Исламабад выбрал гибкую внешнюю политику, которая позволяет сохранять стратегическое партнерство с конкурирующими сторонами, укреплять политическую и экономическую стабильность и отстаивать право на ответственное обладание ядерным арсеналом
Недавний военный конфликт Пакистана и Индии вновь заставил обратить внимание на регион с тлеющим многие десятилетия территориальным конфликтом и соперничеством двух ядерных держав. К счастью, стороны не стремятся расчехлить запасы сверхоружия и всегда пытаются искать варианты урегулирования пограничных споров. Однако всегда сохраняется опасность перехода конфликта в терминальную стадию, радикализации части общества либо попадания ядерных боеголовок в руки террористов. И кажется, что менее развитый, не столь преуспевающий и богатый Пакистан ближе к этому опасному сценарию.
В то же время, несмотря на закрепившуюся за Пакистаном славу «регионального хулигана», Исламабад вовсе не стремится ввергнуть Южную Азию (а затем и весь мир) в анархию. Напротив, страна ищет свое место в новом миропорядке. Такое, чтобы оно полностью соответствовало мировоззрению и национальной идентичности жителей страны.
Поскольку подавляющее большинство населения Пакистана составляют мусульмане-сунниты, основой мировоззрения новой страны закономерно стал религиозный национализм, корни которого уходят в эпоху колониальной борьбы. Ее постулаты сформулировала Всеиндийская мусульманская лига. С 1906 года она боролась за суверенитет Индии, а когда это стало реальным — за отделение исламских регионов в отдельное государство.
Идеологи партии делали ставку на «Теорию двух наций» — концепцию, согласно которой именно религия, а не язык или этничность определяли самоидентификацию населения, а значит, общество Индии следовало бы делить на мусульманское и индуистское. Сто лет назад подавляющее большинство жителей страны не видело в этом резона. Мусульманская лига сталкивалась с сопротивлением и крестьянства, и интеллигенции. Сегодня же эта идеология горячо поддерживается в Пакистане и частично в Индии.
Своеобразную услугу Лиге оказали британцы, которые планировали продвигать свои интересы, стравливая индуистские и мусульманские общины. Взращенные при участии Короны националисты, по духу близкие к Мусульманской лиге, стали движущей силой, обеспечившей постепенный дрейф будущего Пакистана из состава единой Британской Индии.
Само название «Пакистан» переводится с урду как «Земля чистых», что должно подчеркивать духовную чистоту местного населения и его приверженность исламскому вероучению. Есть, впрочем, и другая версия — будто бы это акроним из названий пяти северных регионов Британской Индии: Пенджаб (П), Афгания (А), Кашмир (К), Синд (С) и Белуджистан (ТАН). Идея принадлежала идеологам Мусульманской лиги и, в теории, должна была подчеркнуть крепкую связь мусульманских провинций.
Как бы то ни было, в 1947 году Пакистан оформился в независимое государство. И какое-то время даже мирно сосуществовал с Индией — пока их интересы не столкнулись вокруг формально независимого Джамму и Кашмира. Спровоцированное пакистанскими агентами восстание мусульман в туземном княжестве толкнуло местные элиты в орбиту влияния Нью-Дели, а Джамму и Кашмир стал яблоком раздора между соседями на ближайшие полвека.
Разногласия вокруг бывшего княжества, впоследствии разделенного между странами, спровоцировали ускоренный отход пакистанской культуры от наследия Британской Индии. Если в первые годы история молодого Пакистана была вписана в общеиндийскую, то уже в начале 1950-х постановка вопроса изменилась. Исламабад стал продолжателем традиций не Британской Индии, а средневековых мусульманских королевств, которые правили на этих землях столетия назад. Сам же факт общего с Нью-Дели прошлого старательно ретушировался, как и доисламские традиции народов Индийского субконтинента.
Теперь, по прошествии многих лет, убедить рядового пакистанца в том, что он является во многом «единокровным братом» Индии, уже вряд ли получится. Конструкт об обособленной истории Пакистана настолько силен и живуч, что предшественником Пакистана будет названа, скорее, империя Великих Моголов, чем Британская Индия.
И официальный Исламабад продолжает укреплять эту убежденность, тем самым «углубляя» национальную историю независимого Пакистана как минимум на несколько веков.
Армия и спецслужбы исторически имели сильное влияние на внутреннюю и внешнюю политику Пакистана, считаясь одним из столпов государственности — наравне с законом и порядком.
Они же выступают своего рода «экстренным противовесом» гражданским институтам. В истории Пакистана было как минимум четыре случая, когда армия в последний момент брала власть в свои руки и спасала страну от коллапса. По крайней мере, так считают сами военные. До середины 2000-х годов без ведома пакистанского генералитета не решался ни один значимый военно-политический вопрос.
