«Думаю, любые попытки построить безрелигиозное общество обречены. Даже эмпирически свидетельствуется, что, если у человека нет религиозных принципов, его нравственная жизнь начинает деградировать, пусть не сразу». Как работает и думает создатель Поволжской академии образования и искусств протоиерей Димитрий (Лескин)
О чем актуальном можно поговорить со священником? За повод для разговора с тольяттинским батюшкой, протоиереем Димитрием (Лескиным) можно было бы выдать большой праздник: 12 февраля праздновали День трех святителей — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, покровителей храма Поволжской академии образования и искусств (Поволжского православного института) имени святителя Алексия Московского. Но правда в том, что узнал я про этот праздник только по приезде в Тольятти. Весомым поводом для разговора могла бы стать и сама академия — это вуз, основанный отцом Димитрием, вместе с православной гимназией и несколькими храмами в городе, включая домовую церковь АвтоВАЗа. Тем более что уже в Тольятти выяснилось: гораздо важнее то, что отец Димитрий создал в городе уникальную систему непрерывного православного образования, куда кроме среднего (гимназия) и высшего (академия) входят, замыкая сплошную образовательную цепь, детский сад и среднеспециальный колледж. Но в конечном счете самым важным поводом оказался разговор о том, как человек приходит к Богу и зачем вообще нужно православие нам всем, в наш высокотехнологичный век.
— Отец Димитрий, скажите, хороший человек может быть атеистом?
Он наклоняется над столом, сцепляет руки в замок и выжидательно смотрит на меня.
Мы сидим в его кабинете в академии. Много солнца, резного дерева и старых книг, и каждые полчаса часто и мелодично бьют часы, напоминая о скоротечности времени.
— Мы можем допустить существование человека, хорошо образованного и воспитанного, который никогда не делает зла, делает добро, но при этом он глубоко атеистичен. Будет ли он считаться грешником? Ведь он нарушает первые две заповеди.
— История знает людей, которые были настроены атеистично, и в то же время их жизнь казалась морально безупречной. Они были бессребрениками, аскетами, беззаветно служили идее. Но мы не должны забывать о коллективной, родовой памяти, о бессознательном. Если такой праведный человек в своем личном выборе представляется атеистом, его система воспитания, его предки, окружение чаще всего были вполне религиозны. Помимо своей воли он остается носителем тех же принципов.
В той или иной форме мы все пережили это в советский период, хотя религия и тогда продолжала играть значительную роль. Валентин Распутин как-то сказал, что, если бы Великая Отечественная война случилась на двадцать-тридцать лет позже, победить нам было бы значительно тяжелее, потому что фашизм сокрушил тот русский солдат, который был воспитан еще во вполне традиционной, пронизанной христианскими токами среде, с понятиями жертвенности, солидарности, любви к ближнему. Хотя и в ущербном виде, некоторые библейские принципы были провозглашены и «Моральным кодексом строителя коммунизма». Вы упомянули о первых заповедях Декалога, где говорится о вере в Бога. В «Моральном кодексе» их, естественно, нет, и все остальное, правильное, превратилось в бутафорию…
Наше знакомство с отцом Димитрием произошло днем ранее, в православной гимназии. Если смотреть на план-карту города, ее здание напоминает два креста, сцепившихся перекладинами. Религиозного контекста в этом нет — это типовое здание советской планировки. В таких же в Тольятти до сих пор находятся детские сады, школы и даже православный колледж из той же системы непрерывного образования отца Димитрия. Гимназию от них отличает только встроенная в здание церковь. В старом здании расположились детский сад и школа — всего одновременно обучаются порядка шестисот человек.
Внутри тихо и уютно. Нет привычного для школ галдежа на переменах, дети спокойные, улыбчивые и какие-то внутренне несуетные. На стенах перед кабинетом основателя гимназии — фотографии со значимыми событиями: визит патриарха, визит президента… Приближение отца Димитрия похоже на морской прибой: издалека слышится нестройный хор детских голосов, требующих благословения и невпопад задающих кучу вопросов, хор приближается, разбивается о дверь, и в ней появляется отец Димитрий — живой, сухощавый, с неизменной благожелательной улыбкой.
Дмитрий Лескин родился в интеллигентной семье врачей, занимавших важное место в тольяттинском обществе: отец, Антон Степанович, основатель хирургической школы Тольятти; мама, Галина Павловна, стояла у истоков гастроэнтерологической службы. Детство прошло среди живых концертов классической музыки и чтения. Антон Степанович настаивал на глубоком изучении литературы и говорил: «Если ты Пушкина читаешь, прочитай все десятитомное собрание, если Лермонтова — все четыре тома».
— Медицина считается довольно циничной профессией, а детство ваше проходило в безбожной советской реальности. Как вы в таких неблагоприятных условиях пришли к Богу?
— В 1990 году, в возрасте тринадцати лет, я принимал участие во Всероссийском литературном конкурсе, посвященном 175-летию восстания декабристов. Пять человек от Самарской, тогда Куйбышевской еще, области, поехали в Иркутск, место ссылки многих декабристов. Я тогда познакомился с большим числом ребят со всей страны, у которых интересы были во многом схожими с моими, то есть они были увлечены историей, литературой, писали стихи. Я ехал в поезде с Сергеем, юношей-поэтом. Он и посоветовал мне прочитать Новый Завет. Дома была эта книга — маме кто-то из пациентов подарил. Но мне особо неинтересно было. То, что я слышал о Евангелии, в тот момент мне казалось достаточно далеким. Тогда я еще не понимал, что русская литература, да и вся культура без христианства — как замок без ключа, без него ты просто мало что поймешь.
