Из примерно двухмиллиардного бюджета Театр Вахтангова сам зарабатывает полтора миллиарда. Для этого труппа дает 175 спектаклей каждый месяц на своих шести сценах
Театр Вахтангова — один из самых популярных театров в нашей стране, а еще это великолепный пример бережного отношения к традициям и культуре, которые не застряли в прошлом, а постоянно развиваются и находят новые воплощения.
Как театру удается сохранить высочайший художественный и содержательный уровень и при этом быть финансово успешным? Как он находит новые формы для разговора с самой разной аудиторией, не теряя лица, не подыгрывая сиюминутности и сохраняя то, что сегодня называется «брендом»? Иными словами, остается верными себе.
Об этом мы поговорили с директором Государственного академического театра имени Евг. Вахтангова Кириллом Кроком.
— Театр Вахтангова сегодня — это огромное и, судя по всему, хорошо налаженное театральное хозяйство. Как вам это удалось?
— Мы ничего специально не делали для того, чтобы превращаться в такое большое театральное пространство — шесть сцен и Музей-квартира Евгения Вахтангова на Арбате и филиал «Дом Вахтангова» во Владикавказе, где он родился и прожил первые двадцать лет жизни.
Но, понимаете, в жизни как бывает. Появляется семья, потом рождаются дети, люди обзаводятся хозяйством… То же самое, наверное, и в театре. Я стал директором Вахтанговского театра пятнадцать лет назад и очень хорошо помню свой первый разговор с тогдашним художественным руководителем театра Римасом Туминасом. Разговор, который происходил в кабинете Михаила Ульянова, где сейчас Мемориальный кабинет и мы водим туда экскурсии.
Мы подошли к окну, он открыл занавеску и сказал: «Вот видите, здесь стройка». Я увидел вырытый котлован, наполовину заполненный водой, краны остановлены, на стройке никого нет, торчат железобетонные конструкции. Вот, собственно говоря, это был такой старт. Дальше пришли новые инвесторы, и нам совместными усилиями удалось эту стройку реанимировать. И вот десять лет тому назад мы вместе с мэром Москвы Сергеем Собяниным и тогдашним министром культуры Владимиром Мединским открывали это новое пространство. Так единоразово театр прирос на 6350 квадратных метров, причем это не только сцена. Это еще и огромный административно-производственный комплекс. Уже потом там же, где по проекту должен был быть ресторан, мы открыли арт-кафе, еще одно театральное пространство.
Примерно в это же время к нам поступило предложение от правительства Москвы взять под себя Симоновский театр, который стагнировал и просто погибал. Если говорить чиновничьим языком, то не было ни зрителей, ни художественных побед, ни экономических результатов. Через какое-то время этот театр получил статус федерального и был присоединен к Вахтанговскому.
Здание оказалось в аварийном состоянии, но за год и девять месяцев мы его отремонтировали, пересобрали, сделали два зала и начали наполнять репертуаром.
Вахтанговский театр в 2010 году играл 23, максимум 24 спектакля в месяц. Сегодня театр играет в месяц минимум 175 спектаклей. Мы год за годом наращивали мускулатуру, выпускали новые спектакли, какие-то снимали, что-то получалось, были и художественные провалы. Без этого не бывает. Театр не может жить от победы к победе. Какие-то спектакли становятся событиями в культурной жизни нашей страны, их любят зрители, театральное сообщество. Другие — вот кажется, что тоже будет интересно, но не случается. Это творчество, это искусство. Его невозможно спрогнозировать. Можно позвать самых известных режиссеров, художников, любых артистов, выделить сумасшедший бюджет и в результате ничего не получить. Такие опыты тоже, к сожалению, в современной истории Вахтанговского театра имеются, но этого не избежать.
Постепенно мы пришли к той жизни, которой живем сейчас. К концу дня голова просто кругом. Вечером в театре одновременно идут четыре-шесть спектаклей, и все они транслируются в моем кабинете на мониторах.
Но всему этому предшествовала огромная работа, которая шла иногда тяжело и даже болезненно.
— Получается, что под «зонтиком» Вахтанговского театра, по сути, работают четыре репертуарных театра. Как вы решаете, что где должно идти, и как выстраиваете репертуар?
