Как отказ от термина «народное хозяйство» в пользу термина economics преобразил экономическую теорию и почему нужно вернуть человека в основание этой теории
Экономика — наше всё. Любой вопрос мы сводим к экономике. Почему деревни и малые города пустеют? — Там нет экономики. Почему детей не рожают? — Денег нет в семье. Почему семью заводить необязательно? — Потому что теперь, в XXI веке, можно себя прокормить в одиночку. Почему науки нет? — Слабая экономика. Почему в школе плохо учат? — Маленькие зарплаты. Почему УАЗы гниют и «жигули» ломаются? — Экономика не складывается. Почему города и пригороды покрываются, как паршой, кварталами жутких античеловеческих многоэтажек? — Рынок диктует.
Экономика, в нашем представлении, — это механизм самоорганизации человеческой жизни и общества. Примерно как есть законы физики: все яблоки с необходимостью падают на голову Ньютону, — так есть и законы экономики: невидимая рука рынка все устроит, главное — «убрать барьеры».
А ведь это миф романтических времен становления экономики в XIX столетии, которую еще пока прилично повторять в определенных ситуациях глупому или хитрому политику, но ученые-экономисты все дальше уходят от этой мифологии, особенно последние пятьдесят лет. Наши же мозги полностью запудрены этой идеологией, мы смотрим на мир через розовые очки такой «рыночной» экономики, и это ведет к катастрофе — экономической, социальной, экологической.
При попытке математически описать, как реально складываются цены, распределяется богатство, даже как рост производства влияет на доходы населения, ничего не вышло, все интуитивно понятные нам положения «рыночной» экономики были опровергнуты. Цена не является точкой равновесия спроса и предложения, богатство в самых развитых странах все больше перетекает в руки инвесторов, спекулирующих инвестициями, рост производства не приводит к увеличению доходов населения.
Один из наиболее уважаемых мировым научным сообществом ученых, российский экономист-математик, бывший проректор РЭШ, академик Виктор Полтерович пишет: «Благодаря математизации экономической теории в ее рамках получен ряд общих результатов, фактически указывающих на неполноту или неадекватность аксиоматики основополагающих моделей, что влечет за собой отсутствие ответов на важнейшие вопросы… Осознание факта кризиса экономической теории и понимание его природы особенно важно для России. Российское общество и в 1917, и в 1992 году отчасти стало жертвой естественнонаучной формы экономического знания, веры в то, что есть источник, где содержится точный и правильный ответ. Теперь наступило разочарование…».
Итак, механизмы экономики неясны, но сама экономика — это мощнейший идеологический механизм. Во-первых, сконструированный искусственный Homo economicus стал иконой и образцом нашего поведения, несмотря на свою упрощенность и пошлость. Рациональный экономический субъект, который знает все о рынке, оптимизирует свое поведение и «максимизирует полезность», — это умозрительная конструкция экономистов конца XIX — начала XX века, последователей философии примитивного энергетизма Маха и Авенариуса. Они искали в экономике аналог Гамильтонова принципа максимизации энтропии в физике, на котором можно построить теорию экономического равновесия. Оказалось, что поведение человека нерационально, из него не удается вырезать замкнутый описываемый законами оптимального потребления «остров», где живет Homo economicus.
Зато он через медиапространство стал влиять на поведение реальных людей. Мы стараемся подражать этому голему: оптимизировать и «максимизировать» свой выбор, мы становимся потребителями не только в сфере торговли, но и в культуре, в семье, в морали. Везде надо искать примитивно рациональные причины поступков: в выборе места жительства, в браке, деторождении, образовании, здоровье, безопасности. Таким образом мы формируем искусственное пространство economics, примитивное, плоское, однородное, в котором не может жить человек, но только его плоский трафарет. Это и является причиной кризисов: личных психологических, социальных, экономических, пространственных, экологических и политических.
Вторым следствием идеологии economics является появление класса глобало-человеков, людей мира, оторванных от места рождения, от круга близких, то есть от сильных социальных связей. Они подчиняются примитивным законам социального устройства, примитивным — потому что глобальным, оторванным от конкретного места: земли, рода, локальной идентичности. Это люди мира, люди, населяющие искусственное плоское однородное пространство. Таких людей не может быть, но в определенном смысле и в определенных ситуациях их все больше.