И тут потрясение природой Сибири, Байкалом, Ангарой, общение с замечательными ребятами, рекомендация поэта Сергея, привели к тому, что, вернувшись в таком воодушевлении, я открыл впервые Новый Завет. И это на меня произвело потрясающие впечатление. Нагорная проповедь, притчи, чудеса, пролог Евангелия от Иоанна и, главное, сам Христос… Произошли какие-то сильные внутренние изменения, можно сказать, совершилась встреча. Мне захотелось знать о христианстве больше, а главное — жить этим. Выпускные классы прошли под эгидой этого открытия.
Я начал читать творения святых отцов, которые тогда стали более или менее доступны. Помню, какой большой проблемой оказалось приобретение Библии. В результате мне привезли ее из какого-то протестантского книжного магазина Самары, напечатанную на папиросной бумаге. Жития святых выходили на очень дешевой газетной бумаге, в мягких обложках. Уже в десятом классе я стал готовиться к поступлению на философский факультет Московского университета, мне хотелось изучать в первую очередь русскую религиозную философию. Тогда впервые я познакомился с творчеством Бердяева, Булгакова, Флоренского, Розанова, Ильина.
Я очень быстро понял, что истина — это не что, а Кто. Истина не набор каких-то аксиом, принципов и постулатов, может быть правильных, но в своей прекрасной недоступности способных оказаться совершенно бездейственными. В Евангелии Пилат задает вопрос Христу: «Что есть истина?» А Истина стоит перед ним, это Личность, это Бог, ставший человеком
И крестился я в сознательном возрасте, в четырнадцать лет, в Севастополе. Я был пионером, награжденным путевкой в «Артек», а чуть позже директор артековского лагеря «Лесной» пригласил меня поработать помощником вожатого. «Артек» — это целая система со своей программой подготовки кадров, вожатых и педагогов. Получилось так, что мы участвовали в одной из первых международных смен, посвященной теме милосердия. Однажды нас повезли на экскурсию в Севастополь, в том числе мы посетили мемориальное братское кладбище и Никольскую церковь, где первоначально были похоронены Корнилов, Нахимов, Тотлебен, другие герои Крымской войны. Это место меня тоже поразило, и в какой-то момент, когда отслужили молебен, священник задал вопрос: «Есть ли среди вас некрещеные? Хотите ли креститься прямо сейчас?» Представляете: стоит несколько сотен пионеров, и он это говорит! Несколько человек, включая меня, выразили желание. Мы боялись, что после этого у нас могут возникнуть проблемы, 1991 год на дворе. Но нас даже поздравили с принятием крещения по артековскому радио. Таковы были мои первые шаги на пути воцерковления.
— Вам не кажется, что это все-таки вопрос предназначения или предопределения?
— Знаете, слово «предопределение» имеет разные коннотации в различных религиозных и философских традициях. С точки зрения православного богословия нет предопределения как четкой заданности — так, например, исповедует кальвинизм. Но мы смело можем говорить о Промысле Божием, о том, что о каждом человеке у Бога есть своя задумка. И она уникальна, абсолютно неповторима. Каждый человек нужен, каждому человеку ткется определенная жизненная ниточка. Русская пословица замечает: «по имени и житие». Часто и сейчас говорю: самое большое счастье на Земле — это когда ты смог отозваться на Божий зов, и пойти за Ним.
— Детское увлечение — это не всегда то, что становится делом всей жизни. Когда вы начали обучение, вы быстро пришли к пониманию правильности выбранного пути?
— Это правильный вопрос, потому что, действительно, одно дело испытать эмоциональный восторг, другое — начать интересоваться, читать книги, слушать какие-то лекции, посещать встречи, благо тогда это стало возможным. И третье — получать систематическое богословское образование и задуматься о пастырстве, священстве. На пятом курсе философского факультета МГУ я принял священный сан. Был рукоположен архиепископом (ныне митрополитом) Сергием и на какое-то время даже стал самым молодым священником Самарской епархии, в двадцать один год. Мы говорили сейчас о промысле. Приехав в Москву, я поступил на философский факультет, а через год начал получать богословское образование в Свято-Тихоновском богословском институте. У него не было тогда своих помещений, и занятия велись вечером в аудиториях МГУ. То есть мне даже уходить не надо было.
Бог действует через людей. Мне очень повезло: на жизненном пути мне встречались многие замечательные люди — профессора, священнослужители. Самое сильное впечатление на меня произвело знакомство с протоиереем Борисом Старком. Отучившись всего пару недель, я поехал к нему в Ярославль. Первая встреча с этим восьмидесятидвухлетним старцем стала ключевым духовным событием в моей жизни. Поразил его образ, поразило общение, его матушка — в девятнадцать лет они поженились и прожили душа в душу шестьдесят шесть лет. Именно отец Борис первым мне сказал, что видит во мне будущего священнослужителя, хотя не дожил года до этого момента. Но на брак нас с супругой Юлией благословил, и венчал нас, и это было последнее таинство венчания, в котором он принимал участие. Нам было тоже по девятнадцать, и он сказал, что хотел бы, чтобы мы повторили судьбу его и матушки.
— Вы уверились в том, что идете правильным путем? Я понимаю, что это сложный вопрос, но мне хотелось бы это понять. Давало ли обучение ответ на ваши вопросы, почему мир устроен так, а не иначе, как правильно, а как неправильно, и что такое добро, и что такое зло?
