Как делают свои прекрасные вещи настоящие ремесленники. Репортаж из центра Москвы
Я всегда хотел понять, как человек становится ремесленником. Был финансистом, инженером, юристом, и вдруг — раз! — и стал ювелиром. Причем меня интересовали не те ремесленники, которые делают дешевые копии или национальные сувениры для продажи на ярмарках, — меня интересовали те, кто делает очевидно крутые и самобытные вещи. Как? Откуда к ним приходит навык регулярного (необходимое условие ремесленничества) творческого озарения? Оказалось, главное — принятие в себя пустоты. «Меня там полностью нет. Если буду я, то либо ничего не получится, либо получится не то. Чашка уже как бы существует, я только позволяю ей проявиться», — говорит одна из моих героинь.
И вот, судьба — а вернее, главный редактор — забросила меня в Последний переулок города Москвы. Там магазин-мастерская Wildhorn собрал нескольких совершенно разных мастеров. Лина, делающая украшения из природных материалов, — жена владельца и основателя магазина Михаила Колбина. Гарри Гирин — мастер аксессуаров из лошадиной кожи, владеет мастерской по соседству. Кузнец Константин кроме своей сувенирной продукции иногда кует для Гарри фурнитуру. И гончар Ольга, которая создает посуду в старой японской технике и просто выставляет в магазине свои изделия.
Традиционно считается, что самый простой «путь в ремесло» — вспомнить детские художественные кружки и технические секции. Практика (в лице наших героев) это расхожее мнение не подтверждает — не детство определяет ремесло.
Константин не похож на кузнеца: интеллигентного вида и далеко не дюжего телосложения, с подкрученными кончиками аккуратных усов, он больше похож на хипстера. Он кует ювелирные изделия — кольца, браслеты. На пальцах у него собственных колец нет, но он оправдывается: «Просто забыл надеть. Я после работы, а на моей работе кольца противопоказаны. А что на кузнеца не похож — так это стереотип. С моей фамилией — Кован — трудно было не стать кузнецом».
Он родился в Чертаново, в семье инженеров — отец окончил МАИ, мама работала в НИИ цифровой и вычислительной техники. Мастером на все руки в семье был дед Павел Васильевич. Он рисовал картины и делал рамы для них, обрабатывал камни, мастерил Косте игрушки. Повлияло ли это на мальчишку, сейчас Константин не уверен: «рожденные в СССР» вообще много чего умели делать руками. Костя в школьные годы без труда мог выпилить и сколотить себе ящичек, шкафчик, разогреть на газовой горелке гвозди и придать им нужную форму. После школы он решил продолжить инженерную династию и поступил в Авиационно-технологический институт им. К. Э. Циолковского, на химию полимеров и углеродно-композиционных материалов, за которыми тогда просматривалось большое будущее. Но скоро полимеры оказались никому не нужны, а Костя на последних курсах института оказался в кузнице…
Гончар Ольга Мун, делающая текстурную посуду, вырезанную из цельного куска глины, «в японской технике куринуки и обожженную в глазури методом раку», родилась на Преображенке, с детства имела склонность к творчеству, но родители вместо художественной школы отдали ее в воскресную, при храме. По линии отчима все были финансистами — и после школы она поступила в Финансовую академию. На выпускном курсе несколько месяцев поработала в банке, работу ненавидела и, приходя в офис, мечтала умереть. Окончив вуз, сказала родителям решительное «теперь я сама» и ушла в свободное плавание. Работала в издательском бизнесе — в компании Color-Lux, которая осуществляла препресс таких западных журналов, как Vogue, Tatler и GQ. После закрытия филиала в России ушла на должность редактора журнала «Цветы» — моталась по зарубежным флористическим выставкам, делала обзоры. Однажды защемило спину — увлеклась пилатесом. Погрузилась в анатомию, училась, стала тренером.
