчиков уехали домой богатыми людьми. При этом было уничтожено много произведений искусства, в том числе античного, поведение крестоносцев не многим отличалось от варварских грабежей Рима почти тысячелетием ранее.
Следы этого великого грабежа можно увидеть и сегодня — в Венеции, на площади Дожей, главной туристической достопримечательности этого великолепного города. Расположенный на площади собор Святого Марка, куда ежедневно стремятся попасть тысячи туристов, был построен в IX веке в суровом романском стиле (другого на Западе тогда не было). Внешний вид собора был радикально изменен после крестового похода 1204 года: он был украшен колоннами и капителями из византийских дворцов. На лоджии собора можно также увидеть знаменитую квадригу лошадей, произведение великого античного скульптора Лисиппа. Квадрига тоже была вывезена из Константинополя, правда, там скульптуры лошадей, как и положено, стояли на ипподроме, а венецианцы зачем-то водрузили их на христианский храм, по-видимому, чрезвычайно гордясь своими военными трофеями.
Однако не эти выдающиеся достижения империи — богатство, торговля, строительство городов и выдающихся храмов, искусство, дипломатия — определяют роль Византии в истории человечества, хотя и этот набор неплох, по крайней мере, не заслуживает игнорирования в учебниках истории. Император Константин реализовал свою идею объявить христианство официальной религией Римской империи. Именно это решение определило динамику всей западной части Евразии на следующие века.
Константин принял это решение, когда христианство на территории Римской империи уже было широко распространено. Однако фактически подпольный характер нового вероучения в силу его «перпендикулярности» языческим верованиям часто приводил к жестоким гонениям на христиан. Поток новообращенных, среди которых были и высокопоставленные чиновники, и военные, и богатые люди, и люди простые, был столь велик, что остановить его репрессиями, по-видимому, было невозможно. Выход из подполья привел к массовому обращению римлян в новую веру, произошел быстрый переход от язычества к христианству.
Расцвело христианское богословие. Античная традиция дискуссий, обретя новую почву, дала колоссальный интеллектуальный всплеск. Достаточно вспомнить Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста — трех Великих святителей, христианских ученых Афанасия Великого, Иоанна Дамаскина, чьим последователем стал Фома Аквинский, великий уже латинский богослов, написавший непревзойденную «Сумму теологии». Эти выдающиеся мыслители дали фундаментальное богословское обоснование нового мира.
Важно отметить, что античный мир продолжал существовать внутри уже христианской империи, он был попросту частью повседневности, как скульптуры лошадей на ипподроме в Константинополе, да, собственно, как и сам ипподром, служащий для массовых развлекательных мероприятий. Античная мысль также не была запрещена: например, платоновская Академия была закрыта лишь в 529 году. Античную мысль не запрещали, она была изжита, преодолена новой мыслью — христианской.
Если хотите, это была грандиозная социальная инновация (лично у меня, как и у очень многих других, нет никаких сомнений: не рационального, сверхчеловеческого происхождения), которая задала тенденцию развития большой части мира почти на два тысячелетия.
Итак, подведем промежуточный итог. Римская империя вовсе не погибла под натиском варваров, после чего наступили «темные века». В запустение пришла западная часть империи, а восточная процветала, на востоке никакого «темного Средневековья» не было. Напротив, там была великая империя, с которой не мог сравниться никто.
Сергей Аверинцев так написал о Византии: «Все высшие духовные ценности, как религиозные, так и светские, — Библия, передаваемая Церковью, и Гомер, передаваемый школой, греческая философия, римское право и прочая, — какие только знал человек христианского ареала, содержались в границах одного и того же государства, в его рамках, в его лоне. За его пределами — мир одновременно иноверный (неверный), инокультурный (варварский) и к тому же беззаконный, как бы и не мир, не космос, а хаос, “тьма внешняя”. Двуединство Римской империи и христианской Церкви само себе мир».
Русь приняла христианство в X веке, приняла из рук великой цветущей христианской империи — Византии. Русь приняла христианство у безусловного лидера западной части Евразии. Утверждать, что это был ошибочный выбор, просто наивно, вероятность другого, западного выбора была ничтожна.