— Конечно да. Вопросов всегда было много, и очень хотелось выстроить картину мира, созвучную твоему внутреннему запросу. Хотелось докопаться до истины. Я очень быстро понял, что истина — это не что, а Кто. Истина не набор каких-то аксиом, принципов и постулатов, может быть правильных, но в своей прекрасной недоступности способных оказаться совершенно бездейственными. В Евангелии Пилат задает вопрос Христу: «Что есть истина?». А Истина стоит перед ним, это Личность, это Бог, ставший человеком.
К моменту возвращения отца Димитрия в Тольятти ситуация с храмами была невеселая: в 700-тысячном городе их практически не было. Дело даже не в «богоборчестве» советского периода, для этого были исторические предпосылки. Основателем города считается Василий Никитич Татищев, «птенец гнезда Петрова». При императрице Анне Иоанновне, будучи оренбургским генерал-губернатором, он основал крепость для крещеных и желающих перейти к оседлости калмыков. Он предложил назвать ее Епифания, по-гречески — «просвещение». Но императрица выбрала название Ставрополь, Город Святого Креста.
Второе рождение города произошло уже в советские годы, когда здесь была построена Волжская ГЭС. Старый город оказался на дне рукотворного моря. Сохранилось только пять процентов зданий, несколько сотен домов перенесли, а вместо старой величественной церкви разрешили поставить избу, молитвенный дом. А третье рождение — это АвтоВАЗ, конец 1960-х, когда объявили всесоюзную стройку и город из нескольких десятков тысяч человек разросся до 700 тысяч. И один молитвенный дом. Он со временем разросся, его разрешили обложить кирпичом, поставить купол и колокольню. Но на этом присутствие православия в огромном городе заканчивалось. Когда рухнул Советский Союз, сюда устремились сектанты всех мастей, всевозможные нетрадиционные религиозные движения, представители других христианских конфессий. Религиозный запрос у людей был огромен.
— Вы построили в городе несколько храмов. А как это начиналось?
— Первый храм, настоятелем которого я стал, — домовая церковь АвтоВАЗа, в честь архангела Михаила. Она находится прямо на территории завода. В 1997 году благая мысль пришла в голову главного дизайнера АвтоВАЗа, который помогал нам потом строить гимназию, Марку Васильевичу Демидовцеву. Был построен небольшой храм, а служить особенно некому. В огромном городе всего десять священников. Наша гимназия тогда делала первые шаги, а своего храма не было. Так по благословению митрополита Сергия я стал настоятелем заводской церкви. С той поры АвтоВАЗ является главным попечителем нашей гимназии и всей системы непрерывного образования.
Но, естественно, гимназии нужен был храм в непосредственной близости. Его создание шло непросто. И тем не менее Господь все устраивал. Ключевым событием стал визит Святейшего патриарха Алексия Второго в 1999 году. Гимназия работала первые годы, в ней училось чуть меньше ста человек. И вдруг в Самарскую область едет патриарх. Мы были первым учебным заведением подобного типа в регионе, и в программу посещения наша гимназия была включена. Это был незабываемый момент. Тогда на месте храма был только котлован и цокольный этаж. Святейший патриарх прошел прямо в зону строительства, хотя это и не было запланировано, и обратился к руководителям города, области и АвтоВАЗа: «Сделайте подарок гимназии. В следующем году будем праздновать две тысячи лет христианства, и я бы очень хотел, чтобы здесь появился свой храм с прекрасным именем — Всех святых, в земле Русской просиявших». И чудо свершилось. Был сформирован попечительский совет, который возглавил генеральный директор АвтоВАЗа Виталий Вильчик, сопредседателем стал глава города Николай Уткин. Через год мы открыли домовый храм гимназии. Духовное сердце гимназии забилось.
— Насколько я знаю, храмостроительство у вас на этом не закончилось. Вы участвовали в возведении шести храмов. Зачем?
— В Москве по благословению Святейшего патриарха Кирилла успешно реализуется программа строительства православных храмов (Программа-200). Ее цель — обеспечить шаговую доступность церквей в густонаселенных спальных районах столицы. Это очень актуально и для Тольятти. Автозаводский район, где мы с вами находимся, в котором проживает свыше четырехсот тысяч человек, долгое время обходился одним Преображенским собором, который был возведен также при непосредственном участии автозавода. До него службы велись в небольшом Доме причта рядом, а еще раньше, с 1990 года, — в трехкомнатной квартире на первом этаже шестнадцатиэтажного здания. Конечно, этого было недостаточно. За эти годы мы построили Венчальный храм рядом с Дворцом бракосочетания в самом центре города.
Нам исключительно важно, чтобы наша молодежь, гимназисты, студенты колледжа и академии очень серьезно воспринимали семейные ценности. Появился Покровский храм в селе Ташелка. При нем организован скит и трудовой детско-юношеский лагерь — молодежь может приехать и потрудиться, а вечерами посидеть у костра, поиграть на гитаре, покупаться в речке. Домовая церковь АвтоВАЗа стала основой духовно-просветительского центра, в который вошли пять молельных комнат непосредственно на производствах. Это небольшие помещения, где есть иконы и библиотека. Рабочих встречает сотрудница, которая, может быть, двадцать лет отработала в соседнем цеху. Раз в неделю приезжает священник, не только помолиться, но и ответить на вопросы. Несколько сотен человек еженедельно посещают эти молельные комнаты. Там тихо. Иногда церковную музыку включаем. Можно поставить свечку или просто взять книгу и почитать.
— А сколько еще нужно храмов в Тольятти и Самаре? Вы сказали, что и этого еще недостаточно.
