Декабрьская лекция президента Владимира Путина на встрече с лидерами стран СНГ об одном из аспектов идущих споров — причинах начала Второй мировой войны — стала большой неожиданностью для всех инициаторов исторического ревизионизма, так как с российской стороны ничего подобного прежде не было ни по форме, ни по содержанию. И, как вскоре выяснилось, неожиданность была столь обескураживающей, что даже толком ответить оказалось затруднительно.
Задачу сформулировать ответ официальной Польши на выступление Путина взял на себя премьер-министр Матеуш Моравецкий. Он выдал два текста — заявление от 29 декабря и статью в известном западном журнале Politico, опубликованную 22 января. Кроме этого стоит упомянуть принятую аккламацией резолюцию сейма 9 января. Все три текста вызывают удивление и из-за их формы, и из-за их содержания. В ответ на очень корректно выдержанную лекцию об истории с приведением многочисленных доказательств Польша выдала череду бездоказательных обвинений, выдержанных в откровенно недипломатическом стиле. Очевидно, они призваны выразить крайнее раздражение и возмущение, однако скорее вызывают ощущение потерянного лица.
Обращает на себя внимание полная голословность всех текстов. Они основаны на следующем подходе: есть устоявшаяся «всем известная» и «очевидная» точка зрения, мы ее напоминаем и призываем всех не позволять Москве переписывать историю. При этом авторы текстов не удосужились привести ни одного документального доказательства своих заявлений, что разительно отличает их от российского подхода. Зато приводится целый ряд фактов и их трактовок, крайне сомнительных либо просто абсурдных с исторической точки зрения. И этому есть свое объяснение — поляки увлеклись раскручиванием логики в отрыве от фактов, так как о фактах им никто и не напоминал: Россия молчала, а отдельных историков политика не слышит.
Вопросы к пакту
Так, сама идея обвинить Советский Союз в развязывании мировой войны по-своему логично следовала из принятой даты начала этой войны, непосредственно последовавшей за подписанием известного пакта Молотова—Риббентропа. И действительно, в секретном протоколе это начало уже оговаривалось. Интерпретация на самом деле исторически некорректная, но в некоторой логике ей не откажешь. Однако уже в польских текстах 1990-х годов стали появляться еще более смелые утверждения, что этот пакт оформлял «фактически военный союз» между двумя государствами. Затем как-то отпало это уточнение — «фактически», а сама формулировка попала в школьные учебники и стала восприниматься некритически, как общепринятая банальность. Между тем это уже было не «смелой трактовкой», а откровенной ложью, так как пакт не имел никаких признаков заключения союза. Союзные договоры обладают вполне конкретными юридическими признаками: государства должны признавать взаимные обязательства на случай атаки третьей стороны. Такого рода отношения ни в пакте, ни в секретном протоколе к нему не прописывались и не провозглашались.
И вот теперь в декабрьском заявлении премьера Моравецкого не только не исправлены явно ложные и даже излишние для выражения своей позиции тезисы, а наоборот, заявлено, что пакт — это не только военный, но и политический союз, а в качестве дополнительного аргумента указано на личную дружбу между Сталиным и Гитлером. Говорить о дружбе двух людей, которые никогда в жизни друг с другом не виделись, были идейными противниками и возглавляли враждующие идеологические и политические блоки, конечно, абсурд.
В качестве еще одного доказательства Моравецкий приводит совместный парад двух армий в Бресте 22 сентября 1939 года. Запечатленные на кинопленке события были торжественной процедурой вывода немецкой армии из города, передачей символического ключа от Бреста и вступления в город Красной армии. Расценивать его как совместный парад — грубая ошибка, так как это просто совершенно иной парадный ритуал, в котором марши двух армий проходят не совместно, а последовательно.
Не стоит также забывать, что союзные отношения между Третьим рейхом и СССР были совершенно невозможны по идеологическим причинам — вся официальная идеология в Германии была основана на противостоянии «мировому коммунизму», а в СССР пропаганда еще с середины 1920-х годов была построена вокруг борьбы с фашизмом. Заключить союз со Сталиным для Гитлера было бы предательством всего его политического лагеря, изменой идеологии, и ровно так же такой союз был бы воспринят в СССР. Позднейшая же декларация о границе содержала формулировку о «дружественных отношениях между нашими народами», что с идеологической точки зрения было вполне приемлемо: СССР потом «освобождал народы Германии от фашизма» на основании той же классовой логики. Но ни о каких союзных отношениях между двумя государствами речи не было и быть не могло.