Как разошлись христианский Восток и Запад? Почему не удалось, несмотря на многочисленные попытки, вновь объединить Западную и Восточную Церкви после их раскола в XI веке? Не только ведь материальные факторы — жадность и зависть к богатству — имели значение. Конечно, этот раскол гораздо серьезнее. Глубокие мировоззренческие расхождения, разные пути богопознания, выбранные Церквями, в конце концов исключили возможность единения. Раскол не результат чьих-то ошибок, излишних притязаний, капризов, ревности. Раскол — это провиденциальное действие, это результат высшего проявления свободы воли, когда решения и их последствия не подсчитываются рациональным образом, а изыскиваются в глубинах Духа. Силу таких решений нельзя переломить, последствия таких решений необратимы.
Рассмотрим здесь только один эпизод интеллектуального, богословского столкновения Востока и Запада, возможно решающий, самый яркий, необыкновенно емкий по затрагиваемым проблемам, глубокий по своему интеллектуальному качеству. Это знаменитый спор между византийским богословом Григорием Паламой и калабрийским монахом Варлаамом по поводу исихазма.
Исихазм — широко распространенная в монашеской среде Византии мистическая духовная практика богопознания, практика умно-сердечной молитвы, очищающей помыслы и готовящей к богосозерцанию. Варлаам, узнав об этих практиках, принялся высмеивать монахов и обвинять их в греховном эзотеризме. «Пуподушники» — так обзывали монахов-исихастов, высмеивая один из психосоматических приемов, когда практикующий концентрируется на своем пупке.
Однако тема оказалась не комичной. В дискуссию вступил Григорий Палама, оппоненты обменивались виртуозными жесткими посланиями. Масштаб дискуссии настолько разросся, что было созвано два Собора, они вынесли решения в пользу Паламы. Варлаам бежал из Византии в Италию, где давал уроки греческого языка Петрарке.
Почему Варлаама так смущал мистицизм греческих монахов? Выдающийся современный богослов о. Иоанн Мейендорф разъяснял: «Практическая мысль Варлаама была близка к современному ему западному номинализму Вильгельма Оккама: реального богопознания нет; есть только либо рациональные выводы из чувственного опыта, либо недоказуемые и несообщимые мистические озарения». Здесь еще делается вежливый кивок в сторону «мистического озарения», богопознание все же возможно, однако, по сути, совершается мощный решающий дрейф в сторону языческого Аристотеля — чувственный опыт как единственный источник точного знания. Варлаам утверждает, что Бог непознаваем и что рассуждения о Нем не могут покоиться на чувственном опыте.
Палама задает вопрос: как же быть тогда с Иисусом Христом, Сыном Бога, который явился во плоти, страдал, был распят и затем воскрес? Абсолютно чувственный опыт был пережит апостолами и еще тысячами людей, которых учил Иисус. «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом», — сказал свт. Афанасий Великий. Палама вторит: «Он соединяется и с самими человеческими существованиями, становясь одним телом с нами и делая нас храмом всего Божества».
Дадим еще несколько цитат из о. Иоанна Мейендорфа (он, безусловно, лучше автора этой статьи разбирался в обсуждаемой теме):
«Исихасты не ищут Бога вне себя… но находят Его в себе, в своих собственных телах, поскольку эти тела суть члены единого Тела в силу причастия, возможного благодаря Церкви… Исихастская духовность, следовательно, не является дурным эзотеризмом — она опирается на Павлово понимание человеческого тела как “храма Духа Святого” и “члена Христова”…
Главный упрек Паламы его оппонентам сводится к тому, что они не признают коренного различия между познанием во Христе и естественным познанием, доступным и эллинским философам древности, для которых само Откровение — всего лишь высшая ступень одного и того же процесса познания…
Для Паламы знание Бога “во Христе” не есть ни “чувственный опыт” (хотя чувства, “материя” участвуют в восприятии Божественной жизни), ни “субъективное озарение”, а целостное восприятие, не определимое категориями, установленными греческими философами, которые христианской веры не знали и не могли знать».
Целостное восприятие! Вот ключевое понятие спора, вот что так претит Варлааму. Будто бы рациональному разделению веры и знания противопоставляется идея достижения цельности без разложения, расчленения. Предполагается, что сама природа цельности, целостного восприятия, постигаемой богопознанием, такова, что она не подлежит рациональному анализу-расчленению.
Запад вступил в Предвозрождение, впереди — грандиозная эпоха чувственной (по Питириму Сорокину) культуры, расцвет наук и производительных сил. Запад начинает вытеснять богопознание на обочину интеллектуальной и социальной жизни в пользу рациональной философии. Западу нужен «анализ-синтез», Западу нужны рациональные инструменты, Запад начинает отходить от Бога. «Калабрийский монах Варлаам привез с Запада не влияние католичества как такового, а основные принципы секуляризации культуры, связанные с итальянским Возрождением», — пишет о. Иоанн Мейендорф.