— Знаете, храмы не в бревнах, а в ребрах. Если заниматься храмостроительством просто как зодчеством, это, наверное, тоже замечательно, потому что церковные сооружения — это в любом случае архитектурная доминанта, вклад в культурное наследие. Но все же этого недостаточно. Храм надо «выстрадать», удостоиться его обрести, дозреть до того, чтобы взять на себя ответственность, создать общину, организовать духовно-просветительскую деятельность.
Когда мы строили церковь в Ташелке, случилось интересное событие. До революции это было большое богатое село с величественным каменным храмом. Потом его взорвали, и даже место стали обходить стороной. Наш храм задумывался в память о том, историческом, с тем же названием — Покровский. Когда началась работа, мы стали заниматься архивными изысканиями и нашли записи, как крестьянская община на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков трижды обращалась к самарскому архиерею с просьбой разрешить им поставить новый храм вместо ветхого. Епископ поставил им условие: построить рядом с церковью приходскую школу. Мужики сначала не соглашались: зачем нам школа? Но архиерей был непреклонен. Так и появились одновременно храм и учебное заведение.
На десять-двадцать тысяч человек населения, если оно традиционно исповедует православие, должен быть хотя бы один небольшой храм. Нам до этих показателей еще очень далеко. Не забудем, что до революции в России храмов было в три раза больше, чем сейчас.
— Православная гимназия. Как родилась ее идея? Чего вы хотели от этой гимназии?
— Идея создать гимназию посещала меня еще в школьные годы. Тогда я впервые начал преподавать. Учитель литературы доверяла мне вести некоторые уроки, посвященные творчеству Тютчева и Достоевского. И первые занятия по Закону Божию, основам духовной культуры, я тоже провел, когда был старшеклассником. Когда приехал в Москву, мысль продолжала развиваться. Здесь я сотрудничал с некоторыми православными гимназиями, преподавал, написал концепцию школы.
Миссия нашего учебного заведения кратко выражена в самом его названии — православная классическая гимназия. С одной стороны, это приобщение к родной религиозной традиции, с другой — испытанный временем состав дисциплин, корпус наук с приоритетом гуманитарного знания. Убежден, что без глубокого приобщения к истории, географии, литературе, языкам, без умения декламировать, музицировать и танцевать детство не будет полным.
Вдохновляющими образцами для нас стали высшие формы классического образования старой России — Царскосельский лицей, Смольный институт благородных девиц, классические гимназии. Мы не изобретали велосипед, но внимательно изучали учебные планы дореволюционных школ. В то же время никогда не занимались уходом от действительности. Наши выпускники во многом лучше среднестатистических школьников подготовлены к взрослой жизни. Школа должна не только учить, но и воспитывать и образовывать. В корне слова «образование» лежит «образ», а это прямая библейская коннотация. Образ и подобие Божие, то, кто ты есть, во имя чего и Кем ты сотворен.
Образование не может быть полноценным без обращения к темам смысла жизни, твоего места в этом мире, призвания. Мы всегда стремились к тому, чтобы в учениках пробуждалось и формировалось чувство ответственности за себя, за свою семью, за Родину. У гимназии есть свой гимн. Там много строк, отвечающих на ваш вопрос. Например, «гимназия — души приют», «продолжится духовный труд за гимназическим порогом». Или: «звонят колокола в душе любого гимназиста». Действительно, наши первые выпускники — сформировавшиеся люди, создавшие семьи, родившие детей. Для нас очень ценно, что они приводят их учиться в родную школу. Главная идея и состоит в том, чтобы приобщить учащихся к величайшим сокровищам русской культуры, неотделимой от православия.
Храм надо «выстрадать», удостоиться его обрести, дозреть до того, чтобы взять на себя ответственность, создать общину, организовать духовно-просветительскую деятельность
Я никогда не забуду слова одного из моих наставников, выдающегося филолога, пушкиниста Валентина Непомнящего: «Нельзя говорить отдельно о русской литературе и христианстве, нужно говорить о великой русской христианской литературе». Это можно и обо всей русской культуре сказать.
— А практически с чего началась гимназия?
— Вновь все было связано с АвтоВАЗом, с управлением дошкольных учреждений (и такое было в структуре завода). На дворе девяностые годы, демографический кризис. Много пустующих детсадов сдавались в аренду. Нам выделили две группы в одном из таких закрывшихся детских садов. Первоначально мы делили здание с двумя дачными кооперативами и фирмой по производству пластиковых окон. Не сразу они ушли, но наконец у нас появилось свое здание. Оно было в удручающем состоянии. Наше сотрудничество с Марком Васильевичем Демидовцевым, о котором уже была речь, началось именно тогда. Я его с детства знал, мы жили в одном доме. Я пришел к нему с двумя эскизами и идеей на месте детской веранды построить небольшой храм. Он посмотрел, улыбнулся и пригласил зайти попозже. За несколько дней Марк Васильевич разработал масштабный проект. Затем был создан макет, представленный на градостроительном совете. Многие тогда сказали: «Прекрасно, но невозможно». С Божией помощью началось строительство, полностью преобразившее старое типовое здание. Теперь его не узнать.
— Как воспитать хорошего человека? Почему то же самое не могут сделать в обычном детском саде и начальной школе? Неужели для этого обязательно нужна какая-то православная основа?