Во второй половине 2000-х ситуация, казалось бы, изменилась. С приходом к власти в 2008 году журналиста Юсуфа Резы Гилани (2008‒2012), сместившего очередную «вечную хунту», в премьерское кресло больше не садились профессиональные военные. Руль перехватили бизнесмены Раджа Первез Ашраф (2012‒2013) и Миан Мохаммад Наваз Шариф (2013‒2017), инженер Шахид Хакан Аббаси (2017‒2018), профессиональный спортсмен Имран Ахмед Хан Ниязи (2018‒2022) и искусствовед Шехбаз Шариф (с 2024 года). И хотя полный срок смогли отработать далеко не все, даже самым провальным управленцам удавалось избежать новых вмешательств армии в политику страны.
Впрочем, из массового сознания лозунг «Народ и армия едины» никуда не делся. Рядовые пакистанцы по-прежнему с уважением и трепетом относятся к «мундирам» и видят в них «стоп-кран», с помощью которого в любой момент можно остановить движение Исламабада по ложному курсу.
Гражданские власти хорошо понимают это и стремятся максимально «делить» с военными ответственность за самые значимые решения. Не случайно во время майского приграничного конфликта между Индией и Пакистаном официальный Исламабад почти сразу дал военным карт-бланш на выбор стратегии действий против индийцев. С началом острой фазы ирано-израильского конфликта в июне 2025 года армия также высказала позицию раньше гражданских, выразив поддержку иранским «побратимам».
Национальная разведка (или Межведомственная разведка, более известная как ISI, по первым буквам английского названия) держится от «мундиров» особняком и пытается играть роль «третьей силы». Такому позиционированию во многом способствуют созданный вокруг нее ореол повышенной секретности, а также нежелание ее руководства напрямую вмешиваться в противостояние военных и гражданских.
Кроме того, за ISI тянется шлейф неоднозначных операций и проектов — будь то поддержка афганских партизан-моджахедов в 1980-е годы или обучение боевиков «Аль-Каиды»* в начале 2000-х, а после терактов 11 сентября еще и сокрытие на своих территориях тогдашнего лидера и идеолога террористов Усамы бен Ладена. Построить с таким неоднозначным «портфолио» благородный образ в глазах зарубежного обывателя весьма проблематично.
Зато с чем у пакистанской разведки нет проблем, так это с созданием позитивного имиджа внутри страны. Руководство ISI не жалеет сил на то, чтобы его сотрудники в глазах среднестатистического пакистанского гражданина выглядели защитниками высших ценностей. Однако полноценно конкурировать с «мундирами» за статус главного столпа пакистанской государственности разведка пока все же не может.
Все государственные институты Пакистана объединяет стремление вынести на передний план собственную демократичность и готовность к преобразованиям. С обещанием провести комплексные реформы приходит едва ли не каждый новый премьер.
Однако преобразования в пакистанском обществе движутся медленно и с оглядкой на позицию религиозных и политических авторитетов. На это сохраняется сильный запрос «низов»: почти треть населения страны составляют пенджабцы — набожные земледельцы, которые мечтают, чтобы Пакистан избрал тот же путь развития, как когда-то Саудовская Аравия, и стал одним из столпов исламского мира. Обижать такую обширную категорию электората, на которую к тому же завязана часть экономики, в высоких кабинетах не хотят.
Официальный Исламабад все больше уходит от ценностей «демократии по-американски» и продолжает дрейф в сторону авторитаризма с уклоном в религиозный консерватизм. И хотя пакистанские догмы по-прежнему существенно мягче, чем в той же Саудовской Аравии, местные жители строго следят (особенно в сельских районах) за соблюдением норм мусульманской морали.
Вновь растет влияние армии на политические круги — к последним примыкают еще и реваншисты, требующие «немедленного и жесткого ответа» на милитаризацию Индии, что увеличивает удельный вес сторонников продолжения военной линии.
Однако эти процессы скрыты от глаз обычного наблюдателя и пока не слишком влияют на курс страны. Исламабад, даже с учетом дрейфа, держит разумный баланс между светскими и религиозными силами, уклоняясь от превращения в страну ярых фанатиков.