«Мне нравилось: было много клиентов и общения, много узнала о теле человека. Пилатес позволил мне углубиться в понимание себя — в чувственность и тактильность. Я поняла, что мне хочется большего. Творить…» — вспоминает Ольга. Примерно в это время она поехала отдыхать в Петербург. Гуляла и думала: «Какой красивый. Вот бы тут пожить месяцок…» Как сейчас она сама с улыбкой говорит, запрос во Вселенную был отправлен без контекста, поэтому получилось, как получилось: когда они с друзьями на машине возвращались из Сестрорецка в Питер, в их машину въехал пьяный идиот, выскочивший на встречку. Машина перевернулась несколько раз, и Ольга месяц пролежала в питерской больнице со сломанными в четырех местах тазовыми костями. Лежала, смотрела в потолок и думала о своей жизни. В голове стали появляться образы, которые не уходили и требовали материального воплощения. Вернувшись в Москву, Ольга стала целенаправленно искать новое дело всей жизни.
Сегодня «Гарри Гирин» — это популярный бренд изделий из лошадиной кожи. Сумки, рюкзаки, кошельки, ремни, которые любят и ценят такие известные личности, как, например, актеры Олег Меньшиков и Максим Матвеев. Но, как и у других героев нашего рассказа, такого будущего ему ничто не предвещало. Он родился в Измайлово. Как и Константин, мальчишкой мастерил какие-то безделушки — из цветной проволоки плел оплетки для ручек, делали с братом самострелы, вырезали из листового железа «нинзятину». В шестом классе увлекся рок-музыкой и стал шить на продажу патчи с логотипами западных групп, которые часто просто менял на кассеты с их записями.
Когда на семейном совете решали, куда ему поступать, мама сказала, что у него хорошо получается рисовать и есть вкус к хорошей одежде, поэтому стоит задуматься о карьере модельера. «Я буду врачом», — гордо и неожиданно ответил Гарри. Он с отличием отучился в училище при военно-клиническом госпитале им. Н. Н. Бурденко на медбрата интенсивной терапии и задумался о высшем образовании. В те времена набирала популярность «биг фарма», и всем студентам обещали, что их сразу после выпуска возьмут на управляющие должности в западные фармакологические компании, которые как раз массово заходили в страну. Гарри поступил в Московскую медицинскую академию.
После академии он устроился менеджером по продаже медицинского оборудования. Работа ему нравилась, он приносил компании хорошие деньги. Но, когда со скандалом ушел к главным конкурентам, его стало терзать осознание, что это было подло, а работа перестала приносить удовольствие. С трудом дорабатывал неделю и в выходные топил неудовольствие от жизни в алкоголе. И однажды решил поменять все и сразу. Решение пришло неожиданно — когда, отдыхая в Таиланде, с полными руками мелочи стоял на заправке верхом на мопеде взятом в аренду…
Из всех наших героев только Лина, создающая бижутерию из природных материалов под брендом Wildhorn, имела какие-то склонности к будущему ремесленничеству. Она родилась в Сургуте, с шести лет плела для бабушки куколок из цветов мальвы, шила им платьица, строила домики, делала для них украшения из бисера и колечки из цветной проволоки. Став постарше, стала шить одежду себе самой, плела браслеты, которые хорошо продавались на школьных ярмарках. Окончила художественную школу, много рисовала. В седьмом классе на старой швейной машинке уже шила постельное белье, платья и много чего еще. В выпускных классах на УПК практиковалась на швейном производстве, потом окончила курсы швей. Будущее было простым и понятным — свой бренд одежды.
Поэтому после школы Лина уехала в Екатеринбург и поступила в Гуманитарный университет на факультет конструирования и моделирования одежды. Профессионально шила уже всю верхнюю одежду — от платьев до пальто. В основном для себя — у студентов денег нет, а выглядеть модно очень хочется. Работала в мультибрендовом бутике, наблюдала за тенденциями в современной моде и технологиями обработки моделей. И уже к окончанию вуза принимала участие в конкурсах модельеров со своими коллекциями. Видимо, у нее это хорошо получалось — ее яркие платья в стиле «беби-долл» становились все популярнее, нарабатывалась своя клиентура, появились спонсоры, которые помогли арендовать ателье, — все это вылилось в появления бренда женской одежды El Dolls. Но спустя пять лет Лина «выгорела».
