СВО глазами нацбола Михаила Боровских. Интервью из цикла «Герои СВО»
Часто приходится слышать, что специальную военную операцию в основном тащат на себе «кузьмичи» — это слово перешло из околофутбольной лексики и обозначает работягу за сорок, который приходит на футбольный матч расслабиться. Бумеры и поздние миллениалы — поколение, чье детство пришлось на лихие девяностые, — ушли воевать, а юная поросль, поперхнувшись тыквенным латте, предпочла отсидеться в Тбилиси. Это не совсем так.
И в 2014 году, и с началом СВО на Донбасс тянулась пассионарная молодежь, а герой этого интервью на момент одесских событий еще учился в средней школе. Нацбол Михаил Боровских рассказал «Моноклю» о том, тяжело ли возвращаться к мирной жизни после боевых действий и каких праздников должно быть больше в России.
— Михаил, вам всего 22, но у вас за плечами уже есть боевой опыт, а до этого вы примкнули к «Другой России» Лимонова. Что заставило в политику пойти?
— Как ни странно, все началось с движухи вокруг Навального. Сам я либеральных идей никогда не придерживался, но учился в Литературном институте имени Горького, а там большинство моих однокурсников были все-таки либералы.
Помню, был 2021 год, Навальный вернулся в Россию, и его задержали. Все друзья из общежития пошли на митинг, я поперся с ними — прикола ради, чтобы над либерахами поугорать. Но в тот момент во мне что-то политическое проснулось: хотелось тоже что-то активное делать, но не так, как они.
А нацболы, в отличие от других политических течений, многие важные темы поднимали, например про Минские соглашения. И о войне в Донбассе они говорили, а я как раз этой темой интересовался. Хотя на тот момент, конечно, еще не задумывался, что тоже буду воевать.
— Почему либеральные взгляды однокурсников в вас не прижились?
— Я сам из Кузбасса, из Кемеровской области, из небольшого поселка городского типа. У нас там все немножко по-другому — не как в больших городах. Например, тема патриотизма и 9 Мая — для нас это было важно, флаги, песни, фильмы — без этого никуда.
Первая книга, которую я прочитал, — «Остров сокровищ». Как круто, подумал я, люди живут: надо тоже так же, заниматься геройскими поступками, не бояться приключений, потому что многие просто аморфно существуют. И вообще много читал потом — и русскую классику, и политические труды.
Одно время было много роликов разных пропагандистских на ютубе, в интернете продвигали либеральную повестку, что Россия — какая-то не такая, я тогда в восьмом-девятом классе учился и какое-то время этой пропаганде поддавался.
— Что вызвало диссонанс?
— В этих роликах было много такого, что очерняло Россию, народ и историю. Нам все время говорили, что русские — рабы, что не могут восстать, как в свободной Европе.
В десятом классе мне попалась книга Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка» — про то, как он в Америке был. И картинка, какой нам либералы описывали Америку, и того, что пишет, например, тот же Лимонов, — она как-то не совпадает, мягко говоря.
Я стал больше интересоваться, а как там вообще оно все, за рубежом. И пришел к выводу, что у нас в России ничем особо и не хуже.
— А что подвигло в Донбасс отправиться?
— Когда я присоединился к партии, это было в 2021 году, познакомился с людьми, которые еще с 2014 года воевали в ДНР, в ЛНР. Особенно много рассказывал мне мой старший товарищ Сильвер. Я себя в роли солдата вообще не мыслил, я же в институт сразу после школы поступил и срочку не служил. Но я слушал все эти рассказы и понимал, что война в любом случае случится. Слишком много противоречий накопилось и в политике, и в народных настроениях.
С другой стороны, я не ожидал, что так быстро это может случиться. Вроде как мы восемь лет войска не вводили, ждали чего-то, а тут — бац — и все. А потом оно само как-то меня затянуло, и отказаться от участия в таких исторических событиях я не смог.
Сперва мы с товарищами собирали деньги на какое-то снаряжение. Ближе к лету 2022 года созрели поехать. В итоге через партию устроили меня и моего товарища Сергея Демидова к Игорю Мангушеву — капитану Берегу, в отряд анти-БПЛА «Сурикаты». А Сильвер поехал в «Пятнашку» воевать, потому что у него, в отличие от нас, боевой опыт был. До середины осени мы находились в ДНР под Угледаром.
Время было очень классное, мы туда приехали, даже ни разу оружие в руках не держали толком.
— В каком подразделении и в каком статусе?
— Официально ни в каком, мы даже денег не получали, нас Берег кормил. Осенью 2022-го мы переехали в ЛНР, еще людей подсобрали.
— Отряд как-то потом оформился?