— Правильный вопрос. Когда слово «православие» вставляют везде: православная культура, православное образование, православное воспитание, православная педагогика — на мой взгляд, это не совсем верно. До революции гимназии не назывались православными, это были просто гимназии. Православие пронизывало все стороны жизни человека. Все это было внутри единой традиции. А после того, что случилось в двадцатом веке, мы в значительной степени превратились в Иванов, не помнящих родства, перестали ощущать себя на этой земле как наследники тех сотен поколений, которые были до того. Этот разрыв оказался настолько чудовищным, что мы свою собственную традицию сейчас должны открывать, как Колумб Америку.
В девяностые годы в России было много попыток выстроить новые образовательные модели на самых разных базах, иногда очень экзотических, совершенно чуждых нашему ментальному коду. А вот свое, родное, мы до сих пор воспринимаем с большим трудом. До сих пор нет консенсуса — что для нас родное, действительно значимое, есть ли у нас общенациональные святыни, «очаги и алтари»? На протяжении нескольких десятилетий само слово «воспитание» было выброшено из общеобразовательной школы. Больше десяти лет в школах не писали сочинения на литературные темы. Видимо, считалось, что развитие подобных творческих навыков избыточно. Какое-то время в нашем городе православная гимназия была единственной, где сочинения все-таки писали. Позже, когда по предложению президента России их вернули, учителя школ обращались к нам за консультациями.
Хорошего человека должна воспитывать любая школа. Само слово «воспитание» в корне имеет то, что тебя «питает». И «педагог» с греческого — это не наставник, не учитель, который тебя учит читать и писать, а «детоводитель». Так называли слугу, который вел в гимнасий молодого человека, показывал дорогу и защищал от врагов.
— Когда я ехал к вам в Тольятти, то знал, что тут есть православная гимназия с детским садом и академия, то есть вуз. Думал: совсем сдурели, попов готовят с детства. И я очень удивился, когда оказалось, что это совершенно светская, общеобразовательная программа. Откройте секрет, в чем особенность?
— Да, это распространенный стереотип восприятия. Наша главная задача состоит в создании среды, где культура, образование, воспитание, духовная традиция живут вместе. Это присутствует и в уроках, содержательно программы, особенно по гуманитарным предметам, существенно отличаются. У нас много авторских учебных пособий и разработок по истории, литературе, географии, иностранным языкам. Например, мы изучаем античную, средневековую западную и древнерусскую литературу, христианскую письменность. В учебный план включены вероучительные дисциплины: Закон Божий, литургика, история Церкви, нравственное и социальное учение Православной церкви, церковное пение, церковнославянский язык. Не менее важен сам уклад, распорядок дня. Утро начинается с молитвы. Во время трапезы читаются вслух книги, слушается классическая музыка и радиопередачи, подготовленные самими учащимися. У гимназистов есть обязательная форма, которая тоже дисциплинирует и которую можно надеть только после посвящения. У девочек белоснежные фартуки, у мальчиков — кители с двуглавыми орлами на пуговицах. Кстати, в академии и колледже те же правила, свой кодекс чести, своя форма.
Три-четыре раза в год гимназисты отправляются в паломничества и путешествия по стране. За время обучения они неоднократно бывают в Москве, Петербурге, городах Золотого кольца и Поволжья. Это очень важно. Вспомним слова Гоголя: «Нужно проездиться по России», чтобы полюбить ее.
Нужно упомянуть и о большом объеме предпрофильных и предпрофессиональных курсов, многочисленных направлениях проектной деятельности. Среди них интернет- и радиожурналистика, телестудия, издание газеты, библиотечное дело, школа русского фольклора. При гимназии действует собственная школа искусств. Дети могут выбрать либо музыкальное, либо художественное направление — по окончании школы выдается второй аттестат. Весь учебный год, включая каникулярное время, дети находятся в определенной среде. И не только дети. Мы говорим о триединстве — учитель, ученик, родитель. Семьи включены во все процессы. Скоро Масленица, будет ярмарка, гуляния, с лошадками, пирогами и блинами, и родители — главные участники этого действа.
— Сейчас все в Тольятти знают, что такое ваша православная гимназия. А в первые наборы детей не возникали конфликты, когда родители отдавали детей вам, чтобы они были подальше от соблазнов уличной среды, но сами относились как к обычной школе: «Вы там учите моего ребенка, а в семью ко мне не лезьте»?
— Конечно было, и не только в начальное время. При поступлении мы сразу открываем все карты. Никаких недомолвок здесь быть не может. Всегда говорю, что у нас конкурс не детей, а конкурс родителей и семей. Да, найти воцерковленную, хорошо знающую православную традицию семью непросто. Но сочувствие, согласие, готовность расти вместе с ребенком — это обязательно. Гимназический устав — он для всех, не только для детей.
— С гимназией понятно: берете детей и формируете из них личностей. Но с колледжем сразу возникает вопрос. Скажите мне, как взять с улицы уже сформировавшегося подростка, он уже курит, знает вкус пива, и у него главная ценность — заработать немножко денег и посидеть в кафе с девушкой. Вот как его можно убедить, что он живет неправильно, что можно быть хорошим?
— Сначала скажу о направлениях подготовки в нашем колледже. Во-первых, педагогика. Наши студенты — будущие воспитатели детских садов, учителя начальных классов, коррекционные педагоги. Далее — направления, связанные с искусствами, художество и дизайн. И наконец, мы готовим специалистов в области информационных технологий, а также социальных юристов.
Когда ребята приходят после девятого класса, с ними серьезно говорят: «Может быть, ты планируешь прогулять все четыре года и каким-то образом получить “корочку”. Так не получится. Здесь придется и трудиться, и учиться, и форму носить». За эти годы нас в Тольятти хорошо узнали, совсем неготовые к нам не идут. Проблема еще и в том, что сейчас девятый класс от первого меньше отличается, чем двадцать или тридцать лет тому назад. К сожалению, инфантильности значительно прибавилось.
