Разрыв экономических и торговых связей с Россией ускорил процесс деиндустриализации Европы. Крупнейшие экономики континента теряют конкурентоспособность на фоне динамичных Америки и Китая
Экономика Европейского союза пребывает в неважной форме. Налицо резкое замедление темпов роста, можно даже говорить о депрессии. Перспективы на 2026 и 2027 годы не внушают оптимизма. ЕС не смог успешно выйти из кризиса COVID-19 и заплатил самую высокую цену за свою политику санкций против России. Столкнувшись с протекционистскими угрозами Дональда Трампа, он рискует продолжить терять промышленность и все больше отставать от развивающихся стран Азии.
Создание ЕС из Общего рынка сопровождалось потерей его экономического влияния перед лицом азиатских стран, а также Соединенных Штатов. Совокупность экономик стран, образующих ныне Евросоюз, продуцировала в 1992 году примерно 23% мирового ВВП, рассчитанного по паритету покупательной способности, что превышало доли США (20%), стран развивающейся Азии, включая Китай (12%), не говоря уже о Китае (4,4%) и Индии (3,5%) по отдельности (см. график 1).
Но в 2023 году США обогнали ЕС (15% против 14,7%). Развивающаяся Азия достигла 34%, в то время как Китай в одиночку обогнал ЕС и США с 19%, а Индия компенсировала часть своего отставания, более чем удвоив свой вес в мировой экономике (до 8,2%). То, что верно с точки зрения сопоставления уровней различных центров экономической силы, еще более ярко прослеживается в темпах роста.
Как видно на графике 2, европейский рост, будь то ЕС-27 или еврозона, значительно отстает от хозяйственной динамики других глобальных игроков. Европа, похоже, «выходит из истории», по крайней мере экономически. Относительная стагнация 2022‒2024 годов сочетается с плохими перспективами на ближайшие годы. Причин этого процесса несколько.
Мы видим очевидные признаки замедления роста стран Евросоюза, пусть и неоднородного, связанного с различиями между отдельными странами. Симптоматично, что еврозона, в которой сосредоточены крупнейшие экономики ЕС (Франция, Германия, Италия), замедляется еще больше. Прогноз на 2025 и 2026 годы кажется немного лучше, но, вероятно, изменится в сторону понижения, если рост в странах Западной Европы по-прежнему будет слабым (см. таблицу 1).
Нынешние проблемы в европейской экономике начались гораздо раньше возникновения военного конфликта на Украине в феврале 2022 года, но в последние три года процесс многократно усилился. Евросоюз принял в общей сложности уже шестнадцать пакетов санкций против России, охватывающих широкий спектр секторов экономики, от нефти и газа до металлов, логистики и экспорта технологий. Санкции, похоже, были приняты без какого-либо учета возможного эффекта бумеранга, то есть понимания того, что рестрикции могут нанести значительный ущерб самим странам-санкционерам. И это довольно удивительно, поскольку предыдущий эпизод экономических санкций против России (2014‒2016) дал неоднозначные в этом плане результаты.
Эффект бумеранга наиболее выпукло проявился в энергетическом шоке, который испытала экономика Евросоюза в результате резкого сокращения поставок нефти и газа из России. Конечно, влияние было неравномерным, но, скажем, цена киловатт-часа электроэнергии в Чехии во втором полугодии 2024 года превышала уровень первой половины 2021-го почти в два раза, в Германии — в 1,87 раза, во Франции — в 1,35 раза. Это означало существенный подрыв конкурентоспособности европейских экономик.
Конечно, эффект бумеранга санкций был не единственной причиной скачка цен на энергоносители на континенте. Сказались и структурные особенности европейского энергорынка, общим итогом которых стало то, что он не сумел смягчить внешний шок от потери крупного поставщика — России.
Помимо энергетического шока на ЕС крайне негативно повлияли спровоцированные санкциями нарушения трансграничной торговли.
Чтобы оценить масштабы эффекта бумеранга, рассмотрим уровень загрузки производственных мощностей в обрабатывающей промышленности, который является разумным показателем экономической активности и позволяет провести некоторые интересные сравнения.
Коэффициент использования производственных мощностей достиг своего пика после кризиса COVID-19, а затем, начиная со второго квартала 2022 года, он начал снижаться. Уровень загрузки в целом по ЕС в четвертом квартале 2024 года составил 76,9%, при этом глубина снижения в целом по Евросоюзу оказалась не слишком внушительной — всего лишь 2,3 процентного пункта. Но некоторые страны сбросили уровень загрузки мощностей существенно сильнее. Больше других пострадали Дания (−9,4 п. п.), Германия (−9,1 п. п.) и Нидерланды (−7,1 п. п.). Италия потеряла 4,4 п. п. загрузки мощностей, Франция — 2,1 п. п.