«Раздел Польши между СССР и Германией» в 1939 году, о котором упомянул Моравецкий, — тоже большая ложь, ставшая частью польской «исторической религии». Тогда СССР забрал лишь те территории, которые за двадцать лет до этого были оккупированы Польшей и не были этнически польскими. Западные союзники Польши (Франция и Великобритания) признали право СССР на их возвращение и потому, следуя своим союзным обязательствам с Польшей, объявили войну только Германии, но не Советскому Союзу. И примечательно, что современная Польша никогда не пытается это оспорить — этот факт просто обходится молчанием.
Советский Союз обвиняется Моравецким в том, что «именно благодаря пакту Третий рейх смог восстановить военный потенциал». Очевидно, такое утверждение делается исходя из уверенности в огромной военной значимости оккупированной Гитлером Польши. На фоне этого полностью забыто событие, сыгравшее в укреплении военной мощи Германии действительно огромную роль: взятие Судет с их масштабной военной индустрией. Прежде действительно слабая армия Германии, во многом сопоставимая с польской, стала существенно сильнее именно в результате раздела Чехословакии, в котором совместно с Третьим рейхом приняла участие и Польша. Но об этом Моравецкий, конечно, умалчивает.
Приоритеты Сталина
Умалчивает он и о преступном характере организации и проведения Варшавского восстания, зато упрекает руководство СССР в решении не вмешиваться в его ход. Если правда, что, как он пишет, «жители Варшавы с надеждой ждали помощи» от Красной армии, то почему же организаторы восстания не известили ее руководство о своей инициативе и не согласовали эту помощь? Да еще и брали в плен плененных прежде немцами солдат Красной армии, о чем на основании конкретных источников говорил в своей лекции Путин? По идее, ответ на эту лекцию должен был содержать хоть какие-то аргументы, перевешивающие значимость приведенных президентом России, однако польский премьер решил просто не считаться с тем, на что отвечает. Впрочем, по-своему разумно, так как в Польше это работает.
И большое впечатление, конечно, производит обвинение СССР в том, что Освенцим он «мог освободить на полгода раньше». То есть глава правительства Польши, не продержавшейся при немецком наступлении и полумесяца, берет на себя смелось упрекать советские вооруженные силы в слишком медленном наступлении на Германию. Ответить на это можно только одно: лучше бы это Польша развила наступление на Германию на несколько лет раньше — еще в сентябре 1939 года. Соотношение сил было несравнимо лучше, чем при атаке Германии на СССР. И если бы поляки хотя бы продемонстрировали способность к сопротивлению, то им помогли бы все — и с востока, и с запада. Но польское сопротивление, как тогда отметили их союзники, не оправдывало начало активных военных действий на западе. Зато теперь польские стратеги берут на себя право указывать другим, более боеспособным армиям, с какой скоростью они должны были наступать, и обвинять их в медлительности.
Есть в статье Моравецкого и обвинение России в том, что «спасение евреев никогда не было приоритетом Сталина и Красной армии». Несомненно, СССР был ориентирован на спасение всех узников концлагерей независимо от их национальности. Почему евреям должен был быть отдан приоритет и чем польские или русские узники тех же концлагерей хуже, чем еврейские, польский премьер так и не объяснил. Однако факт, что все выжившие евреи Восточной и Центральной Европы были спасены именно Красной армией, он все же отрицать не стал. Он о нем просто забыл.
Моравецкий воспроизводит и такой старый, но очень сомнительный тезис, что Польша потеряла в годы Второй мировой войны около шести миллионов человек. Да, если считать по гражданам — так. Однако стоит все же помнить, что более трех миллионов из этих шести как раз евреи, которых поляки частью собственного народа не считали и, более того, судя по послевоенным событиям (в том числе по официальной политике ПНР), пытались избавиться даже от их остатков. А другие три миллиона — это в основном украинцы и белорусы, жившие на территориях, ныне составляющих западные области Украины и Белоруссии. То есть тоже не поляки. Сколько во время войны погибло этнических поляков сказать трудно, но, судя по всему, довольно немного, что естественно для мало повоевавшей страны. Однако приписывание своему народу жертв среди других народов, подвергавшихся, кстати, в межвоенной Польше жесткой дискриминации, просто ради утверждения своего статуса жертвы представляется аморальным.