Начинается кропотливый, каждодневный труд. У колледжа достаточно четкие принципы, мы не идем на плохие компромиссы и стараемся быть предельно честными. Мат, курение, вызывающее поведение, неподобающий внешний вид исключены. Если эти нарушения происходят, мы принимаем дисциплинарные меры вплоть до отчисления. Но, как правило, особенно на второй, третий год, студенты начинают «просыпаться». Молодежь не нужно недооценивать. Наша радость и гордость, что большое число ребят идет работать по профессии или продолжает получать образование в академии.
Часто задают вопрос: а можно ли учиться в колледже и академии представителям других религий? Можно. У нас учатся и католики, и протестанты, и мусульмане. Их немного. Принципиальный момент — свобода выбора. В академии есть свой храм. Конечно, причащаются только православные студенты, но основы православного вероучения, как и религиоведение, сдают все. Случается, что инославные студенты принимают православие в процессе обучения.
— Можно сказать, что вы выпускаете глубоко верующих людей — не обязательно воцерковленных, а именно носителей христианских, православных ценностей? Или это все-таки светские люди, которые просто знают об этом?
— Хороший вопрос, Берт. Правильный. И первоклассникам, и первокурсникам известна замечательная молитва с такими словами в конце: «Чтобы, внимая преподаваемому нам учению, возросли мы Богу на славу, родителям на утешение, Церкви и Отечеству на пользу». Она звучит как девиз. Это то, что нас объединяет, все три учебные заведения: трудиться и жить во славу Бога, на радость семье и на пользу Отечеству. Каждый избирает свой путь. Но в любое Рождество или Пасху с огромной радостью мы видим в наших храмах выпускников, их родителей, братьев и сестер. Они глубже своих сверстников знают православие, не шарахаются от него, как очень многие, не позволяют ложным мифам и стереотипам воздействовать на себя. И то, что они порою отстаивают христианские ценности, в том числе и в публичной плоскости, для нас бесконечно ценно.
Вам известна евангельская притча о сеятеле, она и о любом педагоге, особенно в нашей системе образования. Семя падает в разную землю. Где-то оно произрастет и даст великий плод, а где-то не сможет. Но сеятель призван сеять. У наших ребят узнаваемое лицо. Мы стремимся воспитывать тех, кто хочет и может брать ответственность не только за себя, но и за что-то большее, чем он сам. Это и есть элита в правильном смысле слова. Оно больше не о праве, а об обязанностях, о возможностях, о широте кругозора, о воле к труду и подвигу.
Академия — огромное здание с храмовой архитектурой, очень просторное внутри. Сразу бросается в глаза, что это единственный, наверное, вуз в России, где студенты ходят в форме. В храм, кроме общего входа, ведет внутренний, прямо из холла академии. Служительница внутри, деловито убираясь, обращает мое внимание на то, что большинство икон на стенах и колоннах — коллективные, на них изображены целые группы святых: «Мы специально так заказывали иконописцам, чтобы студенты могли выбрать своего святого покровителя».
Атриум академии — место, которым гордятся особо. Это огромный, в несколько этажей, зал со стеклянной крышей. Здесь проходят все значимые мероприятия — только что убрали шестиметровую елку после новогодних и рождественских праздников. Мне показывают на пол, на круглые мозаичные окна под ногами: «Они сквозные. Под нами трапезная, и если вы там посмотрите на потолок, то увидите эти же окна, через них в солнечные дни трапезную наполняет свет»…
— Объясните мне, неразумному, зачем вообще нужна религия в наш технологический двадцать первый век? Мы отдаем дань уважения этому, но мы теперь это переросли, и давайте полетим на Марс. С другой стороны, технологическое развитие человечества значительно опережает духовное развитие. Некоторые считают, что от этого у нас все беды: все, что мы изобретаем, мы стремимся использовать как оружие.
— Я глубоко убежден, что религиозное сознание в человечестве не только самое древнее, но оно неистребимо вообще, и покуда будет существовать человек, он будет мыслить религиозно. Религиозное мировоззрение, религиозная интуиция, религиозный опыт могут принимать самые разные формы. Но без веры и религии как связи с высшим человек не может, это базовая характеристика его личности. Слово religare и означает «соединять», «связывать», «восстанавливать единство». Религия может исчезнуть только тогда, когда у человека исчезнет чувство высшего, то есть чувство, что есть нечто большее, чем он сам, больше того, что только материально. А это невозможно, потому что таково устройство человеческого разума, души, существование которой материалисты отрицают. Человек никогда не удовлетворен наличной данностью, он стремится за «порог бытия».
Рудольф Отто использовал термин «нуминозное», то есть священное, и оно встроено в человеческую психику. Вульгарный материализм настаивал, что все объяснимо и доказуемо, что в мире нет ничего непостижимого, уповал на научное постижение как единственное и неопровержимое и тем самым превращался сам в религиозный тип мировоззрения. Атеизм — вера в то, что Бога нет. Про атеистическую российскую интеллигенцию начала двадцатого века Бердяев писал как про «интеллигентское староверчество с его ортодоксией материализма и позитивизма». Сегодня границы науки ясны, настаивание на ее всемогуществе устарело, нигилизм Базаровых давно пошатнулся. Диалог между наукой и религией идет на совершенно ином уровне, чем во времена Бюхнера и Молешотта.