— Совместно с главным режиссером Анатолием Шульевым смотрим авторов, которых предлагают режиссеры, смотрим, есть ли этот автор в афише Вахтанговского театра сегодня; слушаем режиссера — что он хочет сказать этим спектаклем и какая у него будет главная художественная идея. Другое дело, что мы понимаем: художественная идея может быть заявлена одна, а к финалу мы придем с совершенно другой идеей, чуть ли не с другим спектаклем.
Тем не менее мы выпускаем по семь-восемь премьер в год. За последние тринадцать лет театр занял такие художественные высоты, за которыми последовали и экономические успехи. С вершины в театральном деле, куда мы залезли, так легко свалиться, так легко полететь вниз и сломать себе голову, шею, ноги и руки! Сейчас наша задача — удержаться, но удержаться можно только одним способом: выпускать много-много премьер, потому что из девяти может, две, а может, даже и всего лишь одна станут событием сезона. Что-то продержится в репертуаре год-два, а что-то уйдет в конце сезона. Спланировать, спрогнозировать, рассчитать творческий результат практически нельзя.
Прелесть наших шести сцен в том, что ни одна из них не повторяет геометрию, атмосферу или энергетику другой. Они все разные. Здесь очень важно для режиссера, его фантазии, мысли и творчества создать пространство и атмосферу того или иного спектакля.
— Как вы принимаете решение, что, например, «Мадемуазель Нитуш» будет поставлена только на Основной сцене, а, например, «Генерал и его семья» — на Новой?
— Мы всегда думаем над этим.
У режиссера с опытом есть понимание, и, наверное, ему можно доверить Основную сцену. Начинающему или режиссеру среднего поколения мы, наверное, доверим Новую или Симоновскую сцену. Если режиссер говорит, например, что хочет рассказать камерную историю, то мы понимаем, что должна быть доверительная обстановка, и принимаем решение исходя из этих соображений.
Однажды к нам пришла прекрасная режиссер Галина Зальцман с предложением инсценировать два рассказа Эмира Кустурицы о потере дома, о потере Родины. Конечно же, их нельзя играть на тысячный зал. Это должно быть что-то очень камерное. Мы решили ставить их как раз на Симоновской сцене, в Камерном зале. Это вытянутый зал, который предполагает сосредоточение внимания и акцентов на артисте.
— Внутри труппы есть разделение, кто на какой сцене играет?
— У нас в труппе практически пять актерских поколений. Мы это очень ценим и очень сберегаем, поэтому стараемся, чтобы будущие спектакли, которые мы берем в работу, максимально охватывали всех артистов.
Труппа театра сегодня — это 124 человека, и это не раздутая труппа. У нас очень многие артисты, особенно молодые, заняты почти каждый день. У наших мастеров по пять-восемь спектаклей в месяц, минимум четыре. Нужно также учитывать, что у всех разная потребность к исповедальности на сцене, разная потребность в выходе на сцену. Кому-то нужно делать это каждый день — если я не на сцене, я себя плохо чувствую. Кому-то достаточно раз в три дня. Есть артисты, которые говорят, я так выкладываюсь, что потом три дня восстанавливаюсь, поэтому мне, пожалуйста, раз в неделю. У всех разная энергетика, разная психосоматика. Это все надо учитывать. Только те, кто никогда не сталкивался с работой в театре, могут думать, что все легко и просто.
— Со стороны кажется, что Театр Вахтангова — это такие эмпиреи, где все возвышенно и духовно. Но я прочитала ваше обращение к коллективу на открытие сезона и осознала, что и вам ничто не чуждо… Как удается справляться с разновекторными настроениями внутри театра, не теряя лица?
— Самое страшное, что может быть в театре, — потерять лицо. Театр — вещь очень жестокая, жестокая по отношению ко всем, кто ему служит. Это, наверное, одно из самых тяжелых занятий, которые придумал себе человек. Дело в том, что здесь происходит не производственный процесс, а творческий. Его нельзя один раз наладить, как конвейер на заводе. Это каждый день тлеющий огонь, который все время нужно поддерживать.