В результате возникает пропасть между реальным человеком — субъектом экономической (а лучше сказать, хозяйственной) деятельности, и его нереальным экономическим двойником-куклой, которая живет в мире устаревших фантазмов «рыночной экономики». Политические действия сейчас направлены на двойника-куклу, которая не живет, а только оптимально «кушает и какает», максимизируя полезность. Так формируется мир-катастрофа, в котором есть две проблемы: где взять ресурсы и куда деть отходы.
Где найти решение? Во-первых, современная экономика как наука отказалась от ложного догматизма в пользу наблюдения и описания эмпирики, то есть реальной жизни. Раз сконструированный субъект экономической деятельности — Homo economicus — никуда не годится, то давайте не подстраивать экономические модели под него, а описывать процессы с участием реальных людей на реальных данных. Получается совсем другая картина жизни.
Например, в 2004 году американские экономисты и физики Никола Скафетта, Серджио Пикоцци и Брюс Уэст в статье «Неравновесная модель распределения богатства» построили математическую модель, которая впервые довольно точно описала распределение богатства среди населения на эмпирических данных налоговых ведомств США и Великобритании.
Что показала эта модель? Первое: богатство концентрируется в руках примерно пяти процентов населения за счет спекулятивного вложения капитала, то есть инвестиций. И второе: переток богатства происходит за счет фундаментальной несвязанности цены и стоимости. Потому что стоимость образуется в процессе производства, а цена — в процессе спекулятивной сделки, которая никак с производством не связана. И по законам статистики в спекулятивной сделке всегда выигрывает более богатый, потому что он может заставить бедного «играть на все», а сам рискует только частью.
Это не значит, что более бедный не может блефовать и выиграть в принципе, но на статистической выборке более бедный игрок разоряется. Именно это мы наблюдаем в маркетинговых инструментах достижения спекулятивного роста стоимости акций, которые уже слабо связаны с результатами реальной деятельности компаний, этот процесс наблюдаем при исключении мелких производителей из глобальных товаропроводящих цепочек и т. д. В целом в результате таких процессов производящая периферия беднеет, а инвестирующие глобальные центры богатеют.
Ни в коем случае я не предлагаю из этой 15-страничной работы делать все выводы об экономике. Это просто пример того, как отказ от догматических моделей «рыночной экономики» — о справедливой «невидимой руке рынка», о безусловной пользе частных инвестиций — дает нам другую картину того, что происходит, позволяет делать иные, обоснованные выводы. Какие же выводы мы можем сделать на примере этой модели?
Инвестиционный процесс необходимо регулировать институционально, а не пускать на самотек. Спекулятивная составляющая крупных инвестиций должна быть сведена к минимуму или к нулю.
Экономисты недавно обнаружили, что не работает кривая Филлипса — при расширении производства не увеличиваются доходы населения. Мантра наших дней: инвестиции создают рабочие места, следовательно, спрос на труд растет, следовательно, растут доходы населения — не работает. Доходы населения не растут. Видимо, в том числе из-за мощнейшего перетока богатства в сторону инвестора. Конечно, производство необходимо не только чтобы увеличивать доходы населения, а по многим другим причинам. Но очевидно: следует рассмотреть вопрос без опоры на догмат «невидимой руки рынка».
Вопрос несвязанности спекулятивной цены, возникающей в процессе обмена (торговли), и стоимости, возникающей в процессе производства, волновал классиков экономики. Затем этот вопрос отодвинули, введя функцию полезности продукта: спрос (цена) равен максимуму полезности для потребителя при ограниченном бюджете. Но вопрос остался, так как оказалось, что модель не работает: потребитель не рулит этим процессом.
Нам очевидно, что мощные игроки на рынке диктуют цены и с помощью монополизации предложения, и с помощью маркетинга, а потребитель во многом идет на поводу. В том числе поэтому и нет устойчивой корреляции между полезностью для потребителя и ценами.
Но проблема не в этом. Если спекуляция (не в ругательном, а в экономическом смысле) — мощнейший инструмент достижения основной экономической цели, максимизации прибыли, то зачем производить хорошие товары, то есть увеличивать себестоимость? Ведь цена слабо связана с производством, она связана в основном с обменом (торговлей). И отсюда происходит еще одна проблема экономики: создание ценности товара лежит вне экономической логики, в логике экономики — цена.
