Человечество продуцировало научные знания и прорывные изобретения в течение всей своей истории, но лишь промышленная революция XIX века создала механизм конвертации инноваций в экономический рост. Свою версию ответа на эту загадку дали лауреаты Премии Банка Швеции памяти Альфреда Нобеля 2025 года
Исторические данные свидетельствуют, что на протяжении тысячелетий среднемировой доход на душу населения оставался практически неизменным. По оценкам видного макроэкономического историка Ангуса Мэддисона, в 1000 году этот показатель был таким же, как и в начале нашей эры, а в 1823-м оказался лишь на 53% выше, чем в 1000-м. Однако примерно 200 лет тому назад экономика Британии, а вслед за ней и экономики ряда других стран вышли на траекторию стабильного долговременного роста, который в итоге дал грандиозное повышение уровня среднедушевого дохода. Эта впечатляющая картина представлена на графике 1, показывающем динамику душевого дохода для Британии с 1270 года до настоящего времени.
Почему устойчивый долговременный рост, обеспечивший современные высокие стандарты жизни во многих странах, мог начаться только 200 лет назад и что было его движущей силой? Основная идея нобелевских лауреатов 2025 года Джоэля Мокира, Филиппа Агьона и Питера Хоуитта состоит в том, что этой силой был непрерывной поток технологических инноваций, начавшийся в ходе промышленной революции. Нобелевский лауреат 1993 года Дуглас Норт, а затем прошлогодние лауреаты Дарон Аджемоглу, Саймон Джонсон и Джеймс Робинсон выдвигали на первый план роль институтов, благоприятствующих или препятствующих предпринимательской активности и экономическому росту. И тот и другой подходы к объяснению феномена роста вряд ли можно считать конкурирующими — скорее они дополняют друг друга.
Таким же образом следует оценивать взаимосвязь работ нынешних лауреатов. Мокир внес значительный вклад в развитие экономической истории как научной дисциплины. Он в деталях изучал процессы технологического развития, происходившие в странах Европы и Азии с древних времен, чтобы выявить необходимые предпосылки долговременного роста и доказать, что одной из важнейших было продуктивное взаимодействие научных исследований и технологических инноваций.
Агьон и Хоуитт изучали долговременный устойчивый рост с помощью математической модели, ставшей базовой для многочисленных дальнейших теоретических и эмпирических изысканий. В основе этой модели лежит ставшая известной благодаря работам австрийского экономиста Йозефа Шумпетера идея «созидательного разрушения», согласно которой генерирование технологических инноваций представляет собой динамический процесс конкуренции фирм, осуществляющих исследования и разработки и борющихся таким способом за выживание на рынке.
Основной вопрос, на который отвечают работы Мокира, заключается в том, каким образом новые знания, коими овладевало человечество, помогали создавать материальную культуру и привнесенное ею процветание. В серии фундаментальных монографий, издававшихся в 1990-е и 2000-е годы, он на богатом историческом материале подробно исследовал изобретения и технические инновации, реализованные с древних времен в разных цивилизациях, включая античный Рим, Грецию и Китай.
В книге «Дары Афины», вышедшей в 2002 году, Мокир использует термин «полезные знания», введенный нобелевским лауреатом Саймоном Кузнецом в книге 1965 года об экономическом росте. Полезные знания в качестве основного источника экономического роста включают два типа знаний. Первый — пропозициональные знания о природных явлениях и закономерностях, которые дают ответы на вопросы «почему» и трактуются Мокиром шире, чем теоретические знания в современном понимании. Второй тип — прескриптивные знания о том, «как делать» что-либо, материализованные в виде чертежей, схем, описаний, инструкций и т. д., то есть во всем том, что обобщается понятием «технология».
Как утверждает Мокир, устойчивый экономический рост на основе технологических инноваций возможен, только если существует продуктивная взаимосвязь пропозициональных и прескриптивных знаний. Она создает синергию, обеспечивающую создание и накопление полезных знаний. Возникновение данной синергии позволило некоторым странам Европы, в первую очередь Британии, запустить непрерывный инновационный процесс, ставший источником долговременного экономического роста.
