Ростовчанка Мария Кича выпустила четыре книги о разных регионах Ближнего Востока, ведёт паблик «Первый ближневосточный» и задумывает исследовательский центр, который специализировался бы на этом регионе
За пять лет писательства и блогинга книги Марии вышли уже общим тиражом более 20 тысяч экземпляров. Мария также ведёт ВК-сообщество «Первый ближневосточный» с 57 тысячами подписчиков и галочкой верификации. Исследуя Ближний Восток, автор останавливается не только на текущих реалиях в самых разных сферах, включая быт, культуру, политику, экономику, но и на истории, государственном устройстве в развитии. Её книга об Афганистане — первая работа, охватывающая историю страны с древности до событий 2021 года. Книга вышла в 2022 году.
В интервью «Эксперту ЮГ» Мария Кича рассказала о своём понимании специфики Ближнего Востока, о том, как превратилась в трэвел-писательницу из кандидата юридических наук, и о самых экстремальных моментах своих путешествий.
— Мы знаем вас как автора книг и администратора паблика «Первый ближневосточный». Есть что-то ещё, что о вас нужно знать читателю?
— Полагаю, что да. Я уже десять лет занимаюсь Ближним Востоком, постоянно путешествую по нему и активно изучаю этот регион. Например, недавно приехала из межконтинентального путешествия — добиралась по земле из России до Африки. Проехала Грузию, Турцию, Ирак, Иорданию, Израиль и Египет. В Багдаде попала на протесты садристов (сторонников шиитского деятеля Муктады ас-Садра), ходила к ним в захваченное здание парламента. Потом сформулировала экспертное мнение по ситуации в Ираке для «Российской газеты» и выступила в прямом эфире на канале РБК. Время показало, что мои прогнозы верны. Ближний Восток нельзя понять и прочувствовать без поездок по региону, сидя в башне из слоновой кости и обложившись научными трудами. Я глубоко убеждена, что востоковедение — прикладная наука.
На данный момент у меня изданы четыре книги (с 2019 года: «Мекка. Биография загадочного города», «Стамбул. Перекрёсток эпох, религий и культур», «Династии. Как устроена власть в современных арабских монархиях» и «Афганистан. Подлинная история страны-легенды». Сейчас работаю над пятой книгой — про Иерусалим. Ещё я веду паблик в соцсети «ВКонтакте» — «Первый ближневосточный», на который подписано более 57 тысяч человек из разных стран мира, а также одноимённый Telegram-канал. Все эти издания и онлайн-ресурсы — кусочки огромной мозаики Ближнего Востока, которую я складываю.
Кроме того, я — юрист, кандидат юридических наук, преподаватель. Юриспруденция же — это наука не только об отраслях права, моя специальность — история учений о праве и государстве. Теорию государства и права изучают все студенты-юристы: что такое государство, что такое законы, какими они бывают и так далее. Разбираясь в этом, начинаешь понимать новости и инфополе вокруг себя.
Нельзя написать хорошую научно-популярную книгу об истории страны или города, не затрагивая государственно-правовые и политико-правовые аспекты. Получатся абстрактные бедуины в вакууме. Право гораздо шире, чем мы привыкли думать. Для нас это преимущественно законы, но есть множество других источников права и вообще социальных регуляторов — и обычаи, и традиции, и прецеденты. Всё это так или иначе влияет на правовые нормы. Почти десять лет назад у меня появился интерес к Ближнему Востоку. Мне показалось, что он мало изучен, и мне захотелось в нём разобраться.
— Неужели о целом макрорегионе можно сказать, что он мало изучен?