Касаясь послевоенного времени, польский премьер говорит, что в 1945 году произошел «конец одной трагедии и начало новой», то есть полностью отождествляет положение, в котором оказался польский народ после захвата немцами, и положение поляков в ПНР. Вдобавок он пишет, что «советская оккупация», продлившаяся сорок пять лет, «унесла миллионы жизней». Это, опять-таки, абсурдно и де-факто, и де-юре. Моравецкий, очевидно, исходит «из того правильного расчета, что чем чудовищнее солжешь, тем скорей тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, нежели маленькой, так как это соответствует их примитивной душе». Напомню, что эти слова, обыкновенно приписываемые Геббельсу, на самом деле являются цитатой из сочинения Гитлера «Майн кампф». Однако и на такие абсурдные утверждения стоило бы отвечать, тем более что их в современной Польше (а еще в Прибалтике) не повторяет только ленивый. Небольшая книга с точными сравнительными данными по целям относительно польского населения, заявляемым германскими и советскими властями, а также по правовому, фактическому и материальному положению поляков, например в 1943 и 1973 годах, была бы очень кстати. Даже очевидное надо иногда демонстрировать.
Моравецкий говорит о строе ПНР как о времени советской оккупации. Но это юридическая и фактическая ложь — в Польше не было создано советской оккупационной администрации, не было оккупационной системы. Да, существовала системная зависимость польского государства от Москвы, хотя и она была во многом даже меньшей, чем зависимость от современного Брюсселя. Да, некоторые горячие головы говорят о советской оккупации в качестве публицистической гиперболизации, однако странно напоминать, что официальный текст премьер-министра должен содержать лишь юридически корректные формулировки.
А что Польша
Примечательно, что Моравецкий нигде не пишет о провинностях Польши. О ее совместной с Гитлером агрессии против Чехословакии в 1938 году (причем в польской части никем не одобренной в Мюнхене). О том, что именно она была виновата в срыве проекта антигерманской коалиции в 1939 году, которая могла просто предотвратить начало Второй мировой войны. О том, что она провалила защиту страны в первые же дни войны. И много о чем еще. Нет и хоть каких-то дежурных фраз благодарности за то, что страна была все же очищена от нацистов, ей была возвращена государственность и подарены огромные земли на западе, а ее экономике оказана значительная помощь в восстановлении.
Вообще, отсутствие рефлексии по поводу своих исторических проблем ярко отличает многие польские тексты о Второй мировой. Оно особенно бросается в глаза на фоне черно-белой логики, стремления полностью обелить себя и очернить другого. Самовосхваление и привычка во всем противопоставлять поляков русским иногда доводит польских политиков до откровенного комизма. Так, президент Анджей Дуда во время встречи со своим американским коллегой Дональдом Трампом в июне 2019 года заявил, что в отличие от русских поляки «более смелые и способны сражаться до конца независимо ни от чего». Принятые теперь в Польше трактовки событий Второй мировой должны, очевидно, об этом свидетельствовать.
То, что у руководства страны представлено в виде неуместных фантазий, преувеличений, передергиваний и умолчаний, в исполнении их подчиненных выглядит уже как дурная пародия. Так, министр культуры и национального наследия Польши Петр Глинский опубликовал в январе статью, которая называется «Освобождение или грабеж?». Ссылаясь на выявление в запасниках российских музеев нескольких картин старых немецких мастеров, до войны принадлежавших Польше, он приходит к выводу, что в 1945 году СССР осуществил не освобождение Польши, а ее разграбление. При этом не учитывается, что эти картины были вывезены с этнически немецких территорий (пусть и подаренных потом Польше) и являются наследием немецкой культуры, а выяснять в условиях войны, в каких музеях они хранились прежде, было просто невозможно. Однако на этих основаниях вся история освобождения Польши описывается как «организованный систематический грабеж», сознательное «разворовывание польского имущества, ранее захваченного немцами». Не учитывается и то, что советская армия спасала эти произведения искусства, тогда как польские вооруженные силы ничего не сделали для их защиты.
Впечатляет также несоответствие масштаба списка из нескольких картин обвинению в том, что вся операция по освобождению Польши свелась на самом деле к «факту разграбления сокровищ польской культуры». Почему такие скромные результаты? Положить 600 тысяч солдат ради нескольких полотен старых немецких мастеров? Серьезно? Примечательно, что освобождение Варшавы названо в статье Глинского «занятием Красной армией оставленных немцами руин Варшавы». То есть немцы, по мнению министра, просто ушли, а Красная армия заняла то, что осталось. Ради грабежа и из страсти к немецкой живописи. Как говорится, это было бы смешно, если б не было так грустно. Зато нетрудно представить, как выглядят рассуждения о роли СССР в той войне на еще более низких уровнях администрации — а ведь каждый чиновник стремится выразить генеральную линию как можно старательнее. Неудивительно, что потом приходится встречать поляков с и вовсе фантастическими представлениями о тех событиях.