По-видимому, в Византии это хорошо понимали. Однако Промысел звал к бескомпромиссности: решения Соборов 1341-го и 1351 годов провозглашали первенство религиозного познания над политикой и даже национальными интересами. Те, кто принимал эти решения, осознавали, что Византия как государственное образование гибнет, империя обречена; они хотели сохранить и передать нечто более важное, чем государственные институты, армия или право, они хотели передать византийское понимание богоустроенного мира.
Так мистическая практика монахов-исихастов не только породила сложнейшую богословскую дискуссию, но и привела к созданию новой политической идеологии.
Что приняла наша страна от Византии в целом и исихазма в частности?
Конечно, это известная всем идеологическая и политическая концепция «Москва — Третий Рим». После падения Византии в 1453 году и дальнейшей экспансии османов, покоривших все православные территории на Балканах, Россия осталась единственной независимой православной страной. Удивительна смелость, если не сказать дерзость, с которой была провозглашена столь претенциозная концепция. Действительно, вспомним, что представляла собой Россия в конце XV — начале XVI века. На западе — захваченный литовскими войсками Смоленск, на юге — граница по Ельцу, 350 км от Москвы. Тем не менее лидеры этой не слишком сильной, где-то на задворках Европы расположенной страны считают возможным объявить о решении глобальной задачи — сохранении православия.
Ранее, за век до того, возвышается фигура Сергия Радонежского, по мнению историков, исихаста, сделавшего необычайно много и для Русской церкви, и для государства. Полагают, что идеология Сергия Радонежского сформировала новую великорусскую нацию.
Примерно в то же время работали два великих русских живописца — Феофан Грек и Андрей Рублев. Историки уверены, что оба они были исихастами.
Почти все русские религиозные философы XIX — начала XX века в той или иной степени развивали идеи исихастского толка. Соборность, всеединство, богочеловечество, русский космизм — эти понятия и концепции уходят корнями в средневековый исихазм. Владимир Соловьев, безусловный лидер русской философии XIX века, с новой силой возобновивший религиозную философскую дискуссию, оказал влияние на многих русских мыслителей — Булгакова, Бердяева, Флоренского, Франка, Трубецких. Соловьев предложил Достоевскому образ Алеши в «Братьях Карамазовых».
Раз уж речь зашла о «Братьях Карамазовых», необходимо вспомнить старца Зосиму из этого романа, в его проповедях очевидно звучат исихастские мотивы: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь в вещах».
Русское мироощущение во многом византийское, даже исихастское. В этом критики православия, безусловно, правы. Но правы ли они в том, что такое положение дел — ошибка, которую, по-видимому, надо скорее исправить? Выходит, что сама Россия со всей ее многовековой историей тоже ошибка? С этим трудно согласиться.
Какое все это имеет значение сейчас, когда Россия как будто бы опять слаба? Не выглядят ли все эти поиски исторических оснований слишком архаичными на фоне нынешней толерантности и политкорректности? Не обречет ли Россия себя на окончательное отставание, пытаясь вновь нащупать свой путь? Полагаю, что опасность в другом: риски потери исторического значения, а значит, деградации и даже возможного распада будут гораздо больше, если мы откажемся от самостоятельного пути.
Совсем недавний модный тезис о конце истории, торжестве либеральной демократии западного образца и соответствующей культуры оказался весьма короткоживущим. История не закончилась, напротив, западный мир стоит на пороге колоссальной трансформации. А то состояние, в котором он находится сейчас, есть состояние кризисное, есть подготовка к переходу к новой эпохе.
Мы в России должны были бы понимать это лучше всех, поскольку находимся на переднем краю этого кризиса. Должны, но не понимаем. А ведь судьба Советского Союза — одно из самых ярких и вопиющих его проявлений.
Советский проект, ужасающий своими жертвами и в то же время поражающий объективного наблюдателя масштабом свершений — социальных, экономических, культурных, каких угодно, — был в прошлом веке центральной точкой той части мира, которую было принято называть христианской. Попытка реализовать великую социальную утопию, корнями, конечно, уходящую в западную культуру и вместе с тем имеющую религиозную жажду справедливости, стала вершиной развития европейской цивилизации за последние века. Советский проект стал образцом для большой части мира, включая такие гигантские страны, как Китай и Индия. Советский Союз внес решающий вклад в победу над нацизмом. И тем не менее он рухнул почти в одночасье, не выдержав испытания минимальным внутренним напряжением.