До середины XVIII века такая взаимосвязь отсутствовала. Как показал в своих книгах Мокир, еще с античных времен были накоплены определенные знания в области математики и физики, которые, как правило, не находили применения на практике. Инновации, даже такие прорывные, как ветряная мельница, тяжелый плуг или печатный станок, носили спорадический характер и не оказывали влияния на долговременную экономическую динамику. Мокир пришел к выводу, что инновации не могли обеспечить устойчивый рост экономики потому, что не было понятно, как технологии работали, а это препятствовало процессам их развития и мультиплицирования. По его словам, инженерное дело существовало без механики, металлургия — без металловедения, горное дело — без геологии, обработка земли — без почвоведения и т. д. До определенного времени просто не существовало естественнонаучной базы для понимания природы технологий, однако после научной революции XVII‒XVIII веков препятствия на пути превращения науки в производительную силу определялись институциональными факторами.
Из-за отсутствия взаимной связи науки и производства до XVIII века в мировой экономике господствовала стагнация. Как можно видеть на графике 1, до 1700 года рост среднедушевого дохода Британии был очень слабым либо отсутствовал. Всплески экономического роста наблюдались в отдельные периоды в некоторых других странах, но они затухали по прошествии нескольких десятилетий. Мокир в работе 2000 года исследовал неудачный опыт Голландии, которая до начала промышленной революции была наиболее передовой страной Европы. Однако к началу XVIII века она утратила лидерство, несмотря на высокий уровень человеческого капитала и благоприятные для рынков институты. Причиной неудачи было отсутствие эффективного взаимодействия между исследователями и производителями, из-за чего Голландия не смогла обеспечить в необходимой мере генерацию полезных знаний.
Сложившиеся в этой стране после окончания буржуазной революции группы влияния были привязаны к традиционным технологиям, до определенного времени передовым. Представители коммерческой элиты оказались слишком консервативными и прагматичными и не испытывали интереса к пониманию научных основ технологий, с которыми имели дело. Такое отношение к науке, по мнению Мокира, в итоге притормозило технологическое развитие Голландии.
Еще более яркий пример, рассмотренный Мокиром в монографии 1990 года «Рычаг богатства», — Китай. До XIV века он опережал Европу в технологическом развитии благодаря множеству инноваций в производстве текстиля, керамики, фармацевтики, лакокрасочных изделий и т. д., а также в земледелии и мореходстве. Однако инновационный процесс в этой стране не трансформировался в подобие промышленной революции. Более того, к началу Нового времени Китай вошел в режим технологической стагнации, иногда переходившей в регресс — например, в судостроении. По мнению Мокира, причина такой неудачи состояла в том, что Китай не смог перейти от изобретений опытным путем к систематическому использованию научных методов. Сказалось также отсутствие конкурентной среды в инновационной деятельности, находившейся под контролем государственной бюрократии.
Таким образом, экономическая стагнация характеризовала всю предысторию человечества и была преодолена лишь в результате промышленной революции, начавшейся в Британии и охватившей период 1760‒1830 г. Историками и экономическими историками было предложено множество исследований этого явления и давались разные оценки того, в какой мере оно было значимым для дальнейшего развития мировой экономики. На основе множества исторических фактов Мокир продемонстрировал, что промышленная революция сыграла основополагающую роль в переходе экономики Британии и ряда других стран от стагнации к устойчивому долговременному росту. В своих работах он дает ответ на вопрос, почему это стало возможным и что предотвратило возврат этих экономик к прежнему режиму стагнации.
Одним из факторов, оказавших положительное влияние на промышленную революцию, было европейское Просвещение, которому, в свою очередь, предшествовало развитие научных методов, начавшееся в XVII веке. Мокир показывает, что к середине XVIII столетия пропозициональные знания оформились на научной основе, поскольку исследования совершенствовались и систематизировались на базе достаточно точных методов измерения, проведения экспериментов и наличия возможностей воспроизводства экспериментальных результатов. Наука бурно развивалась благодаря свободному обмену научными знаниями в рамках так называемой Республики писем, объединившей сообщества ученых из разных стран, учреждению национальных академий наук, а также экспоненциальному росту числа научных периодических изданий.