Театр существует в реалиях сегодняшнего дня. Он не может быть оторван от того, что происходит в стране, тем более государственный театр.
Есть государственная культурная политика, которую театр обязан исполнять. Есть главные культурные коды, которые власть утвердила. Так было всегда, еще со времен Людовика Четырнадцатого во Франции и указа 1756 года о создании театра императрицы Елизаветы Петровны, которая основала театральное дело в России и сказала, что театр — это для воспитания и просвещения общества.
Театр не может быть только для самовыражения художника: что хочу, то и ворочу. Захотел штаны снять и снял. С моей точки зрения, театр нужен для врачевания души. Это не громкая пафосная фраза. Театр как раз то, что питает душу. Все остальное пользуют врачи узких специальностей.
В последнее время все начало смешиваться. Иногда даже у меня возникает отчаяние от некоторых новомодных режиссеров и новомодных театральных постановок, которые у нас были и, к сожалению, есть и сейчас. Нравится это кому-либо или нет, но театр обязан воспитывать, театр обязан прививать вкус, театр обязан говорить с человеком, что такое хорошо и что такое плохо.
Театр — это когда мы собрали в закрытой аудитории несколько сотен человек и эти сотни глаз в темном зале устремлены туда, в светлую точку, где находится артист, и они проявляют эмпатию, чувствуют боль, плачут, страдают, смеются вместе героем, который находится на сцене. Театр придуман именно для этого, потому что именно в эти моменты проявляются те самые культурные коды нации, о которых мы все время говорим.
Театр — это не музей, не кино; театр — это здесь, сегодня, сейчас, на моих глазах. Вот, к примеру, мы сегодня смотрим с вами спектакль «Война и мир», следующий спектакль «Война и мир» будет через неделю, и он не будет такой же. Да, то же самое название, тот же самый текст, практически те же самые актеры, хотя, может быть, будет играть другой состав, но спектакль будет уже иной, потому что в хорошем театре так или иначе возникает невидимая энергетическая связь между теми, кто на сцене, и теми, кто в зале.
— Театру уже более ста лет. Как удалось сохранить традиции, заложенные основоположником?
— Наш театр всегда, в разные времена, был вопреки всему. Когда Вахтангов поставил свой первый спектакль «Принцесса Турандот», а через несколько месяцев умер, труппа осталась без учителя, как бы сейчас сказали, без художественного лидера. После его смерти Владимир Иванович Немирович Данченко, на тот момент директор Московского художественного театра, не просто предлагал, а требовал, чтобы они перешли под крыло МХАТа, ведь изначально это была Третья студия МХАТ. Он был упорный человек и понимал, что наследие Художественного театра не должно растекаться.
Он писал письма и говорил, возвращайтесь к нам на Камергерский, нечего вам делать на Арбате. Но этого не случилось. А ведь на тот момент Московский художественный театр — это театр с госдотацией, пайками, зарплатами и прочее, и прочее, и прочее. Понимаете? 1922 год, Гражданская война только закончилась, а вахтанговцы — самодеятельный кружок, если говорить современным языком. И вот они ему отвечают, директору Московского художественного театра: нет, мы не пойдем к вам. Немирович-Данченко тогда взбесился и написал письмо Луначарскому с призывом разогнать их! Театр спасло только то, что к нему очень хорошо относился начальник Отдела советских театров. Немировичу сказали: оставьте их в покое…
Театр Вахтангова — такое место, где историческая культура и традиции витают в воздухе. Однажды Евгений Вахтангов сказал: студия должна состоять из людей одной художественной веры. Понимаете, это работает до сих пор
Только в 1926 году студия получила статус государственного театра. С 1922 по 1926 год она выживала, потому что по три раза в день они играли «Принцессу Турандот». Она их просто кормила. Таких историй в Вахтанговском театре не перечесть!