«Я выпустилась из университета, еще цыпленок, думала, что буду шить одежду, заниматься творчеством, создавать свои коллекции, а на меня свалилась куча проблем. Нужно было продвигать бренд, управлять ателье, заниматься отчетностью, нанимать персонал. За год я заработала первые деньги — столько, что хватило выкупить бренд у спонсоров, — с ужасом вспоминает Лина. — И я думала, что половину времени буду шить, половину — заниматься распространением. Но с каждым годом времени на творчество оставалось все меньше и меньше. К концу работы ателье я в основном занималась обслуживанием клиентов — я их всех знала и любила, мы подружились. Но творчество кончилось».
Лина закрыла ателье, распустила персонал и уехала в Питер…
«Эх, дружок. Молод ты еще. Не ты выбираешь присягу — присяга выбирает тебя», — говорил безымянный военком в культовом фильме «ДМБ». Так и в ремесленничестве: материал сам выбирает своего мастера.
Константин называет свою историю прихода в ремесло «банальной». Работать «инженером за сотню рублей» ему было неинтересно. Зато к выпуску из своей «Техноложки» с ее никому ненужными полимерами он ненадолго увлекся модной дурью — это был расцвет толкинизма, появились книжки в жанре фэнтези, и по подмосковным лесам бегали причудливо одетые ролевики и реконструкторы. В реконструкторы они с братом не прошли из-за незнания исторической базы, а вот у ролевиков прижились. Нужен был только свой арсенал.
«Клинки мы с братом вырезали из текстолита (вид пластика — ткань, пропитанная эпоксидной смолой), а вот рукояти и гарды нужны были более основательные. Мы нашли кузницу, напросились туда и под присмотром мастера выковали из стали свои первые штучки. Мастер нам показал какие-то азы и сказал: “Дальше давайте сами”. И мы увлеклись. Забросили ролевиков, но ковали им на заказ какие-то вещи. Потом появились клиенты. Пара наших старых мечей для ролевиков даже выпросили киношники — они появляются в одной серии сериала про Каменскую». А Константина скоро пригласили в кузницу на постоянную работу. Увлечение ковкой уже приносило стабильный доход, поэтому на предложение согласился легко.
Это была работа на кузнице при госпредприятии, и даже мысли сделать что-то для себя не приходило. Только спустя пять лет, когда работа перестала приносить прежнее удовольствие, появилась потребность в самовыражении. «Никакого триггера не было. Я словно проснулся», — пожимает плечами Константин. С выбором материала затруднений не было — это была нержавеющая и обычная сталь. Проблемой был выбор формы. Сначала, вспомнив «ролевое» прошлое, он делал фантазийное оружие. Пробовал из подручных обрезков создавать объекты в стиле техно-арт, компиляции из отслуживших свой срок механизмов с добавлением кованых элементов. Но однажды додумался выковать себе браслет. Он получился необычным — дизайн сложился от искр и брызг металла, летящих при ковке, прилипающих к поверхности и образующих естественный узор.
Ольга после больницы стала заниматься керамикой. Просто потому, что за год до этого она побывала во Франции у друга, который этим занимался, — у него в мастерской она впервые поработала на гончарном круге. И поняла, что ей нравится глина, но не нравится круг: все изделия выходили достаточно одинаковыми, вращение не позволяло форме быть произвольной. А Ольга понимала, что в людях и вещах она стала ценить особенность. Люди вокруг были такими, и предметов хотелось тоже именно таких. Последней каплей стали поиски посуды для себя — а ничего красивого и необычного в магазинах не было. Сначала лепила — не понравилось, получалось не то, что хотелось сказать. Полтора года искала форму.