— Если мы говорим о русскоязычном информационном поле, то так и получается. У меня всё началось с того, что я проездом оказалась в Стамбуле. Летела к друзьям в Одессу с пересадкой. До этого была повёрнута на Европе, никакого Ближнего Востока на моей личной карте не было. За 17 часов успела что-то увидеть, и у меня возник вопрос, что я вообще знаю о Турции, кроме базы: Ататюрка (прозвище Мустафы Кемаля, основателя современной Турции. — «Эксперт ЮГ»), Османской империи, Византии. Начала искать книги на русском языке. Их мало. Например, Норман Стоун, «Краткая история Турции». Орхана Памука у нас очень любят и издают, но в первый раз «Стамбул. Город воспоминаний» я открыла и сразу закрыла. Чтобы понимать эту книгу, нужно представлять себе конкретные места. Уже потом я исследовала Стамбул, и эта книга стала одной из моих любимых. В качестве точки входа она мне не подошла. На английском книг уже больше.
— Какие выводы были для вас главными после написания книги про Афганистан?
— В первую очередь у меня есть общий вывод по Ближнему Востоку. Оговорюсь, что Афганистан — не совсем Ближний Восток. Мысль простая: этот регион совсем не похож на то, что большинство из нас представляют. Для одних он в «Тысяча и одной ночи», дворцах, шейхах, пальмах, верблюдах и пахлаве. Для других — в бесконечных войнах, терроризме, гуманитарной катастрофе, беженцах и прочих кошмарах. На самом деле Ближний Восток — это специфическая, но часть мира. А мир не чёрно-белый, он серо-буро-козявчатый. Кто-то всерьёз утверждает, что на Ближнем Востоке не пьют алкоголь, потому что все мусульмане, а я живу в багдадской гостинице на улице, где первые этажи сплошь заняты алкомаркетами и где выбор больше, чем у нас в «Красном & Белом». Или я еду в сёрвисе из Багдада в Басру, это такси с определённым маршрутом, куда садится несколько пассажиров. Слышу разговор: «Ты где работаешь?» — «Да я на нефтекачке, а ты?» — «А я в ДАИШ». То есть в ИГИЛ (деятельность организации запрещена в Российской Федерации. — «Эксперт ЮГ»). Человеку отвечают абсолютно спокойно: «Братан, будем знакомы». Мы сидим в Ростове или Москве и думаем, какой кошмар, что талибы захватили Кабул, они же террористы, а в Афганистане талибы — это знакомые пацаны из твоей же деревни. На Востоке многие понятия, категории, термины принципиально отличаются от того, как их трактуют на Западе.
— Так может сложиться ощущение, что Ближний Восток — это вовсе не горячая точка.
— Понимаете, там горение — это норма жизни. Бегать с грудными детьми под обстрелом и кричать — норма. Сесть в такси и взорваться, выйти из дома за сигаретами и не вернуться — тоже. К этому привыкают. И Ближний Восток не однородный. Есть Эмираты, где пакистанский гастарбайтер, который выкидывает бычок мимо урны, сразу штрафуется на 150 долларов. А есть Сирия, Ирак, Ливан, Палестина, где гораздо свободнее. Законы работают, но — когда надо.
В 2011 году была «арабская весна», сумасшедшая череда революций, вплоть до свержения режимов. Прошло 11 лет, есть ли позитивные изменения в странах, где революция победила? В Ливии опять бунты, у них уже есть два правительства, которые между собой не могут разобраться, и они хотят создать третье. Потому что в постреволюционной действительности обычный ливиец не может себя найти даже на рынке труда. В Сирии не прекращается гражданская война, и никто не знает, когда она закончится. Ирак уже не горит, но тлеет. В Йемене нескончаемая череда войн, революций и волнений. Сейчас — продолжение.
Ближний Восток исторически знает два режима: анархия и диктатура. Диктатура любая: монархическая, секулярная, военная, теократическая. И большинство выбирает именно диктатуру, потому что при ней элементарно страдает меньше людей. При анархии в мясорубку попадают все. В Саудовской Аравии с программой «Видение 2030» законодательно идёт сильнейшая либерализация. Саудиты разрешили женщинам не носить хиджабы, водить машину, работать, жить отдельно и путешествовать, открыли кинотеатры. По факту же там всё равно диктатура, пусть и монархическая. Регионы, где прошла «арабская весна», по сей день остаются в состоянии анархии. Третьего варианта там нет.