Во время войны в здание попадает бомба. Театр Вахтангова — единственный театр, который пострадал в годы Великой Отечественной войны. Часть труппы отправляется в фронтовой филиал и пройдет все фронты этой войны. Другая часть отправляется в Омск. Там в здании театра произойдет пожар, и от него ничего не останется. Когда на заседании правительства поднимается вопрос, что делать с Вахтанговским театром, и выясняется, что театр в эвакуации в Омске, то Сталин говорит: вот пускай там остаются и поднимают культуру Сибири. Микоян в ответ дрожащим голосом сказал: тогда и Третьяковку давайте в Новосибирске оставим. Таким образом, вопрос о возвращении театра в Москву был решен, и позже Сталин подпишет проект архитектурного восстановления театра, который мы с вами видим сейчас.
В девяностые годы, когда время в стране резко поменялось, во главе театра оказался Михаил Александрович Ульянов. Знаете, какая его главная заслуга? Он не дал артистам, молодым и среднего поколения, разбежаться. Он не смог удержать всех, и у нас до сих пор в поколении 55 плюс есть огромный пробел. Тем не менее в это перестроечное время, когда все рушилось, зрительный зал был полупустой, он сумел каким-то образом подтянуть спонсоров, чтобы людям было на что жить. Наше сегодняшнее основное поколение театра — Евгений Князев, Владимир Симонов, Сергей Маковецкий, Юлия Рутберг, Мария Аронова, Мария Есипенко и другие — они же все пришли в театр при нем. Он сумел этот театр сохранить, чтобы не было как во МХАТе, которых стало два, или как на Таганке, которых тоже стало две. Своей мудростью, своим авторитетом, своим уважением к коллективу он сумел не впустить в театр эти центробежные процессы.
Театр Вахтангова — такое место, где историческая культура и традиции витают в воздухе. Однажды Евгений Вахтангов сказал: студия должна состоять из людей одной художественной веры. Понимаете, это работает до сих пор.
— Как вам удается поддерживать баланс между жизнью, амбициями и тем, чему театр, по вашему мнению, должен служить?
— Каких-то секретов управления я не расскажу. Это ежедневная работа, и ничего другого. Ежедневное общение с людьми: где-то простыми человеческими словами, где-то обращение к совести, а где-то порой и к административной власти. Но в целом это непросто.
Общение с артистами, разговоры, убеждение, обсуждение, нахождение общих точек соприкосновения, общих интересов. Много инструментов использую, чтобы убедить, сплотить, помирить, примирить, иногда развести в разные стороны, иногда успокоить, иногда кому-то по башке дать, иногда кого-то заставить что-то делать. Порой это удается, а порой — нет. Скажу вам честно… Сейчас мне работается намного тяжелее, чем десять-пятнадцать лет назад, потому что тогда я работал с художественным руководителем, который был и сейчас остается художественным камертоном. Его слово, или одобрение, или замечание к артисту, к спектаклю, или его оценка — это всегда было очень-очень высоко.
Если кто-то думает, что я очень счастлив, став первым лицом, как пишут порой, «хозяином» Вахтанговского театра, то это все от непонимания степени задачи, от непонимания степени проблем, и ответственности за каждый прожитый день.
— Известно, что Вахтанговский театр достиг высоких финансовых показателей. Ваша касса способна содержать театр?
— Способна. Мы в своем бюджете имеем порядка 530 миллионов бюджетного финансирования и полтора миллиарда собственных доходов, которые складываются из разных источников, но в основном от продажи билетов. Остальное — доходы зрительского буфета, гастроли, интернет-трансляции, лицензионная деятельность. У нас есть спонсоры — банк ВТБ и компания МТС. Их вклад в бюджет театра где-то один-два процента. На сайте театра вы найдете все цифры — мы редкий театр, который публикует открытую, понятную финансовую отчетность.
— Что вас привело в театр? Возможность быть поближе к красивым актрисам, жить веселой жизнью, не ходить в офис строго по расписанию и не носить костюм?
— Ничего из перечисленного. Красивые актрисы? Не дай бог иметь жену актрису. Ходить в офис не по расписанию? Я прихожу в одиннадцать утра и в одиннадцать ночи ухожу, на офис не похоже. Веселая жизнь, вы сказали? Она, поверьте, в театре еще более веселая, чем вы можете себе представить…
С детства мама часто водила меня по театрам, потом я занимался в детской театральной студии городского дворца пионеров. В какой-то момент я понял, что актерство — это не мое, не хватает актерского таланта, но что у меня всегда получалось лучше всего, так это заниматься постановочной частью, делать что-то за сценой.