На первый взгляд в Пакистане сложились хорошие стартовые условия для экономического развития. Страна имеет выгодное географическое положение и развитую (по меркам Южной Азии) транспортную систему, позволяющую предлагать внешним партнерам любые варианты транзита грузов. Здесь создана — еще со времен британского владычества — разветвленная сеть железных и автомобильных дорог, которую правительство активно расширяет и модернизирует. В этом ему помогают США, являющиеся ближайшим партнером «Страны чистых» едва ли не с самого ее основания, а также Китай. Последний и вовсе обещает Пакистану «поднять с колен» целые провинции и протянуть дороги в самые глухие районы.
Активно наращивается торговля морем — через глубоководные порты Карачи, Касим и Гвадар. Причем последний с подачи Китая постепенно превращается в ключевой торговый хаб страны, через который будет ежегодно проходить до 200 млн тонн грузов — в четыре раза больше текущего грузооборота всех пакистанских портов, вместе взятых. Ожидается также, что к 2030 году обновленный порт станет «воротами в Персидский залив» и обеспечит кратное увеличение объемов торговли между Южной Азией и Ближним Востоком.
Однако даже будучи обласканным вниманием сверхдержав, Пакистан едва ли может назвать себя преуспевающей страной; его экономика уже много лет балансирует на грани коллапса, а за чертой бедности сегодня находится около 40% населения страны — вполовину больше, чем в начале десятилетия. Проблемы с топливом и электроэнергией приобрели системный характер.
Сами пакистанцы, кажется, до сих пор не определились, кто в большей степени виноват в их бедах. США, которые обещали построить в Пакистане новые заводы и развернуть производства, но под разными предлогами уклонялись от обязательств? Китай, который под видом помощи де-факто брал под негласный контроль ключевые промышленные инфраструктурные объекты? Саудовская Аравия, которая под предлогом поддержки братского государства уничтожила пакистанский нефтяной сектор и «сбросила с доски» набирающего силу конкурента? Каждый из выпадов отчасти обоснован.
Однако наибольший ущерб Исламабаду нанесла собственная беспечность. Национальная экономика долгое время была завязана на аграрный сектор, а наибольшие барыши приносили экспорт риса, хлопка и сахарного тростника. Всякая новая администрация пыталась пройти меж двух огней — быстро (и желательно руками партнеров) индустриализировать страну, но при этом не уронить объемы экспорта сельхозпродукции. В результате преобразования в экономике носили скорее косметический характер — и в основном купировали просчеты предшественников, не обеспечивая качественный рост.
Такой подход сослужил дурную службу во время пандемии COVID-19. Из-за закрытия мировых рынков завязанная на сельхозсектор экономика быстро опустилась на дно и продолжает восстанавливаться от потрясений до сих пор.
Неспособность пакистанских властей справиться с экономическими вызовами неизбежно провоцирует брожение в «низах» пакистанского общества. Число потенциально недовольных ситуацией, по самым скромным оценкам, превышает 80 млн человек — такие цифры приводит в своих отчетах национальное МВД; реальный показатель может оказаться и выше. Это, в свою очередь, создает у внешних наблюдателей опасения, что Пакистан вот-вот расколется на части, а временщики разной степени радикальности наперегонки устремятся захватывать контроль над ядерным оружием.
Однако на деле до анархии стране еще далеко. Значительная часть пакистанского общества привыкла к трудностям и лишениям, продолжающимся еще с колониальных времен, и воспринимает нынешние завихрения экономики как ситуативные.
Протесты если и случаются, то на почве политических разногласий — как было, например, в 2024 году, когда сторонники партии «Движение за справедливость» не согласились с приговором ее лидеру Имрану Хану и устроили массовые манифестации. Однако и те со временем сошли на нет.
К тому же уравновешивающим фактором для многих пакистанцев пока выступает нейтралитет армии. Если «мундиры» не вмешиваются — значит, опасная черта для государства еще не достигнута.
Чтобы «разогнать» экономику, Исламабад стремится включаться во все крупные торговые и логистические проекты, до которых способен дотянуться. И центральное место в торгово-экономической стратегии Пакистана занимает продвигаемый Китаем логистический мегапроект «Один пояс — один путь».
Исламабад присоединился к инициативе в числе первых, в 2013 году, и быстро выбился в группу активных партнеров Пекина. А благодаря Китайско-пакистанскому экономическому партнерству (КПЭК) сумел еще и добиться щедрых ссуд на развитие транспортной сети и модернизацию некоторых логистических узлов. Китайские вливания в пакистанскую экономику под эгидой КПЭК помогли Исламабаду восстановить истощившиеся валютные резервы, стабилизовать топливный и энергетический рынки, а также сбросить излишки сельхозпродукции на рынок Поднебесной. В каком-то смысле отсутствием топливных бунтов и успокоением фермеров Пакистан обязан именно Пекину.