Простой пример: сделать сложную, красивую, «вечную» обувь, которой сноса нет, можно, — но не нужно в логике экономики. В логике экономики — сделать простую обувь «на каждый день», которую «завтра» потребитель выкинет и купит новую, по навязанной маркетингом «оптимальной» цене, чтобы постоянно качался маятник обмена и спекуляции. И то же самое с машинами, едой, даже услугами. Ценность стремится к вечности, а цена эфемерна: сегодня одна, завтра другая (скидка, распродажа, чуть другой товар, мода). А вечные ценности вне экономики, экономика — это цена на рынке.
А потом мы кричим о дефиците ресурсов и перепроизводстве отходов. Из ничего ничто не берется и в никуда не исчезает. Побочный эффект потребительской экономики — экологическая катастрофа. Иначе в этой логике и быть не может.
Необходимо вернуть в экономическую теорию человека как волевой созидающий центр всей системы! Сейчас у России есть шанс продолжить традицию русской мысли и породить новый тренд в мировой экономике
Но что же делать? Где найти точку опоры в этом неравновесном процессе «потребительской экономики»? «Функцию спроса принято считать результатом максимизации потребителями своих функций полезности при бюджетных ограничениях. Тщательно разработаны методы восстановления функций полезности по статистическим данным, но никому так и не удалось продемонстрировать стабильность этих функций на достаточно длительных интервалах, нет ясных представлений и о виде этих функций» (В. М. Полтерович. «Кризис экономической теории», 1998).
Очевидно, что во многих вопросах экономистам не удается найти то устойчивое состояние, к которому стремится система, которую они хотят описать, поэтому не удается построить уравнение, описывающее текущие состояния. Они не могут найти аналог принципа Гамильтона в физике: наименьшее действие, стабильное устойчивое энергетическое состояние.
Экономисты сейчас все больше говорят о возникновении новой науки на стыке экономики, социологии, биологии, психологии и физики — социальной науки о хозяйственной деятельности человека. Популяризатор идей институциональной экономики декан экономического факультета МГУ Александр Аузан последнее время много рассказывает публике об открытии западными экономистами влияния культурных типов и даже типов общественного доверия на экономику. Человеческая деятельность стремится к чему-то, что лежит за пределами той «потребительской экономики», которую мы описываем.
И здесь хочется напомнить о русской мысли, о том, что писал Сергей Булгаков (профессор-экономист, философ, священник, богослов) еще в 1912 году: «Итак, хозяйство есть борьба человечества со стихийными силами природы в целях защиты и расширения жизни, покорения и очеловечения природы, превращения ее в потенциальный человеческий организм… Содержание хозяйственного процесса можно поэтому выразить еще и так: в нем выражается стремление превратить мертвую материю, действующую с механической необходимостью, в живое тело, с его органической целесообразностью, поэтому в пределе цель эту можно определить как превращение всего космического механизма в… организм, в преодоление необходимости свободой, механизма организмом, причинности целесообразностью, как очеловечение природы». Очеловечивание всего мира через заботу, гармонизация Вселенной как цель и смысл хозяйственной деятельности человека (хозяйствование — это и есть экономика) — вот экономика с человеческим лицом.
Вот устойчивое состояние, энергетический принцип Гамильтона, к которому должна стремиться экономическая (хозяйственная) деятельность — гармония социальная, гармония экосистемы (активная часть которой — человек), гармония психическая. Это состояние можно описать тремя функциями максимизации: социального капитала, природного капитала, человеческого капитала. На этом месте очень обрадуются адепты либеральной концепции «устойчивого развития мира»: о, так это же знакомые нам и очень модные, и присно употребляемые, и даже измеряемые понятия — социальный, природный и человеческий капитал!
Вынужден огорчить: потребительская логика либеральной концепции «устойчивого развития» извратила русскую мысль — чаяние и поиск гармонии (справедливости). Углеродный след, доверие государственным институтам, количество дипломов о высшем образовании и ожидаемая продолжительность жизни, индекс счастья, «зеленые» кредиты, толерантность к меньшинствам и извращениям — если все это запихнуть в измерение функций устойчивого состояния, то опять выйдет тупая, плоская либеральная белиберда, поддерживающая обогащение глобальных финансовых центров и насаждение тоталитарной новой этики.
Есть два вопроса, которые необходимо решить, чтобы создать стройную математизированную теорию экономики с человеческим лицом — «экономики заботы», «экономики гармонии», «русской экономики», как бы ее потом ни назвали. Первое: как измерять? Второе: что измерять?