До XIV века Китай опережал Европу в технологическом развитии благодаря множеству инноваций в производстве текстиля, керамики, фармацевтики, лакокрасочных изделий и др., а также в земледелии и мореходстве. Однако инновационный процесс не трансформировался в подобие промышленной революции. Более того, к началу Нового времени Китай вошел в режим технологической стагнации
Благодаря большей открытости и расширению обмена информацией началось проникновение научных идей и знаний в сферы практической деятельности, а наука постепенно становилась основой технического развития. В книге «Дары Афины» Мокир ввел понятие «промышленное просвещение», чтобы объяснить, как происходило сближение научных и практических знаний в эпоху промышленной революции. С одной стороны, академическая наука перестала быть тайной за семью печатями, а с другой — облегчилось понимание существа технологических процессов с научной точки зрения. Это дало стимул потоку инноваций микроуровня, дополнивших прорывные изобретения. Стал возможен обмен научно-технической информацией, аналогичный обмену научными знаниями между учеными в Республике писем. В результате достижения науки стали более доступными для практиков, реализующих технологические инновации, а научные исследования стали в большей мере ориентироваться на их запросы.
Основываясь на своей концепции промышленного просвещения, Мокир смог объяснить, почему промышленный подъем Британии, вызванный технологическими инновациями, оказался устойчивым и трансформировался в долговременный экономический рост. Мокир посвятил исследованию промышленной революции в этой стране объемистый труд «Просвещенная экономика», изданный в 2009 году. Он задается вопросом, что объясняет первенство Британии среди европейских стран и в чем заключались ее преимущества, позволившие сделать рывок на основе технологических инноваций. В поисках ответа Мокир опирался на огромный массив фактического материала, включающего, помимо статданных, письма, биографии, официальные отчеты, технические описания, а также обширный историографический материал.
В «Просвещенной экономике» Мокир демонстрирует всеохватывающий характер британской промышленной революции. Она не ограничивалась развитием хлопчатобумажной промышленности и металлургии, традиционно находившихся в центре внимания большинства историков и экономических историков. Как показал Мокир, многочисленные революционные инновации происходили во многих отраслях материального производства, включая судостроение, станкостроение, стекольную промышленность, пивоварение и т. д. Инновациям в сфере услуг, включающей транспорт, торговлю и финансы, он посвятил две отдельные главы этой монографии.
Но, рассуждая о преимуществах Британии в создании благоприятных условий для промышленной революции, следует все же упомянуть колониальную систему, обеспечивавшую метрополию дешевыми ресурсами и рынками сбыта, а также тот факт, что континентальная Европа на несколько десятилетий погрязла в революционной смуте и масштабных войнах, тогда как Британия продолжала развиваться в мирных условиях, хотя поспособствовала разжиганию этих войн. В XX веке похожий сценарий прорывного развития экономики был реализован США.
Тем не менее, соглашаясь с суждениями Мокира, нельзя не признать выдающимися научно-технические достижения Британии в XVIII‒XIX веках. Они обычно ассоциируются с именами Томаса Ньюкомена и Джеймса Уатта — создателей парового двигателя или, например, Ричарда Акрайта — создателя прядильной машины и других известных изобретателей. Однако Мокир уделяет гораздо больше внимания процессам реализации инноваций на микроуровне, в которых решающую роль играли рядовые инженеры и мастера. Они были способны хорошо разобраться в новых идеях и осуществить их внедрение, обеспечив эффективную обратную связь с изобретателями. В значительной мере это была высококомпетентная и образованная трудовая элита, обучавшаяся в школах и на производстве и в той или иной степени связанная с научным сообществом.
О значении фундаментальных научных знаний в продвижении новых прорывных технических идей свидетельствует интересный исторический пример, приведенный Мокиром в «Дарах Афины». В 1843 году американский врач (и поэт) Оливер Холмс опубликовал исследование, в котором предположил, что причиной многочисленных смертей в больницах является отсутствие стерилизации медицинских инструментов и рук врачебного персонала. Это открытие встретило решительное сопротивление медицинских работников, не согласных с такой оценкой их деятельности, и поэтому Холмс был вынужден отказаться от своего открытия. Он, как и его австро-венгерский коллега Игнац Земмельвейс, сделавший аналогичное предположение, не могли объяснить причинно-следственную связь, которая была установлена лишь двадцать лет спустя благодаря открытиям в микробиологии Луи Пастера и Джозефа Листера.