Религиозное мировоззрение — ровесник человека, и оно будет существовать, покуда есть человек. Или он должен просто переродиться, перестать быть собой. Это уже другая, очень серьезная тема. «Дивный новый мир» Хаксли стучится в наши двери. Провозглашенный Ницше сверхчеловек обретает жизнь в генетических экспериментах и идеологии трансгуманизма. Стремление преодолеть человека, вывести вместо него нового гомункула, никуда не делось.
Религия может исчезнуть только тогда, когда у человека исчезнет чувство высшего, то есть чувство, что есть нечто большее, чем он сам, больше того, что только материально. А это невозможно, потому что таково устройство человеческого разума, души, существование которой материалисты отрицают. Человек никогда не удовлетворен наличной данностью, он стремится за «порог бытия»
Но когда-то Фейербах, пытаясь опровергнуть любой метафизический опыт, произнес: «Человек есть то, что он ест», — то есть материя и ничего больше. Но парадоксальным образом христиане могут согласиться с ним: в таинстве причастия мы принимаем тело и кровь Христа, приобщаемся к Богу, преодолеваем самих себя. И душа наша «питается» также чем-то совершенно нематериальным. Музыка, искусство, творчество — это то, без чего человек не может. Одним словом, «не хлебом единым жив человек».
Иное дело, что религиозное мировоззрение может принять нездоровые формы, исказиться, перерасти в нечистоплотную эксплуатацию. Можно иметь высшее образование, считать себя просвещенным человеком и бессознательно или полусознательно исповедовать самые примитивные религиозные верования. Анимизма, фетишизма и тотемизма в развитых странах не меньше, чем у «неписьменных» народов. Редко найдешь популярный журнал без гороскопа, порчу и сглаз готовы снимать с помощью передовых интернет-технологий и так далее. Все это искаженные и крайне примитивные религиозные представления, которые вновь возвращаются, когда высокая христианская традиция ослабевает.
Думаю, любые попытки построить безрелигиозное общество обречены. В советские годы идеологи марксизма-ленинизма настаивали, что нравственность и религия — это совершенно о разном, что моральные ценности вполне могут существовать вопреки религиозным убеждениям, что можно и даже нужно быть высоконравственным человеком и воинствующим безбожником. Это не их изобретение. Совершенно с другой стороны к этому подошел и Кант в его учении об автономной этике.
Однако это не так. Даже эмпирически свидетельствуется, что, если у человека нет религиозных принципов, его нравственная жизнь начинает деградировать, пусть не сразу. Мы видим это на примере Советского Союза и современного западного мира, который все больше отказывается от своих могучих христианских корней. Вспомню известное стихотворение Алексея Хомякова, великого русского философа-славянофила: «О, грустно, грустно мне, ложится тьма густая на дальнем Западе, стране святых чудес». Это девятнадцатый век. Хомяков уже тогда предощущал закат Европы. Сегодня эти процессы зашли неизмеримо дальше: мы видим, как без сожаления разрушаются базовые принципы, на которых столетиями стояла Европа. Почему? Потому что реально ослабели те христианские основания, которые на протяжении веков делали Запад этой самой «страной святых чудес», ведущей цивилизацией мира. И без них сегодня, как итог, происходит постепенное размывание культурного, общественно-политического, а главное, морального доминирования.
Если общество и государство озабочены своим полноценным развитием, они должны поддерживать свободную включенность религии в социальные процессы. Навязывание недопустимо, но, с другой стороны, секуляризм, понимающий религию как сугубо частное дело, даже не дело семьи, тоже путь в никуда. Религия — это целостное мировоззрение, она пронизывает все уголки человеческой души. Враждовать с религиозным началом, как сейчас говорится, контрпродуктивно.
Вековой религиозной традицией России было православное христианство. Вместе с ним на протяжении тысячи лет мы, как страна, как цивилизация, переживали и великие взлеты, и великие падения. И будущее страны тоже связано с тем, как мы сможем возродить христианские ценности.
— Соработничество. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Это подразумевает, что в православии истинная роль священника — пастырская, в смысле не молитвенная, не то, что он ведет службу и стоит перед алтарем, а то, что он помогает людям в поле. И в то же время для прихожанина соработничество — это не бить поклоны в церкви, а ради Бога делать что-то доброе в жизни. Я правильно понимаю?
— Да, это такое слово, которое часто используется, но вы его немного своеобразно интерпретируете. На самом деле соработничество — это частичный перевод греческого слова «синергия», что означает содействие, совместный труд, совместный путь и движение Бога и человека. Бог нас без нас не спасает, Он не будет нас насильственно вводить в Царство Небесное. Как русская пословица говорит: «Я всех так люблю, что вилами в рай затолкаю». Нельзя вилами в рай загнать. В Апокалипсисе сказано: «Се, стою у двери и стучу». То есть Христос не входит без позволения в наше сердце, Он уважает дарованную свободу. Соработничество — это совместное движение Бога к человеку, а человека к Богу, так же и в отношениях между Церковью и государством.
Церковь — это все мы, все те, кто верит в Господа Иисуса Христа. Это союз верующих. Вот Алексей Павлович Козырев, мой первый научный руководитель на философском факультете МГУ, хорошо объяснил в интервью вашему журналу, в чем различие между восточным и западным христианством. Если католицизм четко разделял «церковь учащую» и «церковь учимую», а священник нередко выступал в качестве непререкаемого судьи, то в православии у него иной статус. Когда христианин приходит на исповедь, священнослужитель произносит: «Я только свидетель, да свидетельствую перед Богом все, что ты скажешь мне». Это добрый помощник, друг, наставник, человек, который сопереживает и молится вместе с тобой.