Каждая страна внутри себя неоднородна. Нам со стороны может казаться, что в Ираке все арабы. Но почему у них гражданская война идёт больше десяти лет? Или что они опять там в Сирии не поделили? Когда начинаешь разбираться, выясняешь, например, что везде есть племена, а войны между племенами — это классика. Есть традиционное противостояние между городом и деревней, когда город говорит деревне, что надо развиваться, а деревня — что город живёт не по шариату. Урбанизация произошла далеко не везде, и далеко не везде она нужна, потому что многие страны — аграрные.
— Геополитическая ситуация меняется, есть прогнозы, что более важную роль займёт Африка, усилится Китай, имеет место агрессивное позиционирование и с нашей стороны, и со стороны США. И все эти силы идут на Ближний Восток. А куда идут сами страны Ближнего Востока?
— Там, например, колоссальные амбиции у «заливников», то есть Саудовской Аравии и ОАЭ. Они хотят быть number one и, соответственно, всё делают для того, чтобы таковыми быть как минимум в регионе. У Ближнего Востока есть важный отличительный признак — чувство собственной важности до потолка, корона до неба. На уровне и государств, и правительств, и отдельных людей. Самый нищий бедуин всегда будет гордиться тем, что он настоящий араб и бедуин. Ему бесполезно говорить: «Друг, посмотри, где ты живёшь, посмотри на своего драного верблюда, так жить невозможно. Отмойся, научись читать и писать, надень деловой костюм, будешь менеджером». Он на тебя посмотрит как на психопата. Они же все — арабы, персы, турки, мусульмане, у них великая история и великая культура. Одни ведут свой род ещё от хеттов, а другие — от ассирийцев. Всё это превосходящие национальные, идеологические, культурные нарративы. Один мой знакомый сформулировал прекрасную мысль: «Хочешь изучать США — читай на английском. Хочешь изучать Россию — читай на русском. Хочешь изучать арабские страны — читай на чём угодно, кроме арабского». В превосходящих формах всё и пишется, если пишется вообще. Рефлексии нет никакой. С одной стороны, они не делают выводов и продолжают жить по-прежнему. С другой стороны, я не могу представить араба, который в случае даже самого глупого и безумного провала своей страны, рвал бы на себе волосы и писал в Twitter, что ему стыдно быть арабом. Покажите турка, который вымарывал бы с флага красный цвет, так как это цвет крови.
Есть западный взгляд на Восток. Если ты сидишь там в кафе, то даже не думаешь, что за окном должен быть тротуар, сквер или общественное пространство. Ты сидишь возле кучи мусора — и тебе нормально. Западный человек, глядя на эту картинку, думает о недомодернизированной культуре, а эта культура никогда и не собиралась модернизироваться. Я пришла к выводу, что с Ближнего Востока не приходит никаких новостей. То, что мы воспринимаем как новости, это прогон по сотому кругу старых историй. Алжир поссорился с Марокко? Это не новость. У Турции обострились отношения с арабскими странами? Персы с кем-то сцепились? На Израиль летят ракеты? Это не новости! Это всё происходит с VII века. Саддам Хусейн не просто так заказывал портреты, где он предстаёт в образе Ашшурбанапала и Навуходоносора (царя Ассирии и царя Нововавилонского царства. — «Эксперт ЮГ»). Египетского президента Анвара Садата, которого убили в 1981 году за подписание мирного соглашения с Израилем, не зря называли при жизни фараоном.
— То есть понятие о современности там совершенно другое? Оно, по сути, даже не имеет смысла.
— Да. Раньше богатые бедуины ездили на дорогих верблюдах, сейчас — на Lamborghini. Но они остаются бедуинами. Гуманитарная помощь, льготы и выплаты, которые они получают как беженцы в той же Германии, воспринимаются как джизья — то есть налоги им, мусульманам, от неверных. Ближний Восток вне времени, как бы странно это ни звучало. Там есть Apple, там есть «Макдональдсы», однако это только внешняя атрибутика.