«У меня стоял кусок глины. Я сидела и смотрела на него, размышляла: «Я люблю острые грани и не люблю скругленные лини». Я взяла нож и стала резать. И вырезала свою первую чашку. Это было то, что мне нужно», — определила Ольга начало своего пути в ремесло. Сейчас она делает утилитарные предметы: вазы и подставки для благовоний, но в основном чашки, чайники, боулы (глубокие тарелки, например для каши или гранолы), чаваны для матчи (матча — японский чай, который подается в чашке с определенными параметрами и при определенной чайной церемонии). Среди необходимых качеств чашки для чайной церемонии, кроме высоты и диаметра, должно быть еще и «наслаждение предметом» — чтобы рассматривать и ощупывать саму уникальную текстуру чашки, дно с вырезанной там спиралью и фирменным знаком. Так появился бренд She is mono. Моно — как «монохром», «уникальность» и «вещь, объект» по-японски.
Гарри никогда не любил сумки. То, что нужно, должно помещаться в карманы. Руки должны быть свободны. Однажды ему понадобился кошелек. «С 2007 года я путешествовал по Индии и Таиланду, в основном на мопеде, и понял, что мне не хватает кошелька на ремне, который болтается на шее и всегда под рукой. Решил сделать это сам — и это оказалось очень удобно, практично и красиво. Друзьям тоже понравилось, один попросил, другой — пошли заказы», — вспоминает Гарри.
Сделано это было просто, во многом криво, но было видно, что делали с любовью, — это цепляло первых покупателей. Шероховатости можно было списать на авторский стиль. Но с каждой новой копией стежки получались ровнее, выкройка правильнее. Нигде не учился — получалось интуитивно, по наитию. Спальня превратилась в мастерскую, заваленную обрезками кожи и нитками. И однажды Гарри дозрел до идеи сделать себе сумку в том же стиле минимализма — сплошная практичность и никаких лишних деталей и украшений. Получилось — и опять друзья, подруги жены подключились, пошли новые заказы. Работа стала мешать, и однажды в командировке руководитель, увидев, как Гарри на совещании рисует дизайн новой сумки и мыслями где-то далеко, задумчиво сказала: «Не тем ты занимаешься в жизни». Сегодня Гарри делает изделия из кожи — рюкзаки, сумки, кошельки, ремни — все, во что можно что-то положить и чем можно подпоясаться.
Из всей компании только Лина пришла к своему материалу из собственного прошлого. Приехав в Петербург в надежде отдохнуть от выгорания на работе, она быстро поняла, что больше не хочет заниматься швейным бизнесом вообще. «Я продолжала шить для себя, но для работы с клиентами нужен был штат, а я не хотела больше нести ответственность за других людей. Мне творчество было ближе производства, — рассказывает она. — И я начала делать украшения. Из кожи, металлов, камня, полимерной глины — это я могла делать сама, одна. К тому же не выходя из квартиры.
Стала делать большие, массивные колье, подвески, кольца, броши, браслеты. Не училась — пришло само. Смотрела работы коллег, понимала, что может сделать что-то подобное, но свое. В Питере на ярмарках мастеров и маркетах изделия пошли очень хорошо, сразу появились постоянные клиенты. За десять лет в Питере продукт изменился очень сильно. Сначала это были веселые мотивы, яркие цвета, использование разноцветных шелков и камней — бренд отличался сочетанием несочетаемых мотивов и настроений, в этом была уникальность. Бренд был ярким, броским, поэтому остался прежним — El Dolls. Потом, спустя несколько лет, Петербург стал менять сознание, его атмосфера постепенно проникала в работу, поменялась концепция бренда — изделия стали более «дарковыми», монохромными, тяжеловесными и холодными. Именно тогда она задумалась о смене — так появился Wildhorn.
Истинного мастера, изделия которого становятся авторским брендом и выходят на уровень искусства, отличают его прозрения. «Насмотренность» наши мастера отмечают только как вторичную необходимость — скорее для сравнения, чем для обучения.
«Я вылез из своей кузницы на свет, стал интересоваться, что и как делают люди. Посмотреть образцы ковки в искусстве мне не удавалось, потому что Исторический музей был закрыт, а в Оружейную палату мне не удавалось попасть, потому что я не успевал после работы. Ювелирные изделия напоминали турецкий рынок ширпотреба. Сделано хорошо, но неинтересно. Или, наоборот, слишком вычурно и надуманно, вызывало ощущение внутренней фальши», — размышляет Константин.