— Потом — да, осенью 2022-го в ЛНР, под Четвертой мотострелковой бригадой. В ЛНР мне вообще не понравилось, честно говоря. Донецк более солнечный, приятный. Мы даже не в самом Луганске были, а в раздолбанном селе километрах в ста пятидесяти, наверное. В общем, так себе жилось. Но все равно снова стали ездить на передовую, как-то боролись с этими дронами.
А оформиться я в итоге так и не смог: в Луганском военкомате мне сказали, что раз ты срочку не служил — значит, подлежишь призыву, и мы тебя оформить не можем, вдруг ты скрываешься. Хотя меня тогда, по-моему, еще не отчислили.
После гибели Берега и Сереги мы переехали в ДНР и поступили на службу в донецкий «Каскад». Вот там я уже оформился, это лето 2023-го уже было, и даже зарплату получал.
— Какие там были задачи?
— Те же, что и в ЛНР: РЭБ и прочее. Но мне не очень нравилось этим заниматься. Я ездить на передовую хотел, воевать, а тут приходилось аппараты испытывать. У меня не было технического образования и я в Литературный институт поступал, а от меня требовали знаний, как будто я инженер.
Сам Берег, кстати, тоже не был инженером, но он умел собирать вокруг себя талантливых специалистов и направлять их. Тактическое применение анти-БПЛА он понимал прекрасно, продумывал, но именно как это с точки зрения техники построить — не очень разбирался.
Я, когда уехал из своего поселка в Москву, очень редко созванивался с родными. Когда вернулся с СВО, задумался, что бабушки уже старенькие, нужно больше и своих родных беречь, и друзей
Но, на удивление, у меня свою работу получалось делать хорошо, и вопросов от командования даже не было. А затем начались проблемы со здоровьем — диабет, болячки всякие полезли, даже в больнице лежал. В итоге прошел медкомиссию, получил статус «не годен к военной службе» и уволился. Вернулся на гражданку, где, собственно, до сих пор и пребываю. Подустал от эмоций, от необходимости принятия решений экстренных на войне. Нужно в себя прийти.
— С институтом в итоге что?
— Из института меня отчислили, предлагали даже восстановиться — но пока не ответили. Из военкомата, кстати, потом позвонили, сказали, что какие-то выплаты мне там все-таки положены. Я бумаги отправил, пока жду.
— Тяжело ли возвращаться оттуда и встраиваться в мирную жизнь?
— После двух лет там первая реакция, когда возвращаешься, — полнейшее непонимание, что тут вообще происходит, о чем люди вообще говорят, зачем они живут. Потом, со временем, привыкаешь понемногу и понимаешь, что есть жизнь и помимо СВО. Хотя это самое важное, что происходит в нашей стране. Сейчас для себя я определил, что мне нужно в мирной жизни встать на ноги.
Если говорить про поддержку людей, я не знаю, как это все работает. Большое количество людей, которые возвращаются оттуда, — у них нет ни бумаг, ни статуса ветерана боевых действий и доказать ничего не могут. Я тоже пока ничего не получил. Так что первым делом нужно будет уделять этой проблеме внимание, решать вопросы юридические, бюрократические.
— Что вынесли с войны?
— По сути, война — это обычная жизнь, только намного ускоренная. Но те, кто с начала СВО и до сих пор воюет, — для них все, наоборот, очень замедленно: они там уже устали.
Но если мы говорим о каком-то пребывании не особо длинном, то у человека что происходит? Он намного раньше получает жизненный опыт, потому что ты взаимодействуешь с огромным количеством людей. Больше узнаешь о человеческой жизни, потому что там постоянно смерть, и это тоже учит тебя беречь людей, с которыми ты знаком.
Я, когда уехал из своего поселка в Москву, очень редко созванивался с родными, мне это все было в тягость: что-то они свое несут, а я вроде как и сам все знаю. Когда вернулся, задумался, что бабушки уже старенькие, нужно больше и своих родных беречь, и друзей, и стараться видеться почаще.
СВО, мне кажется, должна закончиться исчезновением Украины как государства. Либо через десять-двадцать лет снова вспыхнет война
Ну и намного быстрее в какие-то вещи вникаешь, которые ты в обычной жизни мог узнавать годами. Мне со стороны говорят, что я изменился очень сильно. Меньше оптимизма по жизни стало, меньше энергии.
— Так наоборот, после СВО дела только начинаются. Не зря же президент ветеранов в новую элиту призывает.
— Элиты, конечно, нужно менять. Менять именно на тех людей, которые там были. Чтобы у нас в руководстве были люди настроены патриотично, думали о том, что есть что-то большее, чем материальные блага, и что Родина не пустое слово.
Я не знаю, как оно будет на деле: люди, которые СВО прошли, они тоже все очень разные, с разными взглядами на все. Политическая элита уже сформирована, и не думаю, что там какие-то серьезные будут изменения. Но, с другой стороны, это может быть хороший задел на будущее.
— Есть ли способ сделать наши элиты более патриотичными?