Неправильно считать советский проект чем-то прямо противоположным основной европейской линии развития (демократия, права человека и т. п.), каким-то азиатским извращением сладких европейских идей свободы и демократии. Напротив, этот проект — последний всплеск той социокультурной системы, которая доминировала в Европе последние пятьсот лет, это последний выстрел батареи, на которой кончились снаряды. Крах Советского Союза знаменует собой пик эпохального кризиса западного мира. Россия, только что пережившая «крупнейшую геополитическую катастрофу XX века», находится в самом центре этого исторического шторма.
Я говорю здесь, конечно, не о текущем мировом экономическом кризисе, который, хотя и глубок по своей природе, все же не способен немедленно разрушить основы евро-американского мира. Речь идет о том цивилизационном кризисе, развертывание которого в прошлом веке убедительно показал великий российско-американский социолог Питирим Сорокин («Социальная и культурная динамика», «Кризис нашего времени»).
Питирим Сорокин изучал социальные и культурные (культурные — в самом широком смысле слова) изменения в разных обществах на протяжении трех тысяч лет: в искусстве, музыке, литературе, философии, этике, праве, политике, хозяйстве и т. д. Он обозрел огромный массив фактической информации. Например, только в области изобразительного искусства им было классифицировано около 100 тыс. произведений. Сорокин пришел к следующему фундаментальному выводу: большие социальные системы тяготеют к двум типам равновесного состояния, он назвал их идеациональная культура и чувственная культура. Есть также промежуточное состояние — интегральная культура.
Основной принцип идеациональной культуры — ориентация на сверхчувственное, потустороннее, религиозное. Очевидный пример — европейское Средневековье (и, конечно, Византия!). Главная ценность этой культуры — Бог. Архитектура и строительное ремесло развиваются преимущественно в связи со строительством храмов («Библия в камне»), изобразительное искусство почти полностью подчинено решению религиозных задач, музыка — это церковные песнопения, право и этика основаны на христианских заповедях, семья — священный религиозный союз.
Европейское Средневековье не уникальный случай. Питирим Сорокин пишет: «Такая же в основном сходная посылка, признающая сверхчувственность и сверхразумность Бога, хотя воспринимающая отдельные религиозные аспекты по-иному, лежала в основе культуры брахманской Индии, буддистской и лаоистской культур, греческой культуры с VIII по конец VI века до нашей эры. Все они были преимущественно идеациональными».
Напротив, основной принцип культуры чувственной: объективная действительность и ее смысл осязаемы, сенсорны, чувственны. Культура становится светской и утилитарной, «соответствует этому миру».
Наконец, промежуточная, интегральная форма культуры соединяет в себе оба фундаментальных принципа: объективная реальность охватывает сверхчувственный и сенсорный аспекты, иррациональный подход к реальности и рациональный.
Легко представить разницу этих типов культур с помощью визуальных образов. Изобразительное искусство Средневековья было почти исключительно религиозным: иконопись, росписи и фрески в храмах, миниатюры в рукописных книгах. Темы этого искусства трансцендентальны, образы надмирны, само пространство изображения не физическое, в нем нельзя найти реальный пейзаж или портрет конкретного человека. Но уже в Высоком Возрождении доминирует реализм. Даже если это изображения Бога, персонажей Библии и святых, как, например, в росписи потолка Сикстинской капеллы Микеланджело, то это реальные физические тела и лица, демонстрирующие понятные человеческие страсти, часто даже гипертрофированные. Впрочем, главной темой Возрождения оставалась все же религия. В последующие века она была вытеснена светским портретом, пейзажем, жанровой живописью.
Промежуточная, интегральная форма искусства объединяет миры — чувственный и сверхчувственный. Герои этой живописи — конкретные люди, но только в своих высших проявлениях. Часто это аллегорическое и символическое искусство. Прекрасные образцы дают такие великие художники, как Симоне Мартини или братья Лоренцетти. На мой вкус, эта живопись — лучшее, что было создано человечеством в изобразительном искусстве.
Подобные различия, часто весьма радикальные, Питирим Сорокин методично разбирает по многим областям человеческой деятельности. Он приходит к выводу, что пятивековая эпоха чувственной культуры на Западе заканчивается. И, как это бывало в прошлые времена, конец эпохи, ее кризис, сопровождается мощными социальными потрясениями.