«Меня там полностью нет. Если буду я, то либо ничего не получится, либо получится не то. Чашка уже как бы существует, я только позволяю ей проявиться»
Ольга уверена, что самообучение должно быть самостоятельным, без ссылки на авторитетов: «Это такая алхимия, когда ты, как мастер, узнаешь себя. Иначе это становится просто копированием». Даже про то, что она работает в старой японской технике, Ольга узнала случайно из интернета — рекомендации поисковика подкинули что-то знакомое. «Я не расстроилась. Мне было приятно, что я интуитивно пришла к тому, что такие тонко чувствующие эстетику люди, как японцы, придумали много лет назад. Но я самоучка на тысячу процентов, я не смотрела никакие видео, как это делается там, просто посмотрела, что такое уже есть, и успокоилась. У меня была мысль еще в начале пути: поехать в Японию, поучиться в целом керамике, потому что был друг японец, у него были контакты в деревне, куда можно было уехать на несколько месяцев. Ну как обычно в фильмах: приезжаешь, месяц подметаешь за мастером, потом тебя, может быть, чему-то научат. Но я хотела быть мастером, а не подмастерьем. Я решила наступать на свои грабли сама. Кстати, потом у меня были клиенты из Японии, и никто не говорил, что я делаю что-то неправильно, не по их канону».
Гарри, приступая к пошиву первых сумок, сначала скопировал Guidi, нишевый итальянский бренд, потому что понимал, что сумка — геометрически более сложный объект, чем кошелек, его в голове трудно представить в виде выкройки в трехмерном пространстве. Потому, набивая руку, сознательно сшил несколько копий. Они понравились друзьям, но скоро он услышал обидную рецензию: «Гарри шьет то же, что у Guidi, только дешевле». «Как у кого-то» вообще не должно звучать рядом с моим именем», — твердо решил Гарри. Вспомнился знакомый тату-мастер, который говорил: «Разум должен быть чист от внешнего — он идет от души и сердца, не нужно ему мешать». Слова запомнились, и Гарри применил тот же подход к построению своих сумок — их дизайн появлялся из «внутренней тишины».
При этом к технологии, секретам мастерства хорошие ремесленники не могут относиться небрежно. Гарри, когда появилась возможность общаться с кожаных дел мастерами из других стран, стал изучать предмет профессионально. Кожа бывает разной — не только по природе, но и в обработке. Изначально знания не было — было ощущение. Тактильно, по запаху, наугад, Гарри искал и выбирал свой материал. Первые опыты проходили с тем, что было доступно — с третьесортным шлаком, который не взяли в работу европейские производители, отбраковка, которую продавали в Россию. Поиски вывели на кожевенную выставку в Милане. Приехал, познакомился с итальянскими производителями.
«Когда ты с ними знаком лично, пьешь кофе и рассказываешь про себя и интересуешься, как живут они, отношение к тебе меняется кардинально. Я подружился с владельцами двух фабрик и стал получать высококачественную кожу. Большинство кожи на массмаркете — кожа дубления хромом и тяжелыми металлами. Это быстро и достаточно качественно. Но в этой коже словно нет души. Она изнашивается и становится некрасивой. А кожа растительного дубления со временем становится только лучше — приобретает патину и уникальный внешний вид. Она выглядит так, как живет ее владелец. Именно про такие вещи я часто слышу: “Я этот рюкзак таскаю уже десять лет и люблю больше, чем, когда его купил”, — объясняет Гарри. — Я проходил стажировку в Мекке кожевенного ремесла — в итальянской Перудже. И видел там такое, что нашим мастерам не снилось. Мастер, который меня обучал, сказал: “Если бы ты был обувщик — я бы тебя не пустил на порог мастерской. Но ты не делаешь обувь, поэтому я поделюсь с тобой секретами кожи”».