— Почему вы начали писать? Как увлечение переросло в писательскую деятельность?
— Я просто привыкла писать. Привычка сформировалась ещё дома, в детстве. Писала стишки, какие-то истории, как и многие. В эти голодные годы интернет был ещё по карточкам, поэтому ни в какие социальные сети я ничего не выкладывала. В принципе, мне всегда казалось, что есть великие авторы, а мне незачем забивать пространство своими глупостями. Все студенческие годы я занималась наукой. Тему диплома узнала в конце первого курса, это была философия права Гегеля. Диплом писала почти пять лет, у меня сформировалась привычка работать с материалом — зачастую не самым простым. Вдобавок ко всему, на первый курс университета я пришла уже с хорошим знанием английского. Знание иностранного языка расширяет твои горизонты. Сейчас владею арабским, турецким, в какой-то мере ивритом. Английский никуда не делся.
После нескольких лет путешествий по Ближнему Востоку я поняла, что меня разорвёт от накопленного материала, если я ничего не напишу. Так появился «Стамбул» — эта книга фактически была у меня первой, хоть и вышла второй по счёту, после «Мекки». Сначала пыталась писать классически: «Город был основан…». Но после пары глав мне стало скучно. Тогда я решила разделить темы: вот еда, вот мечети, вот гаремы, вот Византия, вот легенды, обряды, приметы.
— Вы представляли себе, для кого пишете?
— Сперва нет. «Стамбул» отлёживался у меня несколько лет. Первоначальную рукопись, уже будучи кандидатом наук, я сделала фундаментально, там было больше тысячи страниц, куча ссылок. И это был ад. Но я выписалась, а потом поняла, что, если хочу издать интересную книжку, которую с удовольствием прочитает простой человек с желанием узнать что-то новое, то свой научный стиль мне придётся ломать.
— Авторы зачастую ищут своих издателей годами. Как у вас складывались отношения с издателем?
— Ситуация складывалась так. Я написала кошмарный «Стамбул» и поняла, что хочу, с одной стороны, продолжить развивать писательские навыки, а с другой — отдохнуть от Стамбула. У меня возникла идея написать книгу про Мекку. Закрытый священный город, в котором никогда не побывает огромное количество людей, даже если они мусульмане. А что произошло, почему Мекка стала закрытой и священной? Как это развивалось? Как там люди живут? Поделилась идеей со знакомым, он дал контакт сотрудника «Эксмо», их научно-популярного подразделения — «Бомбора». Там сказали: «Будете готовы — присылайте рукопись, мы подумаем». Будучи неопытной, я сходу восприняла это как одобрение и засела за работу. Потом сдала рукопись, оказалось, что её берут. В частности, потому что у меня уже был паблик, какая-то аудитория. У меня спросили, что я готова делать для продвижения, я сказала — что угодно. И вышла «Мекка». На следующий год, в 2020-м, вышел переработанный «Стамбул».
— А как сложилось с «Меккой»?
— В «Мекке» у меня на первом месте историческая реконструкция. Мекку перестраивали много раз, в том числе мечеть Аль-Харам, самую главную и самую большую в мире. Пока я дописывала книгу, саудиты сносили её последние исторические секции, возведённые ещё при османских султанах. Потому что всё надо расширять. Там, кстати, в мечети эскалаторы, как в торговых центрах. Так удобнее и легче людям, но это ведь и определённая коммерциализация.
— А паблик «Первый ближневосточный» появился как хобби или как бизнес?
— Появился как хобби в 2015 году, в этом году нам исполнилось семь лет. Изначально в паблике были просто красивые картинки, но, когда ты годами занимаешься Ближним Востоком, тебе неинтересно постить только их. Если ты пишешь, там будут отрывки из книг, если путешествуешь — байки и наблюдения, фотографии из личного архива. Паблик менялся и продолжает меняться, потому что я стараюсь расти над собой. Не могу сказать, было бы сложнее с издательством без паблика, но у меня он имелся — и это помогло сотрудничеству.
