Чтобы повысить вес технологического бизнеса в экономике, нужно искать новые регионы для продвижения стартапов на глобальном рынке, удерживать таланты амбициозными идеями и масштабным финансированием, считает директор акселератора ФРИИ Дмитрий Калаев
Конкурентоспособность современной экономики в существенной мере связана с наличием большого числа стартапов, и вклад этого фактора будет все более весомым. В какой степени российская прослойка технологических компаний готова ответить на новые вызовы, мы обсуждаем с директором Акселератора Фонда развития интернет-инициатив (ФРИИ) Дмитрием Калаевым.
— Начнем с картины мира: в каких секторах наши основатели технологических компаний преуспели больше всего?
— Во-первых, это сектор информационных технологий. Стартапы в этой области активно развиваются, потому что у нас достаточно хорошее базовое образование, к тому же такие проекты требуют меньше инвестиций. Если я решил начать бизнес в ИТ, мне нужны ноутбук и моя голова, а если я решил начать технологичный проект в энергетике или в фармацевтике, мне нужны на старте миллионы долларов инвестиций. Внутри ИТ в последние несколько лет суперпопулярен был EdTech, то есть технологичные проекты в области образования, одна из быстрорастущих ниш. Кроме того, в России силен FinTech, этот сектор начал развиваться позднее, но быстро взял высокую планку и сейчас у нас очень крутые технологии, по многим позициям мы обгоняем и США, и Европу. У нас очень высокая квалификация самих предпринимателей, которые пришли в этот сектор. Лаборатория Касперского обеспечила сильные позиции России в сегменте информационной безопасности.
— Насколько повлияет на рынок закрытие каналов поставки оборудования?
— Этот вопрос пока непонятно, как решать. Индустрия технологий, на основе которых работают телефоны и компьютеры, создавалась десятки лет, в это вложены сотни миллиардов долларов, к тому же эта индустрия разбросана по всему миру, она построена на большом количестве переделов. Если вдруг Америка решит объявить санкции Китаю с Тайванем, которые производят процессоры, она сама окажется в такой же проблемной ситуации. И это задача далеко не венчурной зоны, никакие венчурные деньги не смогут помочь в этом вопросе. Мне кажется, здесь придется всем договариваться на глобальном фоне, другого пути просто нет. Софт мы напишем, мясо и зерно у нас свое, даже автомобили мы в состоянии производить, а вот в отношении процессоров выхода, кроме как договариваться, нет.
— Как переживают санкционный кризис стартапы?
— Как и весь бизнес, по-разному. Плохо основателям, которые работали на международных рынках, их платежная система была завязана на Apple, Google и другие платформы, эти игроки элементарно не могут собирать платежи на свои сервисы и продукцию. Им придется ехать и открывать счета и юридические лица в других странах.
Будет большой дефицит на решения для промышленности, но многие корпорации уже пошли покупать ИТ-команды
Понятно, что пока компании перестраивали модели платежей, они теряли рынок, раньше они постоянно росли, а сейчас откатились, и сколько времени потребуется, чтобы возобновить рост, не понятно. Для кого-то это еще не до конца разрешенная ситуация, модель многих стартапов подкосило закрытие международных компаний и нарушение логистических цепочек: они просто не могли выполнять обязательства перед клиентами. Какие-то основатели вынуждены закрыть бизнес, потому что строили бизнес-модель в расчете на инвестиции и не смогли собрать очередной раунд, так как западные инвесторы отказались от предыдущих договоренностей.
Но есть и выигравшие. Стартапы, ориентированные на внутренний рынок, получили больше возможностей, потому что с рынка ушли доминирующие игроки. Это в наибольшей степени характерно для корпоративного сектора, раньше сотрудники компаний предпочитали покупать программы исключительно SAP или Microsoft, потому что просто не хотели брать на себя риски и пытаться рассмотреть другие решения, может быть, более молодые и не известные. Сейчас на рынке России самое перспективное время для ИТ-компаний, которые делали решения, конкурирующие с западными игроками. В ближайшие два-четыре года они смогут увеличить свой бизнес в разы. Но потом для них неизменно встанет вопрос, а куда расти дальше в ситуации, когда из России невозможно вести бизнес ни с Европой, ни с США. Стартапы, с которыми мы работали, после старта в России чаще всего рассматривали для роста Соединенные Штаты Америки.
— Сохранились ли варианты выхода технологического бизнеса в другие регионы мира?
— Надо смотреть на быстрорастущие рынки с меньшим уровнем конкуренции. Да, там будет ниже капитализация, чем в США, но больше возможностей перехватить внимание. Смотреть стоит на страны, в которых проживает миллиард человек. Это Китай, Индия, страны Латинской Америки, Африки. Стартап превращается в большую компанию за пять-семь лет, это значит, что выбирать рынок стоит исходя из того, как будут через это время выглядеть ВВП и клиенты в стране, выбранной для бизнес-экспансии. По нашим оценкам, одним из самых перспективных регионов для технологического бизнеса сейчас является Индия, как раз через пять-семь лет эта страна станет экономикой номер три в мире. Идеально не будет, в выстраивании связей с этой страной есть одновременно хорошие и плохие стороны. К плюсам я бы отнес то, что это страна англоговорящая, с большим рынком венчурного финансирования, в Индии сейчас более 200 компаний-«единорогов». Плохо, что это совсем другая культура, она труднее воспринимается, чем американская или европейская, поэтому и выходить туда будет сложнее. Среди других потенциальных рынков можно рассматривать Индонезию и Бразилию.