Ольга быстро определилась с материалом — испанская шамотная глина (шамот — химические присадки и фракция песка и мелких камешков, присутствующая в керамической массе, и придающая изделиям из нее уникальную текстуру поверхности, естественный орнамент), но оказалось, что и она бывает разной. «Правильно говорить не “глина”, а “керамическая масса”. Ее нельзя накопать где-то в лесу. В нее добавляют примеси, химические присадки, которые позволяют ей быть эластичной и выдерживать термический шок, не трескаться. Я пыталась работать с русской глиной. Сделал изделие — оно сохнет. И трескается. Если не трескается, ставишь его в первый, утильный обжиг. Оно трескается. Если первый обжиг прошел удачно, ставишь в глазурный обжиг. Оно трескается, глазурь отскакивает от изделия кусками». Немецкая и французская глины не подходили по внешнему виду — на тестовых обжигах глазури она запекалась не так, как хотелось.
«Другие глины не плохие, они просто другие», — рассуждает Ольга. — «Например, французская была по всем параметрам такая же, как испанская. Я уже думала: о, классно, мне подходит. Но при разминании и резке она оказалась недостаточно жесткой для меня, как пластилин. А я привыкла работать с брутальным материалом, почти с камнем, с которым чувствуешь, что можешь вести себя грубо. Испанская глина лучше всего подошла под мои задачи. Она неприхотливая, поставил ее на пол — и она сохнет, хотя для других видов глины это невозможно. Я заходила на один форум по обработке глины, жаловалась, что при сушке она трескается, а мне говорят: так нужно накрыть ее пакетом, проложить мокрыми тряпками, поставить свечку и молиться. Нет, говорю, чуваки, я к такому не готова…»
Хороший мастер — это глубокое знание материала, но настоящий Мастер — это его отношение к тому, что он делает. Сейчас это принято называть уже достаточно затертым словом «осознанность», но точнее сказать, это глубокое внутреннее отношение к своей работе, понимание ее смысла.
Кольцо, кошелек, чашка… Это простые и понятные предметы, и все знают, как они в целом выглядят. Но что делает каждый отдельный предмет уникальным? Как рождается изделие — самая большая загадка даже для самого мастера. Мастера почти всегда самостоятельны в выборе конечного вида: им могут заказывать изделия определенных параметров — размера, количества, цвета, предназначения, но вид — дизайн, текстуры поверхности — они определяют сами, но часто и сами не до конца точно знают, что появится на свет.
«Общая форма заготовки куется, потом — по Микеланджело — лишнее отсекается, шлифуется и доводится руками до конечного идеала, сохраняя индивидуальные особенности материала. Четкого плана нет, есть общая идея, образ, представление. Это сложно объяснить словами, потому что слов нет — это картинка. Которая в процессе проявления меняется, конечный продукт чаще всего не похож на изначальную идею. Это не придумывают — это рождается», — пытается сформулировать Константин.
Интересный подход для себя придумала Лина: украшение рождается на пустом месте, в прямом значении слова «пустой». «Я люблю наряжаться, составлять образы и вертеться перед зеркалом. И чаще всего образ украшения приходит именно в этот момент — я смотрю на себя и думаю: чего-то не хватает. Я начинаю вырисовывать: вот сюда, на шею и грудь, нужно что-то длинное, что-то объемное. И в этот момент я понимаю, что мне нужно делать. Нужен кулончик — какого размера? На цепочке — на какой цепочке? И я начинаю отрисовывать идею на бумаге. С рисунка идея объясняется 3D-мастеру, разрабатывается объемная модель и идет в стандартное ювелирное производство».
Нет универсального алгоритма в разработке новых моделей, считает Гарри: «Все решения рождаются из функциональности в жизни. Мы были на Бали, застряли во время ковида. Я ходил со своим рюкзаком “Казбегель”. И понял, что его мало, не хватает реально большого, ультимативного рюкзака. На Бали нарисовал, понимал, какие нужны элементы, приехал и собрал довольно быстро. Назвал его “Альфа” — большой, вместительный, для путешествий. Много их сделал, потом перестал, потом вернулся и изменил форму».