— То есть вы согласны с тезисом Козырева, что православие — это религия свободных людей? Хотя нам все время говорят, что русские забитые, угнетенные, при этом мы видим из истории православия и христианства, что это наиболее свободная вера, которая не пугает какими-то чудовищными казнями, у которой нет, грубо говоря, инквизиции.
— Полностью согласен. Христианство — религия подлинной духовной свободы.
— Со времен советского периода у нас укоренилась расхожая фраза, что у нас церковь отделена от государства. А вам не кажется, что в возвращении к православию есть корни той самой русской национальной идеи, которую сейчас все уже десятилетия ищут? Что сейчас православная русская христианская церковь должна взять на себя большую ответственность за воспитание, за окормление общества?
— Для меня очевидно, что православие — душа России, ее духовное основание. Не будем забывать главное: Церковь — это не «они», а «мы». В нее, как в тело Христово, включены все священнослужители и миряне, которые имеют одни высшее образование, другие — среднее, одни — бизнесмены, другие — учителя, одни идут в первый класс, другие уже в аспирантуре учатся, и так далее. И все это Церковь. И когда звучит, что Церковь должна то, должна это, получается как бы взгляд извне, а не изнутри. Ты же тоже Церковь, если веришь. И ты несешь такую же ответственность за свою родину, за свой народ, за будущее своей семьи и своей страны, как и любой другой член Православной церкви.
Исповедание веры не может быть сугубо личным делом. Ни одна религия это не принимает. Очень сложно сейчас западному христианству, где данный подход доминирует. Слава Богу, он не навязан сейчас в России. Мы имеем возможность проповедовать, свидетельствовать, жить по-христиански, строить храмы, монастыри, учебные заведения. В настоящее время в России складывается, по крайней мере на институциональном уровне, здравый формат взаимодействия Церкви и государства. Это неоднократно подчеркивал Святейший патриарх Кирилл. Церковь как «экклесия», община, собор верующих людей, или, как замечательно называет ее апостол Павел, «столп и утверждение истины», должна возвышать свой голос, иметь свое свидетельство в мире. И это делается.
Если посмотреть, какие глубокие проблемные вопросы поднимает сегодня Святейший патриарх Кирилл, например в ходе Всемирных русских народных соборов, какие темы обсуждаются в ходе Рождественских образовательных чтений, то мы увидим, что Церковь включена в самую гущу жизни России. «Основы социальной концепции», принятые Русской церковью в 2000 году, выражают ее отношение к ключевым вопросам общественной, политической, экономической жизни, восприятие культуры, искусства, образования.
Хорошо, что вы сказали о национальной идее, а не об идеологии, как часто звучит сегодня. Это разные вещи. Если говорить о национальной идее, о том, без чего ни один народ не может, как не может дом без фундамента, то ее составляют те принципы, которые священны для тебя как человека, как носителя той или иной культуры. Что такое народ? Это единство языка, религии, культуры, территории. Территорию можно поставить в конце, потому что есть примеры народов, которые тысячелетия не имели своей территории, а национальность сохранили. А потеряв язык, религию и культуру, которая, по убеждению Флоренского, и вырастает из религии, культа, народ сохраниться не может, сходит с исторической арены. И дай Бог, чтобы православная религиозная традиция заняла подобающее место в государственной и общественной жизни России. Этот процесс идет, его ни в коем случае нельзя педалировать, пытаться извлечь из него какие-то краткосрочные дивиденды. Религия не про идеологию, а про душу и вечную жизнь.
— Хорошо, еще один казуистический вопрос. Религия должна вдохновлять человека. Если он верит, то это вера в светлое будущее. Однако, по Писанию, все идет ко Второму пришествию, к концу нашего мира. Конец мира как-то не вдохновляет. Как вы относитесь к этому парадоксу?
— Знаете, очень вдохновляет. Когда мы завершаем чтение Символа веры, то произносим: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Что погибнет в конце, что сгорит? Сгорят грех, смерть, нечестие и зло. Все святое и праведное сохранится. Божий мир восстановится во всей своей первоначальной красоте. Поэтому христианин не только не боится Страшного суда (это выражение не совсем точный перевод, речь идет о последнем, завершающем событии мировой истории, когда вновь придет Христос и все тайное станет явным), но трепетно ждет и готовится к нему. Все зло, которое приумножится под конец и попытается нанести сокрушительный удар добру, не сможет этого сделать, сокрушится и будет наказано. Христианское эсхатологическое учение призывает нас не растворяться целиком в земном мире, который лежит во зле. Человек принадлежит вечности. Если бы это было не так, если бы это не вдохновляло, то как объяснить феномен мучеников? Когда юноши и девушки, в цвете своих лет, иногда очень состоятельные, у которых была, по-нашему, очень хорошая жизненная перспектива, вдруг все оставляли и готовы были умереть, не просто умереть, но шли на муку и смерть с воодушевлением, с восторгом.
Сегодня мы отмечаем память святого Ипполита Римского. Целая дружина молодых знатных людей ушла на страдание. Что произошло? Что заставило их это сделать? Именно вера в то, что тот мир не так сильно от нас отделен. Он даже более реален, чем этот. И это не парадокс, но основа христианского мировоззрения. «Господь — просвещение мое и Спаситель мой — кого убоюся?» — поет Церковь, и православная эсхатология — это учение о том, что сгорит зло, а оправдается всякий богоугодный человеческий опыт.