— По каким параметрам выбирать рынок?
— Сейчас параметр номер один — доступность этого рынка для бизнеса с российскими корнями. Кроме того, стоит посмотреть, что происходит с клиентской аудиторией в этом регионе. Каждый продукт рассчитан на определенного покупателя, и нужно оценить, растет ли эта ниша конкретно в этой стране, насколько там высокая конкуренция, каковы макроэкономические маркеры, доступность венчурного финансирования. Процесс выбора наиболее подходящей страны для бизнеса у нас отлажен, но, конечно, мы обладаем большей информацией по тем странам, которые сейчас недоступны для граждан России. Ранее более 50% основателей говорили: «Мы хотим в Америку». Сейчас акцент смещается: составляющие ранее не более 40% нашего приоритета рынки получили все 100% внимания.
— То есть вариант развития технологического предпринимательства исключительно за счет внутреннего рынка вы не рассматриваете?
— Переходить на натуральное хозяйство — это значит откатиться назад в середину XX века по уровню технологий. Да, ты можешь все делать сам, но тогда ты будешь строить экономику на технологиях предыдущего поколения. Но найти оптимальный вариант не просто, мир сейчас находится в зоне турбулентности, фактически происходит смена мирового порядка. И этот процесс будет идти десятилетия, это займет всю нашу жизнь, мало того, турбулентность будет нарастать. Поэтому важно не столько стремиться замещать технологии, сколько научиться балансировать. На мой взгляд, на уровне государства имеет смысл создавать вторую зону в противовес англосаксонской, в рамках которой мы начнем договариваться, например, со всем БРИКС и другими странами, желающими туда попасть. Правда, надо умудриться внутри этих альянсов выдерживать свои интересы. Для Китая или Индии хватает внутреннего рынка, рынок России им не так интересен. Наоборот, размер нашей экономики недостаточен для многих видов технологических бизнесов. Пример — автомобилестроение. Мы видим, что в России эта индустрия все время догоняющая даже при постоянной поддержке государства. В Китае же автопром производит самое большое количество электромобилей в мире. И одна из причин — в десять раз больший внутренний рынок сбыта, позволяющий больше продавать, зарабатывать и направлять на исследования и разработки.
— Может ли дать импульс технологическому предпринимательству запрос со стороны российских корпораций на новые технологии?
— Корпоративные игроки пошли искать замену уходящим западным компаниям, решениями которых они пользовались.
И в этом отношении есть потенциал. Но сместился акцент запросов. Раньше они строились вокруг планов развития на несколько лет вперед, у компаний были успешно внедрены базовые решения, и они ждали от стартапов каких-то прорывных идей, которые могли бы еще больше улучшить их бизнес. Сейчас у многих кубики в фундаменте выпали, а это значит, приоритет переместился на горящие задачи: где найти другой кирпичик, который можно вставить в фундамент ИТ-инфраструктуры. Поэтому активности больше стало даже у компаний, которые были пессимистично настроены к инновациям. Но и понятие «инновация» воспринимается по-другому, всем стало нужно не новое решение, а технология, которая может починить выпавшую. Таким образом понижается инвестиционный оптимизм. Раньше корпорации строили экосистемы и активно в них инвестировали, сейчас многие сожмутся, потому что нужно решать операционные задачи. Мы это хорошо видим по стратегии Сбера, который выводит ряд бизнесов с долгим периодом выхода на окупаемость за периметр экосистемы или закрывает совсем. Вот это и есть следствие уменьшения оптимизма.
— Существующая прослойка стартапов, которая уже сформировалась в России, способна поддержать конкурентоспособность экономики?
— Очевидно, что таких компаний недостаточно, особенно способных решать нишевые сложные технологические промышленные задачи. Это следствие того, что у нас долгие годы был низкий уровень конкуренции из-за доминирования иностранных игроков, а также из-за низкого объема инвестиций для создания таких продуктов. Сейчас будет большой дефицит на решения для промышленности, потому многие корпорации уже пошли покупать ИТ-команды или просто наращивать ИТ-штаты, чтобы разрабатывать эти продукты. У некоторых видов бизнеса иного выхода просто не будет, кроме как делать все самим.
— Есть ли возможность для роста внутреннего венчурного рынка?
— Пока о стремительном росте говорить рано. Деньги в России есть, но на рынок давит тот же снижающийся оптимизм как основателей, так и инвесторов. Раньше основатели строили в России стартапы с расчетом последующего выхода на международные рынки, и на это же делали ставку инвесторы, они вкладывали в проекты здесь в надежде, что их компании начнут активно зарабатывать на других рынках. Сейчас оптимизм с точки зрения размера компании, выручки, прибыльности просаживается.