— Вы себя чувствуете переводчиком в сфере культуры? То есть видите, как страны осмысляются в англоязычном, в региональном контексте и стараетесь этот контекст привнести в русскоязычное пространство? Или вы видите особенную сюжетику отношений России с этими местами, традиции и тенденции восприятия этих культур здесь?
— Если бы я чувствовала себя скорее переводчиком, я бы переводчиком и работала. Но мне кажется, что одного перевода мало. Я позиционирую себя как исследователя. Мне недостаточно прочитать, что арабы думают о себе, что американцы думают об арабах или что евреи думают обо всех вышеназванных. Мне интересно прослеживать формирование общественных, культурных, политических тенденций, понимать, как люди определяют настоящее. Это безумно важно на Востоке, где Золотой век ислама, согласно массовому сознанию, был буквально позавчера. То, что для нас, — ерунда тысячелетней давности, то для них живее всего живого. Достигнув определённого уровня понимания, я стала думать, как работать с Востоком, а не просто рассказывать о нём. Идея возникла ещё до начала спецоперации, и 24 февраля я поняла, что мыслила в правильном направлении.
— О какой идее вы говорите?
— О центре, посвящённом Ближнему Востоку: исследовательском, научно-технологическом, инновационном. Потому что я и так консультирую бизнес. Кого-то интересуют конкретные моменты в законодательстве, кого-то — связи с местными юристами, кого-то — менталитет и подход к переговорам. Звонит мне, например, человек и говорит: «У меня намечается сделка с египтянами. А они меня не обманут?» Я раскручиваю, делаю выводы, можно сказать — готовлю аналитику. И показываю человеку точки, где он может «попасть». Если центр получится, там будет много направлений.
— В чём сложность создания центра? Вы не определились, будет это коммерческая или некоммерческая, может быть — университетская организация?
— Я хотела бы делать его при вузе, в виде структурного подразделения, сейчас рассматриваю варианты. Экспертизы для тех, кто работает с Ближним Востоком — это вполне актуальная рыночная услуга, но внутри университета можно открыть много всего другого, начиная со студенческого обмена и заканчивая языковыми курсами. Предприниматели могут заключать договоры и с вузом. Мне кажется, если всё правильно организовать, центр может работать не один год и не один десяток лет.
— Расскажите о своих поездках. Что было наиболее экстремальным?
— У меня специфическое отношение к безопасности: я понимаю, что еду в регион, где возможность на что-то напороться на порядок выше, чем на улице Пушкинской в Ростове-на-Дону. Но я никогда не пойду туда, откуда не знаю выхода, у меня нет задачи вляпаться в невероятную историю и потом героически из неё выпутаться. Приключения должны быть такими, чтобы о них можно было с улыбкой рассказывать за чашкой кофе. Один из последних «приколов» случился в прошлом году в Ираке. Я ездила из Багдада в Басру и после этого должна была вернуться в Багдад, провести там ещё несколько дней (в частности, посетить шиитский район Садр-сити), сделать ПЦР-тест и улететь. Но в последний вечер в Басре я на ровном месте подвернула ногу и поняла, что эти несколько дней в Багдаде буду лежать и дожидаться самолёта. Приезжаю, заселяюсь в гостиницу и включаю новости. И вдруг — экстренное включение: на рынке в Садр-сити прогремел взрыв. А я могла там быть. Подобных инцидентов в разных странах в разное время у меня было несколько.
— Как вы обычно собираете информацию на месте?
— У меня почти постоянно работает телевизор в отеле, региональные СМИ, Telegram-каналы, социальные сети — что-то о Ближнем Востоке я читаю целыми днями. Это можно делать и дома, но там, на месте, особенно важно мониторить ситуацию. Например, ты собираешься в Сирию, а на ливанской границе происходит что-то нездоровое, и из Бейрута туда едут 50 бронетранспортёров. Об этом пишут всякие локальные сообщества. Другие мои источники — это и повседневные диалоги, и встречи со знакомыми — за годы всё-таки обрастаешь контактами. Я всегда за общение: таксист может рассказать то, о чём мои знакомые из более высокого класса совсем не знают.