Таким образом, нет никаких сомнений в том, что эффект бумеранга санкций крайне негативно сказывается на росте экономики ЕС после пандемии, о чем свидетельствует расхождение между фактическими данными и тенденцией до пандемии (см. график 3).
Теперь рассмотрим внимательнее, что происходит в ядре Евросоюза. Более половины ВВП ЕС, так же как и зоны евро, приходится на три страны: Германию, Францию и Италию, — и все они сталкиваются со специфическими проблемами.
Во Франции помимо политических проблем (четыре правительства за 12 месяцев с января 2024-го по январь 2025-го) мы видим торможение и так не слишком быстрого роста, усугубленное неудачной фискальной политикой, которая позволила дефициту бюджета выйти из-под контроля. Франция противостояла энергетическому шоку, защитив как свои домохозяйства, так и предприятия, но цена этой защиты оказалась очень высока. Политика «энергетического щита», в соответствии с которой государство взяло на себя часть расходов домохозяйств и предприятий на энергию, обошелся стране примерно в 60 млрд евро, или почти в 1,1% ВВП в год. Данный маневр позволил снизить инфляцию примерно на 2,2 п. п., до 5,9% в 2022 году против расчетных 8,5%, если бы энергия не субсидировалась. Однако проблема бюджетной разбалансированности, которой Франция была поражена с начала 2000-х, еще более усугубилась (см. график 4).
Вероятно, это может быть связано с тенденцией переукрепления реального эффективного обменного курса после перехода страны на евро в 1999 году. С тех пор, похоже, французское правительство сделало осознанный выбор в пользу достижения более высокого экономического роста, чем позволяла французская конкурентоспособность. Расплачиваться за это пришлось хроническим крупным дефицитом бюджета. Рост ВВП Франции был выше, чем в Германии, но это имело свою цену. В отсутствие национальной валюты, а значит, не имея возможности прибегнуть к девальвации, французское правительство было вынуждено не только снизить налоги на бизнес, но и субсидировать его, что дорого обошлось бюджету в виде потерянных доходов и дополнительных расходов. По оценкам, в 2024 году общая стоимость этой помощи, направленной на восстановление конкурентоспособности компаний в рамках евро, составит от 140 млрд до 160 млрд евро, или около 5% ВВП.
Политика «энергетического щита» во Франции, в соответствии с которой государство взяло на себя часть расходов домохозяйств и предприятий на энергию, обошелся стране примерно в 60 млрд евро, или почти в 1,1% ВВП, усугубив проблему бюджетной несбалансированности
Если придерживаться этого объяснения, дефицит бюджета, одна из основных проблем, с которой сталкивается французская экономика, может быть отнесен как к структурным причинам (евро), так и к конъюнктурным, таким как финансовый кризис 2008‒2010 годов, кризис COVID-19 и попытка защитить предприятия и население от энергетического кризиса. Но Франция также сталкивается с процессом непрерывной деиндустриализации. Эта деиндустриализация, конечно, является следствием завышенной оценки реального эффективного обменного курса с 1999 года.
Доля промышленного производства в ВВП Франции неуклонно снижается на протяжении более двадцати лет. Производство автомобилей сократилось с 3,5 млн единиц в год до 1,3 млн, производство некоторых видов оборудования, например солнечных панелей, вообще прекратилось, сегодня Франция импортирует почти 80% используемых ею лекарств или субстанций, необходимых для производства лекарств. Объем промышленного производства в неизменных ценах сегодня ниже, чем до кризиса 2008–2010 годов (см. график 5). Этот факт часто упускается из виду.
Более того, сегодня производительность труда во Франции на 8,5% ниже предпандемийного тренда, а создание рабочих мест опережает рост ВВП. Важным моментом является то, что падение производительности во время кризиса COVID-19 во Франции было больше, чем в других европейских странах, а восстановление после него было гораздо меньшим и идет медленнее.
Такое падение производительности отчасти было обусловлено желанием компаний не увольнять работников по мере снижения производства, а также их обязательством нанимать учеников, которые менее эффективны, чем обученные работники. К этому следует добавить расширение масштабов использования удаленной работы во время кризиса COVID, а также резкий рост числа больничных из-за нервных срывов и истощения, то, что мы называем «выгоранием», которое затронуло руководителей и привело к снижению производительности из-за дезорганизации компаний в сфере услуг, а также в промышленности.