Этот пример демонстрирует, насколько важную роль может играть положительный общественный настрой по отношению к инновациям. Не менее важно создание институтов, позволяющих преодолеть или хотя бы ослабить сопротивление групп влияния, не заинтересованных в инновациях. Такое сопротивление неизбежно, поскольку технический прогресс создает как победителей, добивающихся успешных инновационных результатов, так и проигравших, стремящихся защитить свои дивиденды, приносимые устаревшими технологиями. Как утверждает Мокир, политические институты Британии, существовавшие во время промышленной революции, позволяли различным группам влияния находить компромиссные решения.
Тема победителей и проигравших в конкурентной борьбе занимает центральное место в исследованиях двух других нобелевских лауреатов. Агьон и Хоуитт изучали природу экономического роста, основанного на технологических инновациях, которые реализуются в условиях постоянного входа на рынок успешных новых фирм и выхода действующих, не выдерживающих конкуренции и теряющих свои источники прибыли. Такой динамизм на микроуровне, являющийся воплощением «созидательного разрушения», движет технологическим развитием, обеспечивающим устойчивый эндогенный рост на макроуровне.
Отметим, что понятие «созидательное разрушение» имеет узкий смысл и относится к инновационной конкуренции фирм. Однако это понятие нередко употребляется в разных контекстах с негативной коннотацией, хотя при этим имеется в виду нечто совершенно противоположное — «разрушительное созидание».
Метафору «созидательного разрушения» предложил Йозеф Шумпетер в 1942 году в книге «Капитализм, социализм и демократия», где был представлен пессимистичный взгляд на долговременные возможности рыночной конкуренции. Она приводит к доминированию крупных корпораций, в результате чего мотивация менеджеров к инновациям ослабевает, а процесс созидательного разрушения со временем вырождается. По мнению Шумпетера, у капитализма, основанного на свободном инновационном предпринимательстве, нет перспектив.
Мрачные прогнозы Шумпетера не оправдались, по крайней мере во второй половине XX века. В этот период в странах развитого капитализма происходил устойчивый рост, что видно на примере Британии на графике 1. Такая динамика подтверждала точку зрения, что рост капиталистических экономик носит устойчивый эндогенный характер. Идея, что созидательное разрушение движет этим ростом, согласуется, например, с эмпирическими данными по США. Они свидетельствуют, что уровни входа-выхода компаний по различным отраслям положительно коррелируют с темпами экономического роста.
Агьон и Хоуитт объяснили теоретически, как устойчивый эндогенный рост на макроуровне сочетается с инновационным динамизмом на микроуровне. Они предложили «модель роста через созидательное разрушение» в одноименной статье, опубликованной в журнале «Эконометрика» в 1992 году. Модель описывает монополистическую конкуренцию фирм за рыночную нишу, в которой может находиться лишь один производитель, защищенный патентным правом. Патент не ограничен во времени, и никто не может войти в эту нишу с аналогичным продуктом.
Защита интеллектуальной собственности обеспечивает в модели монопольную прибыль, но не гарантирует от входа на рынок фирмы с патентованным продуктом более высокого качества. Это дает аутсайдерам стимул инвестировать в исследования и разработки (ИР), чтобы получить новый патент и вытеснить монополиста с рынка, заняв его место. Победитель в этой борьбе в буквальном смысле «получает все», то есть монопольное положение в рыночной нише. Агьон и Хоуитт используют в своей статье еще одну метафору — «кражи бизнеса» у проигравшей стороны: созданная ранее другими участниками рыночная ниша полностью переходит победителю.
В этой теоретической схеме действующий на рынке монополист находится в невыгодном положении, так как ему нет смысла красть бизнес у самого себя, инвестируя в инновации. При этом аутсайдер должен вкладывать в ИР тем больше, чем выше уровень качества, достигнутый действующей фирмой. Возникает эффект конкурентного перетока знаний: чем выше достигнутый уровень качества, тем больше надо инвестировать, чтобы его преодолеть. В этом существенное отличие модели созидательного разрушения Агьона — Хоуитта от модели эндогенного технологического сдвига нобелевского лауреата 2018 года Пола Ромера. В его модели знания являются неконкурентным благом, а положительный эффект от их перетока возникает потому, что продуктивность инновационного сектора растет с увеличением накопленных знаний.