Когда изделие готово — для каждого мастера ответ свой. Лучше всего его сформулировала Ольга. Каждая ее чашка неповторима. Стакан должен украшать стол, но должен работать. Работа над каждым изделием — где что убрать, а где оставить — интуитивна и построена на понимании пропорций и балансе. Это золотое сечение, которое пользователь может не знать, но внутренне чувствует в изделии. «Каждое изделие я создаю до тех пор, пока пропорции в моем восприятии не станут идеальными. Что это — определить сложно, это набор параметров: размер, объем, высота и ширина изделия, толщина стенок и горлышка, размещение текстур относительно друг друга. Пропорции определяют гармонию, а гармония — это красота. Если я смотрю на чашку и думаю: “Ну, что-то не совсем то”, — то сразу ее либо в мусор, либо доделывать. Ты внутренне видишь, когда она готова, тут нет места сомнению».
«Как у кого-то» вообще не должно звучать рядом с моим именем. Разум должен быть чист от внешнего — он идет от души и сердца, не нужно ему мешать»
Примерно эту же мысль сформулировал Константин — он немного фотографирует и у известного фотографа Лапина нашел мысль, применимую и к работе хороших мастеров-ремесленников: есть вещи, которые человек считывает бессознательно, и у него они вызывают либо комфорт, либо дискомфорт. И тот, кто занимается близким к искусству ремеслом, это видит изначально. Цветовой, тональный, геометрический диссонансы вызывают внутреннее беспокойство, то есть отрицание.
Еще есть такое понятие, как «артизанальность». Это способ индивидуальной обработки поверхности готового изделия, при котором мастер оставляет, подчеркивает и даже украшает естественные неровности, шероховатости и небольшие дефекты. «Артизанальность — это уникальность продукта каждого мастера, его неповторимый авторский почерк, и по изделию понятно, что оно сделано вручную и в одном экземпляре, а не массовое литье или штамповка. Это стало цениться у нас в стране, люди стали понимать и специально заказывать такие изделия», — утверждает Лина.
Очень важно внимание мастера к деталям, характерное для японской культуры, но мало распространенное у нас, считает Ольга. Это становится важным и для владельца изделия. «Просто посидев утром полчаса за завтраком, попив чай из такой чашки, наблюдая за своими вкусовыми и тактильными ощущениями, посмотрев в окно, вы заглядываете внутрь себя и понимаете, что вы действительно живете», — улыбается Ольга.
Константин выбрал для этого другое определение — деконструктивизм, несовершенная форма, которая не обрабатывается до абсолютной гладкости, как делают ювелиры. Есть японское направление «кинцуги», когда украшают трещины и изъяны изделия, чтобы показать красоту естественной поверхности. Почти то же самое практикуют многие «брендовые» мастера-ремесленники — эти изъяны у них являются декоративным элементом. «Я не придумываю вещь, я не знаю, как она будет выглядеть. Я ей только помогаю проявиться. В книге “Путь меча” была тема живого, одушевленного оружия — кузнец там являлся “повитухой”, и в процессе изготовления, с проведением определенных ритуалов, оружие приобретало душу, общалось со своим владельцем и жило своей жизнью. Примерно так я отношусь к своим изделиям», — объясняет Константин.
Хорошо быть Художником чистого искусства — всегда можно сказать: «Я так вижу!» Отличие ремесленников в том, что каким бы творцом ему ни хотелось себя видеть, он работает над функциональными вещами, и часто по заказу. Есть ли то, что мастер пытается сказать миру своими изделиями? Нет — категорически отвечают все наши герои. «Меня там полностью нет. Если буду я, то либо ничего не получится, либо получится не то, что я хотела. Чашка уже как бы существует, я только позволяю ей проявиться. Руки работают сами, нужно выключать голову и нельзя думать о чем-то, это полное погружение в сам процесс — больше всего похоже на медитацию, есть только вдох и выдох, есть одна грань, есть другая, пока не появится понимание конечного проявления чашки, что она уже идеальна. Я пару раз работала, думая о чем-то своем, — одну чашку случайно разбила, а во второй появилась дырка. И сейчас, особенно когда много заказов, ты садишься, совершаешь какое-то действие и сам становишься этим действием», — объясняет Ольга.