— Мне кажется, перевоспитать уже сформированные элиты не получится. Единственное, что, может, как-то нынешние элиты заставить все свои деньги направлять на развитие страны, а не на Запад выводить — это, наверное, какие-то финансовые плюсы для них. Когда они поймут, что от инвестиций в Россию им будет больше выгоды, чем себе в карман складывать. Как этого добиться, честно скажу, не знаю.
— Память о Великой Победе поможет нам вернуть ощущение страны?
— Мне действительно кажется, что 9 Мая — это очень важный для нашей страны праздник. Если говорить про то, что поможет воспитывать патриотизм, — то нужно больше памятных дат, когда мы побеждали, и в Великой Отечественной, и в 1812 году. У нацболов Лимонов ввел праздник День русской нации, 5 апреля, в честь Ледового побоища на Чудском озере. Больше должно быть напоминаний о том, какая мы страна и на что вообще способны.
— Что сейчас объединяет нас как нацию?
— Раньше была Великая Отечественная, в которой у каждого есть какие-то родственники, которые там участвовали. Так и сейчас, в принципе, на СВО у каждого есть знакомый, или родственник, или близкий родственник, кто участвует. Мне кажется, эта война многих объединяет.
Есть у нас что-то неуловимое — менталитет русский, который все равно отличается от других. Есть какие-то чисто наши, русские типажи людей, которых за границей не встретишь. Сам-то я за границей не был, могу судить только косвенно. А так с иностранцами только на СВО общался.
— Они добровольцами приезжали?
— Да, были из Испании, из США.
— Их взгляд на Россию отличается от того, как мы сами на себя смотрим?
— Они тоже по-разному видят Россию. То есть, для кого-то это страна, которая СВО начала, и такие вот мы, значит, сильные люди. Кто-то до сих пор думает, что у нас, как в СССР, социализм. В общем, все равно у всех разное мнение.
— Удастся ли с Западом жить мирно или они никогда от нас не отстанут?
— Я больше ко второму мнению склоняюсь. У нас, во-первых, и территория самая большая, огромное количество ресурсов. Во-вторых, есть все равно какая-то историческая память. Это в любом случае наши противники. Запад все равно, как бы там ни было, будет за ослабление России, и это нормальная конкурентная практика.
— Получается, то, что происходит сейчас, было неизбежно?
— Ну да. К войнам всегда надо быть готовым. И я не думаю, что мы с Трампом договоримся. Один человек в американской системе не решает — в любом случае уже давно сформированы элиты, как и во всех странах, и они свою линию будут гнуть. Лично для меня с самого первого дня СВО и даже до этого было понятно, что пока будет существовать Украина в качестве такого государства, эта угроза в любом случае будет. Причем не только со стороны Украины — в Казахстане непонятно, что творится, да и в целом на постсоветском пространстве.
СВО, мне кажется, должна закончиться исчезновением Украины как государства. Либо через десять-двадцать лет снова вспыхнет война. Допустим, будет перемирие, но там люди в любом случае продолжат жить мыслями о том, что они хотят России отомстить. Их еще больше будет Запад все равно на это накачивать. Поэтому просто нет вариантов.
— А есть ли у вас идеальный образ нашего государства?
— Мне кажется, что государство должно быть более жесткое снаружи и более мягкое внутри. По экономическому строю — что-то такое ближе к социализму. А в международной политике — жестче отстаивать свои интересы.
— Сейчас мы мягкие?
— С одной стороны, нет. Мы же СВО начали. С другой стороны, мы не на позиции однозначного мирового лидера. Хотелось бы, чтобы у нас было больше союзников, так сказать, среди соседних наших государств. Чтобы они не под влиянием Запада находились, а под нашим, российским. Мы окружены большим количеством стран, которые во многом к нам относятся не очень хорошо. У большинства все-таки мнение такое, что вот есть Запад, светлый, хороший, а вот Россия, так сказать, отсталая и непрогрессивная в чем-то.
Например, на Китай-городе висят плакаты о том, что Узбекистан очень большой вклад внес в победу СССР над Германией. Но при этом их заводы были построены в том числе русскими людьми во времена СССР. И я ловлю себя на мысли, что как-то это все не очень выглядит приятно, будто Узбекистан нам во всем помогал — а сейчас они тут работают, живут, просто деньги зарабатывают, — но у молодого поколения нет какого-то уважения к России.
Когда я был на Донбассе — там были армяне, осетины… все были, этих — нет. Причем старшее поколение в Узбекистане переживает, что СССР развалили. Ну, значит, надо бы и правда в чем-то, как СССР, в этом плане быть. Может, и не включать эти республики в состав, но какими-то другими путями воздействовать на них, чтобы наши соседи чувствовали, что Россия здесь, что Россия — сильная страна, и им лучше уважать нас и быть с нами, чем с тем же Западом.