В модели Агьона — Хоуитта предполагается большое число рыночных ниш, поэтому динамизм микроуровня, обусловленный сменой лидерства в каждой из них, нивелируется на макроуровне. Модельный блок конкуренции за ниши встраивается в стандартную неоклассическую модель динамического равновесия, на основе которой определяются реальный процент и темп экономического роста. Динамическое равновесие макроуровня реализуется в режиме сбалансированного роста, в котором все макропеременные — потребление и инвестиции по секторам — растут одинаковым темпом, а процент и уровень инвестиций в ИР остаются стабильными.
Достоинство модели Агьона — Хоуитта помимо теоретических результатов заключается в том, что она стала каркасом для многочисленных дальнейших исследований на тему эндогенного роста на основе технологических инноваций. Было предложено большое количество расширений базовой модели, допускающих различные формы конкурентной борьбы за рыночные ниши, выходящие за рамки монополистической конкуренции.
Модель Агьона — Хоуитта позволяет сравнивать результаты действия конкурентного механизма инноваций с оптимальным решением на основе максимизации общественного благосостояния. Ответ оказывается неоднозначным, поскольку на поведение фирм влияют два противонаправленных эффекта.
С одной стороны, временной горизонт фирмы-аутсайдера, входящей на рынок, ограничен. Заняв монопольное положение, в дальнейшем она может потерять свою нишу в случае победы нового конкурента. С учетом этого обстоятельства приведенный эффект инноваций для фирмы оказывается ниже, чем для общества, а значит, децентрализованные инвестиции в ИР ниже оптимального уровня.
Решающую роль в процессах реализации инноваций на микроуровне в Англии XIX века играли рядовые инженеры и мастера. Они были способны хорошо разобраться в новых идеях и внедрить их, обеспечив эффективную обратную связь с изобретателем
С другой стороны, фирма, входящая на рынок, получает выигрыш от «кражи бизнеса», бесполезной с точки зрения общества. Поэтому прибыль фирмы от захвата рыночной ниши превышает общественный выигрыш от повышения качества продукции, которое может быть незначительным. В результате децентрализованные инвестиции фирмы в ИР оказываются выше оптимального уровня.
Таким образом, рынок не обеспечивает оптимальность инновационных решений на уровне фирм. Это, в принципе, может служить основанием для активной государственной политики, например через субсидирование расходов на ИР. Однако модель Агьона — Хоуитта не дает однозначного ответа на вопрос, нужно ли поддерживать или, наоборот, ограничивать такие расходы. Решение зависит от того, какой из двух эффектов доминирует, что представляется малополезным в практическом смысле.
Возможно, более важным для государства является социальное измерение инновационной активности. Динамизм экономики, на котором фокусируется теория созидательного разрушения, предполагает высокую степень трудовой мобильности. Она не вызывает проблем, если ликвидация рабочих мест на одних предприятиях сопровождается созданием достаточного числа вакансий на других. Однако, как показали Агьон и Хоуитт в статье 1994 года, в условиях несовершенного рынка труда возникают разрывы в процессе перераспределения трудовых ресурсов и созидательное разрушение может иметь следствием высокий уровень безработицы. Обоснованное практическое решение этой проблемы исходит из принципа защиты работников, а не рабочих мест, что влечет за собой необходимость социального страхования занятости и государственных программ переподготовки трудовых ресурсов.
Политика государства должна также учитывать долговременные тенденции, которые не очень благоприятны для экономик, относящихся к категории развитых. График 2 демонстрирует снижение темпов роста производительности труда для стран ОЭСР, а график 3 — снижение важнейших показателей динамизма экономики — уровней входа и выхода предприятий (в долях от их общего числа) — для США. Эти тенденции можно объяснить, основываясь на теории созидательного разрушения, высокими издержками входа на рынки, высокими уровнями концентрации производства или защищенностью от конкуренции компаний, которые считаются «слишком большими чтобы потерпеть неудачу».
Но возможно также, что Шумпетер все же был прав в том, что капитализм, основанный на свободном инновационном предпринимательстве, уходит в прошлое. А на смену 200-летнему периоду роста, который объяснили нобелевские лауреаты, приходит новая эпоха стагнации.