«Это сугубо кросс-культурные переживания, пропущенные через мое видение. Изделия должны быть лишены национальных особенностей. Это должен быть рюкзак, а не национальная сумка. Выражается в деталях. Например, мне в Париже очень нравится Центр Жоржа Помпиду. Я не ходок по музеям, мне само здание нравится, в таких трубах. И когда я делал новый ремень, я заказал для него пряжку такую — дутую, полую внутри, как трубы. Мой рюкзак изначально назывался “Казбегель” — меня потрясла в Грузии гора Казбек, но рюкзак ничем не похож на гору! Это просто какое-то личное переживание», — добавляет Гарри.
Мастера вообще стремятся дистанцироваться от любого влияния внешнего мира на свою работу — национального, стилистического, художественного. Из этой пустоты рождается личный стиль. Лина избегает этники и любых сторонних стилистик. Очень любит линии и геометрические фигуры, от которых не может уйти — на всех изделиях прослеживаются кресты, параллельные линии, стрелы, почти нет круглых форм. Никакого дополнительного смысла в это не вкладывает. «Идея рождается, когда я ничем не ограничена. По заказу голова не работает. Начинаешь думать, что именно человеку нужно, что ему понравится, и ничего не получается», — признается она.
Гарри выработал свой рабочий концепт — функциональный минимализм. Все его изделия предельно практичны и лишены украшающих излишеств. Принцип — делать все цельнокроеным, то есть так, чтобы изделие можно было выкроить на едином куске кожи. Украшением должна была стать сама кожа, которую не нужно портить лишним швом, вышивкой или нашивкой.
«Ты берешь выкройку и стараешься ее сложить так, чтобы внутри образовался выворотный карман — не вшитый отдельно, а сделанный из того же куска кожи, продолжение целого. Это развитие принципа цельнокройности — продолжительность и бесконечность, — рассказывает Гарри. — Внешне это тот же кошелек, но по замыслу и исполнению это безумно сложно. Когда я стал давать какие-то вещи на аутсорс другим мастерам, они сначала говорили: “Конечно смогу!” А потом рассматривали и удивлялись: “А как ты это сделал? А почему вот так?” Оказалось, что их академический подход к моим вещам вообще неприменим. Слишком сложные вещи».
На просьбу определить, кто их клиенты, мои собеседники отвечали предельно общими фразами: «Это люди с высоким достатком и тонким чувствованием прекрасного. На улице они выделяются красивой дизайнерской одеждой, как правило авангардных мастеров и брендов. Они видят красоту в неровности форм, в асимметрии, во внимании к деталям», «Это люди с тонким чувствованием прекрасного, у которых жизненное пространство чистое и с акцентом на красивые детали — у них нет пакетов с пакетами и ковров на коврах. Они предпочитают минималистичные дизайны. Они ценят индивидуальность и уникальность, им нужно владеть тем, чего ни у кого нет и никогда не будет».
Казалось бы, очередная «элитка», страшно далекая от народа. Но есть важная тенденция. За границей — на Западе, в Азии и даже в Австралии — ценится ручная работа. А у нас раньше часто бывало, что человек смотрит и говорит: «Ну, так я и сам могу сделать!» То, что в Японии стоит тысячи долларов, у нас на Ярмарке мастеров продавалось за 500 рублей. Поэтому до ковида хорошие мастера клиентуру набирали за границей быстрее, чем в своей стране. Потом случился ковид, связи прервались. Художникам было тяжело, не стало денег. Появились мысли о стабильности — пойти в офис, зарабатывать свою зарплату. Но они решили, что это такое испытание, нужно продолжать делать то, что тебе приносит удовольствие. И с 2020 года стали появляться клиенты уже внутри страны — казалось, что, запертые внутри территории и самих себя, люди стали как-то больше задумываться о себе, о своих ощущениях и внутренних переживаниях и более глубоко относиться ко многим вещам. «Русские как бы внутренне прокачались и стали видеть прекрасное», — резюмирует Ольга.