Например, войны. Есть известные подсчеты историков, которые показывают, что в XVII–XIX веках в войнах гибло пять-шесть человек на тысячу жителей, XX век дал невиданный ранее всплеск этого показателя, теперь в войнах гибнет более сорока человек на тысячу жителей. Именно Запад породил две самые масштабные за всю историю человечества мировые войны. В этих двух войнах погибло около 100 млн человек. Но и после Второй мировой войны вооруженные конфликты полыхали по всему миру. В Корейской войне (1950–1953) погибло около 700 тыс. человек, во Вьетнамской войне (1965–1973) — около 1,5 млн человек, число погибших в фактически еще не законченной войне в Ираке, по минимальной оценке, составляет 150 тыс. человек, по другим данным — более 500 тысяч. И это лишь три войны, те, что на слуху. А военных конфликтов в последние десятилетия были сотни.
К таким же беспрецедентным событиям следует отнести возникновение в Европе нацизма, режима, которому трудно найти аналог по степени ненависти к человеку.
Питирим Сорокин выявляет кризисные явления в науке, философии, религии, этике и приходит к выводу, что наблюдается разрушение самих оснований цивилизации, «кризис заключается в распаде основополагающих форм западной культуры и общества».
История человечества (а нам важна в этом тексте история!) теряет свое величие и превращается в какой-то сугубо материалистический жестокий фарс. Не удержусь от обширной цитаты: «Если средневековые историки рассматривали всю человеческую историю как реализацию непостижимого божественного замысла, то наши историки… рассматривают ее как либидо Фрейда, экономические факторы Маркса, “реликты” Парето и многое другое. Человеческая история оказывается не чем иным, как постоянным взаимодействием космических лучей, солнечных пятен, климатических и географических изменений, биологических сил, стимулов, инстинктов, условных и безусловных, пищеварительных рефлексов, физико-экономических комплексов… Сам же человек, как воплощение надорганической энергии, мысли, совести, сознания, рациональной воли, играет незначительную роль в разворачивании этой драмы…
Мы настолько привыкли к этой точке зрения, что зачастую не осознаем полную деградацию, к которой она приводит. Вместо того чтобы быть изображенным как дитя Бога, как носитель высочайших ценностей, которых только можно достичь в окружающем мире, то есть святым, человек низведен до уровня органического или неорганического комплекса, не отличающегося от миллионов подобных природных комплексов…
Если человек всего лишь атом, электрон или организм, то к чему церемониться в обращении с ним».
Когда будет преодолен кризис? Как достичь прекрасного нового мира? Вряд ли кто-нибудь это знает. Ориентиры не ясны, переход не обозначен. Очевидно лишь, что движение должно быть к такой социокультурной системе, которую Сорокин называл интегральной. Сверхчувственные формы бытия будут приобретать большее значение. Новый социальный строй должен положить «…конец разделению и конфликту науки, религии, изящных искусств и этики друг с другом», он должен вернуть человеку высший смысл его существования.
Многие в России не верят в собственные силы, полагают, что наш национальный потенциал недостаточен для того, чтобы заметно влиять на исторический процесс. В этом есть доля истины. Но вспомним, как заметно выросла роль России в международных делах в прошлом году. Угасание гражданской войны в Сирии, возвращение Ирана к переговорам по ядерной проблеме, да и стабилизация дел на Украине после очередного «майдана» — все это прямое следствие принципиальных позиций России: следование международному праву, стремление сохранить жизни людей, отказ от авантюрного военного вмешательства и т. п. И такой подход срабатывает! Заметим, что многие серьезные люди на Западе ждут новых решений и идей именно от нас.
Переход к интегральному социокультурному строю потребует иных, не только чувственных практик, идеациональные факторы зададут направление трансформации. Переход потребует того, на чем стояла великая Византийская империя на протяжении тысячи лет. Здесь и нужен наш исторический и социальный опыт. Значит, надо держаться своего исторического нравственного основания. Конечно, мы не перенесемся в средневековье, великие научные, технические и культурные достижения никуда не денутся. Но мы должны будем снова прийти к цельному пониманию мироздания.
Развернувшаяся дискуссия по поводу русской истории, школьных учебников — это не дискуссия об уровне жизни или демократии. Это вопрос поиска национальной идентичности, национальной идеи. В этом споре сталкиваются разные понимания мироустройства. К сожалению, спор пока весьма смутный, обрывочный, какое-то мигание спора, а нужна, конечно, куда большая проработанность и ясность.
И в этом споре не надо стесняться собственной истории или ценностных оснований жизни нашего народа. У нас с этим все в порядке, не хуже, а может, и лучше, чем у других.