Несмотря на трения с Индией, Пакистан также продолжает участие в логистическом проекте «Транспортный коридор “Север — Юг”» (ТКСЮ), делая упор на развитие железнодорожных перевозок в его рамках.
Притягательность Пакистана — в сравнении с его ближайшими соседями (в первую очередь с Индией) — объясняется его универсальностью. Исламабад не нацелен на жесткую конкуренцию и в логистических проектах не рвется на лидирующие позиции. Его задача — стабилизировать экономику и привлечь средства на модернизацию ветшающей транспортной системы. Обеспечить ее обновление полностью за свой счет Пакистан пока не может — хотя почти каждый новый премьер считает своим долгом сделать в предвыборной программе акцент на скорое «обретение самостоятельности».
Даже тесные военно-политические связи с США, которые, по идее, должны были спровоцировать дистанцирование Пакистана от КНР, на деле не помешали развитию кооперации с китайцами. А все потому, что Исламабад жестко разграничивает политические и торговые контакты и балансирует между Пекином и Москвой с одной стороны и Вашингтоном и Брюсселем — с другой.
Для пакистанских властей крайне важно закрепить имидж зрелого государства, не несущего угрозы соседям и способного адекватно выстраивать сотрудничество — и тем самым развеять многолетнюю репутацию «регионального хулигана».
Конечно, Пакистан известен на весь мир далеко не благодаря торговым связям. На слуху частые опасения применения его ядерного арсенала. Тем более что страна получила его не совсем честно — спустя почти три десятилетия после глобального запрета на создание ядерного оружия.
«Ядерная» тема остается для пакистанцев предметом национальной гордости. Исламабад со временем научился расчетливо замахиваться «ядерной дубиной» и не пугать мир почем зря
«Старшим родителем» пакистанского арсенала считается Китай, который таким образом попытался уравновесить ядерную Индию — та получила доступ к запретным технологиям в 1974 году и бросила вызов балансу сил в Южной Азии. В ответ на это Пекин тайно передал Пакистану чертежи первых атомных боезарядов, а Исламабад доработал их с учетом опыта других ядерных стран: на испытаниях «Чагай-I» (1998 год) демонстрировались бомбы, «вдохновленные» китайскими образцами.
Помогла и лояльность Саудовской Аравии. После введения международных санкций в отношении Исламабада король Фахд распорядился бесплатно поставлять Пакистану 50 тыс. баррелей нефти в сутки — в знак поддержки первого мусульманского государства, добившегося получения собственного ядерного оружия, — и тем самым спас экономику страны от развала. А заодно и помог выбить деньги на дальнейшее развитие ядерной отрасли.
В мировом рейтинге ядерных арсеналов Пакистан сегодня стоит на шестом месте — после стран «атомной пятерки» (Россия, США, КНР, Великобритания, Франция») и Израиля. Последний формально не обладает ядерным оружием, но и не отрицает его наличие.
Точное количество боезарядов, стоящих на вооружении у Пакистана, неизвестно. По некоторым оценкам и в зависимости от методики расчета, оно варьируется от 60 до 150 штук. Большинство экспертов считают, что в 2025 году в обойме у Исламабада не меньше 120 ядерных единиц.
Индия — основной геополитический противник Пакистана — на первый взгляд обладает менее развитым арсеналом: по оценкам экспертов, у Нью-Дели от 90 до 110 ядерных зарядов в боеготовом состоянии. С другой стороны, индийцы обладают достаточным количеством сырья и компонентов, а также развитой системой предприятий двойного назначения, чтобы в кратчайшие сроки произвести еще примерно столько же. Технические же возможности Исламабада позволяют дополнительно сделать — даже при самом оптимистичном сценарии — не более 50 боезарядов.
Кроме того, Индия провела испытания своих ядерных мощностей гораздо раньше, в 1974 году, и сегодня обладает развитой ядерной триадой (ядерные заряды морского, воздушного и наземного базирования), в то время как Исламабад с 1998 года успел развить только наземный и воздушный компоненты. Однако даже будучи на «догоняющих» позициях, рядовые пакистанцы чтят память отца атомной бомбы Абдулы Кадыр Хана, считая, что он помог создать систему сдерживания, благодаря которой в Нью-Дели так и не решились закрыть силой «пакистанское досье».
Наблюдатели, в свою очередь, опасаются, что сверхоружие в нестабильном государстве может попасть в руки террористов или религиозных фанатиков. В 2009 году этому страху поддались даже американцы: они попытались установить внешний контроль над пакистанскими арсеналами — из опасений, что им завладеют набравшие силу талибы. Споры между Вашингтоном и Исламабадом велись столь ожесточенные, что едва не привели к разрыву дипломатических отношений. И это с учетом того, что США на тот момент были важнейшим стратегическим партнером Пакистана.