Соцопросы, которые сейчас заменяют объективные измерения, здесь не подходят, не подходят и легко измеряемые псевдообъективные критерии: количество дипломов, рейтинги транспарентности и толерантности. Мы сейчас можем только наметить путь и принципы измерений. Приведу пример.
В 2020 году АНО «Большая земля» проводило научно-исследовательскую работу для Минсельхоза РФ в сельских районах четырех регионов — Адыгеи, Воронежской области, Камчатки, Удмуртии. Измерения проводились с привлечением big data от Сбера, МТС и «Яндекса».
Была обнаружена парадоксальная с точки зрения рыночной экономики корреляция между доходами (оценка по реальным ежемесячным расходам) жителей, наличием крупного и среднего бизнеса, удаленностью от крупных региональных центров и уровнем развития локальных связей между жителями района (процент звонков с мобильных телефонов, не выходящих за пределы района).
Удаленность от региональных центров, отсутствие крупного и среднего бизнеса и высокое развитие локальных связей между жителями коррелировало с более высокими доходами жителей. И наоборот: привязанность к региональному центру, подавление крупным бизнесом малого, слабые связи между жителями района всегда указывали на более низкие доходы жителей.
Тут надо вспомнить и неработающую кривую Филлипса: наше исследование указывает на другие — работающие — связи.
Что мы можем увидеть из этого примера? Во-первых, принцип объективных эмпирических измерений: измеряется эмпирический след (звонки, размер выручки, продолжительность поездки, ежемесячные расходы), а не запудренность мозгов неолиберальной пропагандой.
Во-вторых, объектом наблюдения становятся не параметры, которые невозможно замкнуть в устойчивую систему на территории (внешние инвестиции, внешние связи), а параметр состояния территории: ее социальный капитал и его связь с прочими параметрами состояния системы.
В рамках этой научно-исследовательской работы проведены исследования взаимосвязей не только социального, но и природного и человеческого капитала. В результате работы родилась гипотеза, что устойчивость и размер областей экономики, выражаемых в деньгах (создаваемый продукт, доходы, уровень жизни), задается процессами, направленными на максимизацию потенциала гармоничных отношений: между людьми, между людьми и природой, а также реализацией человеком своего физического, интеллектуального и хозяйственного капитала на территории проживания.
Это мудреное определение можно объяснить на пальцах. Давайте пойдем не от макропараметров, а от жизни конкретного человека. Представим себе идиллическую территорию, где люди много взаимодействуют друг с другом, в том числе в хозяйственном отношении, но не только: решают многие проблемы общежития, купаются и ловят рыбу в полноводной реке, пользуются дарами здорового леса, катаются на лыжах с оборудованных склонов гор, а для того чтобы иметь такую возможность, они чистят русло и укрепляют берега реки, ухаживают за лесом и оборудуют склоны. Масштабируя территорию — район, регион, страну, — мы, конечно, будем масштабировать процессы (но идти надо от микро к макро, но не наоборот).
Да, это идиллия. Но она выражает те устойчивые потенциалы создания ценности, к которым должна стремиться здоровая хозяйственная деятельность человека, а размер ценности этих потенциалов задает объем создаваемых благ в денежном выражении, потому что всякий труд, востребованный обществом, оплачивается. Научимся измерять потенциал ценности (как угодно, хоть в баллах), тогда понятно, к чему приравнивать, например, рост денежной массы, в чем выражать благосостояние людей. А главное, можно будет писать уравнения состояния экономических систем!
И последнее. Что такое термин «экономика»? Это термин Аристотеля «ойкономика» — законы ведения хозяйства (из др.-греч. οἶκος — хозяйство и νόμος — закон).
До второй половины XX века употребляли слово «хозяйство», «народное хозяйство» для обозначения того, что мы сейчас называем словом «экономика». Отказ от термина «народное хозяйство» в пользу термина economics отразил выделение теоретической зоны, где, безосновательно проецируя равновесные макроэкономические процессы на микромасштаб, мы просто тормозили процессы создания ценности, пытаясь превратить людей в условные экономические субъекты, действующие по детерминистическим законам энтропии и смерти.
Необходимо вернуть в экономическую теорию человека как волевой созидающий центр всей системы! Сейчас у России есть шанс продолжить традицию русской мысли и породить новый тренд в мировой экономике.