В условиях стагнации производительности труда нет никакой надежды на восстановление конкурентоспособности экономики Франции, сокращения расходов и рост финансирования социальной системы и пенсий. В итоге мы видим, что французские трудности частично связаны с энергетическим кризисом, вызванным санкциями ЕС, и смирительной рубашкой еврозоны, а частично связаны с конкретными проблемами Франции. И все это на фоне политической нестабильности, растущего общего неприятия президента Макрона, которое развивается в стране с конца 2023 года.
Германия, некогда сердце экономики континента, превращается в «больного человека Европы». Ее экономические результаты плохи, и, похоже, облегчения не предвидится. По сути, Германия находится в рецессии второй год подряд. По итогам 2024 года ведущая европейская экономика зафиксировала падение своего валового внутреннего продукта на 0,2%, согласно данным института Destatis (см. таблицу 2).
Основной причиной, конечно же, является огромный рост цен на энергоносители, вызванный санкциями. Из всех стран ЕС Германия, безусловно, пострадала от эффекта бумеранга санкций больше всех. Тем более что немецкая промышленность, специализирующаяся на секторах с высоким потреблением энергии (металлургия, химия, автомобилестроение), зависела от дешевого российского трубопроводного газа особенно сильно.
Однако энергетический шок был основной, но не единственной причиной экономических трудностей Германии. Конкуренция со стороны Китая также играет важную роль.
Крупные химические компании, такие как Bayer, а также металлургические компании, такие как Rheinmetall, или производители автомобилей, такие как Volkswagen и Mercedes, столкнулись с резким ростом производственных затрат и рассматривают возможность перевода части производственных мощностей в Соединенные Штаты.
Согласно академическим исследованиям, три четверти производственных компаний в Германии, столкнувшись с более высокими расходами на энергоносители, планировали переложить высокие производственные издержки на конечных потребителей. Это приводит к негативным планам занятости в обрабатывающей промышленности. Треть промышленных компаний планируют сократить штат, в то время как только 11% намерены увеличить число работников. Ожидания занятости в автомобильной промышленности особенно негативны. Более половины компаний планируют сократить штат, в то время как только 7% ожидают его увеличения.
В 2024 году валовое накопление основного капитала в машинах и оборудовании сократилось даже больше, чем в строительстве, упав на 5,5% в постоянных ценах. Сокращение инвестиций продолжается уже пять лет подряд. Когда сталкиваешься с жесткой конкуренцией со стороны Китая, это нехорошие новости.
Немецкая промышленность теряет то, что когда-то было ее преимуществом: высокоэффективную капитальную базу. Государственные инвестиции в Германии были низкими с конца 1990-х годов, что привело к серьезному упадку общественной инфраструктуры. Так, почти 30% автомагистралей нуждаются в срочном ремонте, 75% мостов находятся в плохом состоянии, а железнодорожная инфраструктура настолько изношена, что 35% поездов отстают от графика более чем на час
Немецкая промышленность теряет то, что когда-то было ее преимуществом: высокоэффективную капитальную базу. Государственные инвестиции в Германии были в среднем довольно низкими с конца 1990-х годов и позволили немецкому правительству удерживать бюджетный дефицит на низком уровне, но привели к серьезному упадку общественной инфраструктуры. Так, почти 30% сети автомагистралей нуждаются в срочном ремонте, 75% мостов находятся в плохом состоянии, 50% из них необходимо заменить или отремонтировать в течение ближайших пяти лет, а железнодорожная инфраструктура настолько изношена, что 35% поездов отстают от графика более чем на час.
Экономическое нездоровье Германии отражается на всем ЕС, особенно на странах, которые концентрируют у себя значительное количество подрядчиков немецких фирм, таких как Чехия и Словакия.
Это, естественно, поднимает вопрос, что может спасти ЕС или, по крайней мере, предотвратить его экономическое и промышленное исчезновение, которое, судя по всему, запланировано. В краткосрочной перспективе восстановление связей с Россией и возобновление импорта газа по трубопроводам представляется неизбежным, если ЕС и Германия в частности хотят избежать дальнейшей деиндустриализации.
В среднесрочной перспективе очевидно, что для таких стран, как Франция, а также для Италии роспуск еврозоны был бы желателен. Не исключено, что это приведет к своего рода демонтажу ЕС или, во всяком случае, к демонтажу наиболее вредных институтов, таких как знаменитый энергетический рынок.
Наконец, крайне важно воссоздать некогда мощный европейский сектор атомной энергетики, способный обеспечить дешевую электроэнергию. Франция могла бы стать опорной точкой в этом процессе, поскольку она располагает значительным действующим сегментом АЭС в своей энергетике.