Достичь консенсуса удалось в последний момент, но разработку системы государственного контроля над арсеналом Штаты взяли на себя. Теперь система надзора устроена таким образом, что согласовать запуск ядерных ракет могут только представители военных и гражданских структур одновременно, и если одна из них будет скомпрометирована, вторая сможет остановить катастрофу. Кроме того, часть боезарядов введена в «полуактивное» состояние и не снаряжена детонаторами — для их установки требуется разрешение специальных уполномоченных лиц.
Реализована также многоступенчатая система отборов и проверок среди солдат, которым предстоит нести службу на ядерных объектах и вблизи складов со специальными боеприпасами. Все ради предупреждения возможности проникновения в ряды охраны мятежников и религиозных фанатиков.
На случай особых событий (например, прихода к власти в Пакистане радикалов или террористов) Вашингтон оставил за собой право использовать силу для установления контроля над ядерным арсеналом Пакистана — по схеме, аналогичной иракской кампании 2003 года. В Исламабаде не любят вспоминать об этом джентльменском соглашении, но на всякий случай не подпускают американцев слишком близко к стратегическим объектам и отклоняют предложения разместить в стране военные базы США. Дабы не давать Вашингтону лишний рычаг давления и заодно не провоцировать рождение теорий заговора в реваншистской среде.
Жизнь в условиях «осажденной крепости» сформировала у пакистанских элит специфический подход к выстраиванию внешней политики. В соответствии с ним ядром любой концепции выступают две стратагемы — территориальная целостность и безопасность, вокруг которых уже выстраивались (часто в хаотичном порядке) отношения с внешним миром. Этот принцип заложил еще Каид-и-Азам Мухаммад Али Джинна, основатель «Земли чистых», и сегодняшние элиты продолжают его придерживаться.
Исламабад пытается преподнести себя в качестве активного и надежного игрока мировой экономики, стремится играть роль арбитра в Южной Азии (хотя сам зачастую служит источником региональной напряженности), работает над брендом «страны воинов и торговцев», делая тем самым очередной реверанс наследию империи Великих Моголов.
Сильная сторона стратегии Исламабада — гибкость и универсальность. Страна не отходит от «непреложных постулатов» внешней политики конца 1940-х годов, но эффективно подгоняет их под интересы и запрос партнеров. Так, ставка Пакистана на политику открытых дверей для иностранного капитала находит отклик в КНР, поддержание образа умеренной мусульманской страны помогает наводить мосты в диалоге с аравийскими монархиями, а апеллирование к демократическим преобразованиям — поддерживать контакты с США и ЕС. Стремление играть активную роль в региональных организациях и участвовать в коллективном обеспечении безопасности в Большой Евразии упрощает диалог с РФ, формирует (например, по линии совместной борьбы с терроризмом) связи с НАТО и даже снижает (пусть мизерно) напряженность в отношениях с Индией.
С другой стороны, стратегия балансирования не лишена недостатков. Наиболее очевидный — отсутствие у Пакистана долгосрочных планов выстраивания внешней политики. Контакты Исламабада подчинены тактическим, а не стратегическим интересам, и даже самые проверенные союзники могут оказаться в «черном списке» — особенно если попытаются оспорить основополагающие тренды пакистанской политики.
Яркий пример — дипломатический конфликт администрации Имрана Хана с США в 2021‒2022 годах. Хан счел, что излишне деятельное вмешательство Вашингтона во внутренние дела Пакистана нарушает постулат о безопасности страны, и резко дистанцировался от Штатов. Причем настроения премьера моментально передались рядовым пакистанцам: многие из них вдруг начали видеть в Вашингтоне не союзника, а противника и искать в любых внутренних дрязгах «след Белого дома». Выправить ситуацию и урезонить население смог только следующий кабмин — однако даже спустя несколько лет «призрак американского вмешательства» периодически всплывает в пакистанских СМИ.
«Ядерная» тема остается для страны одновременно и предметом национальной гордости, и главной болевой точкой. Исламабад со временем научился расчетливо замахиваться «ядерной дубиной» и не пугать мир почем зря. При этом он по-прежнему ревностно охраняет арсеналы как от друзей, так и от врагов. Всячески подчеркивает готовность быстро переступить черту ядерного конфликта — хотя и медлит до последнего, не желая бить первым. Это говорит о том, что национальные элиты все еще находятся в поисках баланса. Как и всякому молодому государству, Пакистану только предстоит пройти стадию дипломатической зрелости.
* Организация признана террористической и запрещена в РФ.