Помимо фактологической стороны польских заявлений стоит особенно обратить внимание на их тон. Он, мягко говоря, далек от дипломатического. Даже в резолюции сейма — казалось бы, максимально официальном тексте — президент России многократно и голословно обвиняется во лжи. В цивилизованных странах такой тон в международных отношениях считается неприемлемым, и, несомненно, он на весь мир свидетельствует об очень низкой политической культуре современной Польши. Кроме того, это выявляет истеричность польской реакции, что демонстрирует осознание слабости своих позиций.
Действительно, фактологически и логически официальные трактовки Польши слабы, так как польские политики, можно сказать, заврались. Но произошло это в условиях отсутствия сдерживающих факторов, в том числе какой-либо реакции со стороны Москвы. Про Россию стало возможным говорить все, что угодно, более того, резкость заявлений в ее адрес в современной Польше отождествляется с национальным патриотизмом, а потому в них все готовы поупражняться. В результате польские политики просто потеряли чувство меры, когда легко перешли от очень спорных трактовок к откровенной лжи.
Поворот России
Однако лекция Путина 20 декабря 2019 года, можно надеяться, обозначила поворот в российской политике, и теперь Москва начинает отвечать на поток голословных обвинений в свой адрес. Это новая и неожиданная ситуация для Польши, к которой она не была готова. Кампания по дискредитации России, много лет свободно проводившаяся Варшавой, впервые столкнулась с противодействием.
Однако пока что мы имеем одну лекцию президента России против многолетней, дорогостоящей и очень продуманной кампании. Польша создала целую «машину» проведения исторической политики, на нее работают государственные органы и большие институты, широкая сеть общественных организаций и международных фондов.
И у них получается. Резолюция, принятая Европарламентом в сентябре 2019 года, зафиксировала польский взгляд на историю уже на общеевропейском уровне. Ее принятию предшествовала многолетняя работа, которую Варшава проводила и в различных европейских учреждениях, и на двустороннем уровне с разными странами. Удалось даже получить (в виде совместных парламентских деклараций) полную поддержку оценки пакта Молотова—Риббентропа со стороны Украины и Литвы — стран, являющихся его прямыми выгодополучателями. Еще в 2010 году. Еврокомиссия отклонила идею введения наказания за отрицание преступлений «коммунистических режимов» на основании того, что в ЕС «нет консенсуса по вопросу приравнивания преступлений коммунистов к преступлениям нацистов». Однако новая резолюция была принята абсолютным большинством голосов — 535 «за» при 66 «против» и 52 воздержавшихся. И когда Россия заявляет, что Польша пытается переписать историю, с ее стороны следует вполне обоснованное возражение, что теперь это уже не она, а мы — переписываем.
Резолюция «О важности европейской памяти для будущего Европы» содержит целый ряд определений, которые задают очень четкие рамки допустимых в странах ЕС исторических трактовок. Европарламент жестко осуждает «современную российскую историческую политику», отрицающую ответственность за развязывание войны, а также выражает глубокую озабоченность «усилиями нынешнего российского руководства по искажению исторических фактов и его попытками обелить преступления, совершенные советским тоталитарным режимом». Москва обвиняется в ведении «информационной войны против демократических стран, целью которой является разделение Европы». В тексте содержится призыв к новому «Нюрнбергу» против СССР: «В то время как преступления нацистского режима были осуждены и наказаны на судебных процессах в Нюрнберге, остается острая необходимость в… проведении расследования преступлений сталинизма и других диктатур» (п. Е). Выражена особая обеспокоенность сохранением «в общественных местах в некоторых государствах-членах памятников и мемориалов (парков, площадей, улиц и т. д.), прославляющих тоталитарные режимы, что прокладывает путь для искажения исторических фактов о последствиях Второй мировой войны и способствует пропаганде тоталитарной политической системы» (п. 18). Все эти формулировки повторяют использованные Польшей ранее в ее законе о декоммунизации, распространяя юридические и идеологические основания для массового сноса советских памятников на весь Евросоюз.
Наивно было бы уповать на то, что в современных информационных войнах вся «сила в правде». В политике сила основана на воле, причем на долгом и систематическом ее приложении.