Но и возможности других вариантов вложений у российских инвесторов сокращаются, потому что доступ к иностранным инвестиционным активам типа акций Apple или Google ограничен. Вот и получается, что у нас, с одной стороны, переизбыток капитала, с другой — избыток пессимизма относительно перспектив работы этого капитала на внутреннем рынке.
Ипотекой или отсрочкой от армии особо буйных удержать не получится. Их можно отлавливать только амбициозными целями
В будущем, мне кажется, поменяются модели поведения инвесторов. Венчурные инвесторы рассчитывали на доходность вложений за счет капитализации. Сейчас, опять же в связи с закрытием зарубежных рынков и сокращением круга покупателей интересных активов, многие инвестиции вернутся к дивидендной модели.
— Изменятся ли инструменты поддержки стартапов со стороны ФРИИ?
— Консультационная составляющая не особо меняется, мы по-прежнему будем помогать основателям строить здоровую бизнес-модель. А вот роль фонда как инвестора, возможно, изменится. Сейчас мы находимся в состоянии сбора еще нескольких фондов. Раньше мы инвестировали главным образом на начальных этапах, а потом вместе с компаниями находили других соинвесторов. Сейчас следующие раунды собирать будет сложнее, это значит, что у нас должен быть значительно больший объем ресурсов, чтобы весь цикл инвестирования поддерживать самим.
— В мировой практике большую роль в генерации новых основателей играют университеты, российские вузы справляются с этой задачей?
— У меня в этом отношении не очень оптимистичный взгляд: из более 400 стартапов, которые мы инвестировали, не было ни одной команды, которая бы сформировалась в стенах университета. Это не значит, что вообще таких нет, но это один из маркеров: вузы не являются основным поставщиком стартапов на рынок. Картинка меняется, конечно. В том же МФТИ есть и фонд выпускников, и акселераторы, которые тоже развивают студенческие и околостуденческие проекты. Но их вклад пока невелик в сравнении с мировым опытом. На мой взгляд, причина — ряд фундаментальных общественных конфликтов, прежде всего — отношение молодежи к предпринимательству.
— Есть ли необходимость в увеличении количества акселераторов?
— Есть. Другой вопрос, как это сделать.
В США тот же Y Combinator и другие игроки такого калибра представляют собой самодостаточный бизнес, который сам зарабатывает деньги, им не требуется поддержка корпораций. В России такая бизнес-модель практически невозможна, слабый венчурный рынок не позволяет. Y Combinator может развиваться на выручку от продажи «единорога», которого он вырастил. В России стартап, выросший до капитализации более 1 млрд долларов, — крайне редкое событие, поэтому хорошо, если акселератор вообще вернет хоть какие-то деньги.
И по факту получается, что для России доступна акселерация в основном консалтинговой формы, то есть когда стартап сам платит за программу. А это тяжело, стартап и так живет в условиях нехватки денег, а тут еще и заплати за помощь. Впрочем, форматы помощи сейчас меняются. Допустим, с прошлого года Фонд Бортника стал компаниям, которые приходят за поддержкой, давать «ваучеры» на получение помощи в связи с санкциями. Это вполне разумная модель. Правительство Москвы делает много акселераторов с разными корпоративными игроками, и это хорошо. Только, мне кажется, не стоит все консультационные программы помощи бизнесу акселераторами называть. Акселератор — это структура для тех, у кого есть определенная точка состояния бизнеса, и им нужны изменения, чтобы эту точку сдвинуть: прибыль увеличить или продажи. За один-два дня или неделю ты никаких изменений в бизнесе не сможешь сделать. Поэтому давайте правду говорить: это не акселератор, а образовательная программа.
— Как вы оцениваете меры поддержки ИТ-отрасли по сдерживанию оттока кадров?
— Задекларировано много: предоставление отсрочки от армии, льготная ипотека, намного больше стало грантов. Но механизмы еще не отточены, потому что инструменты запущены с колес. Например, на практике министерство обороны и министерство цифрового развития толкуют предоставление отсрочки от армии по-разному. Если человек, например, работал в одном ИТ-холдинге в разных юридических лицах, то его стаж при смене юридического лица обнуляется, что может его снова вернуть в категорию призывников. Эти нюансы, очевидно, еще будут дорабатываться. Другой вопрос, насколько это будет серьезным фактором, чтобы удержать наиболее буйных айтишников? А они нам нужны. Для того, чтобы создать базовые продукты, в большинстве случаев достаточно среднего уровня разработчиков. Если же мы говорим про постановку масштабных изобретательских задач для экономики, нам нужны профессиональны совершенно другого уровня и характера.
Как таких людей ловить? Ипотекой или отсрочкой от армии эту категорию удержать не получится. Их можно отлавливать только амбициозными целями. И вот эта механика еще не доработана. Нет большой технологической задачи, за которую бы такие люди могли зацепиться. Их может увлечь идея, на базе которой в России появились бы национальные игроки глобального уровня. Они появляются, когда, например, правительство Китая начинает миллиарды долларов вкачивать в Нuawei. У нас отсутствует такая повестка. На мой взгляд, в этой механике должно быть две составляющих — большие амбициозные цели и соответствующее им очень масштабное финансирование.