Важно не просто хорошо когда-то поставить спектакль, еще его нужно суметь сохранить. Я тоже этим здесь все время занимаюсь. Я понимаю, что это художественное наследие и нужно попытаться сохранить эти спектакли как можно дольше
Что касается Театра Вахтангова, то сегодня ни один театр не может похвастаться, что он играет 175 спектаклей в месяц и все билеты распродаются в первые дни предварительной продажи; ни один театр, кроме нашего, не зарабатывает такой огромный процент в сравнении с бюджетным финансированием. Ни один театр не восстановил в регионе России дом своего основателя и не открыл там филиал. Ни в одном театре нет такого, чтобы с начала СВО кто-то в труппе не наговорил глупостей и не сбежал, а у нас таких людей нет.
У меня есть, извините, гражданская позиция. Почему я должен молчать, если мне люди присылают фотографии с грязным, практически черным паркетом в Московском театре юного зрителя? Мы так приучаем юного зрителя к красоте и гармонии? Почему я должен молчать о том, что во время театрального сезона в другом московском театре ремонтируют туалеты и людям просто некуда сходить в антракте? Почему я должен молчать про именные билеты? Это хорошая инициатива, но организована совершенно не по уму.
Речь идет не про неуважение, как иногда подают мои недоброжелатели. Это кто-то вводит в заблуждение московские власти. Это просто бардак, который можно не заметить в силу огромного объема информации. Именно поэтому я обращаю на это внимание.
— Вы носитель уникального опыта и уникальной культуры театрального менеджмента. Вы думаете о преемственности?
— Я преподаю театральный менеджмент и организацию театрального дела в Театральном институте имени Щукина, где мы с Евгением Князевым открыли факультет театрального управления и менеджмент исполнительских искусств.
Каковы главные качества директора? Чему учить? Я все время думаю об этом. Да, нужно знать экономику, знать законы, быть психологом, где-то доктором, нужно ходить на премьеры и нужна насмотренность, нужно знать разных авторов, разных режиссеров, понимать, кто где учился, кто где что поставил. Умение ладить с людьми и считать деньги, в конце концов. Но это все прикладное. Самое главное — нельзя заниматься театром без любви. Если нет любви к театральному делу, то даже если ты хочешь работать, у тебя ничего не получится.
Мне очень нравится такой образ театра: это горка сухого песка на берегу океана. Ветер с океана все время песчинки гонит с высоты этой горки. Они все время передвигаются, слетают вниз, и твоя задача — все время собирать их вместе и выстраивать. Сегодня тебе это удалось, но не факт, что, когда ты придешь завтра, горка опять не обсыпалась и тебе опять не придется собирать ее заново. Театр — это бесконечный, порой невидимый, порой очень неблагодарный труд.
Чтобы преуспеть, нужно любить это дело больше, чем свой дом. Ты вкладываешь сюда все свои чувства и любовь, тогда здесь будет что-то получаться. Нужно заботиться об этом месте больше, чем о себе. Наверное, это кажется очень банальным, но это действительно так.
— Театр построен, финансы приведены в порядок. Какие первоочередные задачи сейчас вы видите перед собой?
— Важно не просто хорошо когда-то поставить спектакль, еще его нужно суметь сохранить. Я тоже этим здесь все время занимаюсь. Я понимаю, что это художественное наследие, и нужно попытаться сохранить эти спектакли как можно дольше.
Спектакль — это не картина Айвазовского. Вот он ее написал, мы повесили в музей, а дальше за ее сохранность отвечают климат-контроль, системы безопасности, смотритель в зале, видеонаблюдение и отдел научной реставрации, который ходит, через лупу смотрит на трещинки и, если что, отправляет картину на реставрацию. Как это сделать в театре, когда есть артисты, живые люди? Они стареют, они болеют, они устают играть одно и то же, да и тема уходит. Вот этим тоже нужно заниматься. Растерять все очень легко, легко сказать «да мы тут сейчас новые спектакли поставим!». Неизвестно, что мы еще поставим.