— У вас не возникает языкового барьера?
— Я чувствую, какие у меня есть пробелы, и закрываю их. Нет единого арабского языка. Есть канонический арабский, на котором написан Коран, — это, грубо говоря, как старославянский. Есть фусха — язык литературы, СМИ и встреч на высоком уровне — как «Евгений Онегин» в русском языке. И есть диалекты, на них говорят в быту. Поскольку я много путешествую, у меня сильные диалекты. Я знаю ругательства, синонимы к самым разным словам — скажем, с десяток терминов для обозначения женщины с низкой социальной ответственностью. Такой арабский учат на улице. Я ездила в Ливан на курсы, чтобы научиться читать и писать, со мной были студенты-арабисты, которые изучали только фусху. Проблемы с повседневным общением не заставили себя ждать. Гуляем по Бейруту, возле салона красоты стоит мадам, вся из себя, не забитая крестьянка, разговаривает по телефону. Мы спрашиваем, условно, как пройти в библиотеку, а она делает квадратные глаза и начинает вопить: «Сорри, ай донт спик фусха!» Фусха, конечно, нужна, когда я работаю с литературой, но она зафиксирована, её всегда можно дотянуть до какого-то уровня. А диалекты мне жизнь спасали.
— Расскажите, как спасали.
— Несколько лет назад я решила съездить из Ливана в Сирию. Безумно хотелось, причём с печатью, официальным пересечением границы. Там есть два контрольно-пропускных пункта: главный в долине Бекаа, туда надо три часа добираться по пробкам и ещё столько же стоять на границе в очереди, и второй — когда едешь из ливанского Триполи, там деревенский КПП, по типу вагончика, на поляне. Я поехала через второй. Добираюсь до Триполи и не могу найти на стоянке сирийских таксистов. Спрашиваю у охранника, где же все, он говорит, что никого нет. Всё-таки нахожу деда-таксиста, едем-едем-едем, и я понимаю, что он меня везёт непонятно как и куда. Говорю: «Мне нужно через КПП». Он мне: «Ну ладно, я тебя подвезу, только до КПП дойдёшь сама». Это был уже второй звоночек после пустой стоянки, но меня перемкнуло: мне хотелось в Сирию.
Выхожу недалеко от КПП — дед разворачивается и сразу по газам. В вагончике никого, только офицеры курят под табличками «Не курить». Ставят штамп о пересечении границы и пропускают. Я перехожу на нейтральную полосу, сажусь на бетонный блок и через какое-то время краем глаза замечаю непонятное движение на ливанской стороне. Поворачиваю голову — а там стоят солдаты и, судя по всему, ждут кого-то из Сирии. А между сирийской границей и шеренгой ливанских солдат сижу я. Тут я понимаю, что в Сирию мне не надо. Не сейчас, не сегодня. Солдаты — молодняк, 18-19 лет. Если кто-то из них психанёт, я буду в дырочку. И даже если их потом сильно поругают, мне это не поможет. Я медленно встаю, они меня замечают и начинают панически кричать. И я им на ливанском диалекте кричу: «Ребята, я туристка, всё нормально!» Медленно, по шажочку, подхожу к ним, осторожно снимаю рюкзак — они от меня отпрянули. Выпускают собаку, чтобы понюхать, а это щенок немецкой овчарки, ему хочется играть, он начинает прыгать на меня. Они ему: «Спайк, Спайк!» — я даже кличку запомнила. Как понимаете, меня отпустили. Приехав в Бейрут, я узнала, что на границе ожидали прорыва из Сирии в Ливан террористической группировки «Хайат Тахрир Аш-Шам» (деятельность организации запрещена на территории Российской Федерации. — «Эксперт ЮГ»). Тогда меня выручил, как мне кажется, именно диалект.