11 ноября 2021 года исполнилось 200 лет со дня рождения великого русского писателя Ф.М. Достоевского — автора многих сбывшихся пророчеств. Одно из самых известных касается его предвидения отношения освобожденных в ходе русско-турецкой войны 1877-1878 гг. балканских славян к России и русским.
Задолго до окончания войны Достоевский писал: «Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!».
Достоевский не осуждал это будущее отношение освобожденных к освободителям. «И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян, — писал он. — Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагодарному, будто бы, характеру славян, совсем нет, — у них характер в этом смысле как у всех, — а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут. Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с славян благодарности, к этому нам надо приготовиться вперед».
В основе этого предсказания — удивительно простого и ясного, без тени сомнения, что так и произойдет, — лежит глубокое знание человека. Не человечества, не класса, не народа, представляющих собой, по выражению британского политолога и социолога Бенедикта Андерсона, «воображаемые сообщества», а реально существующей человеческой личности, содержащей в себе весь человеческий космос, народ, класс. Поняв человека, Достоевский понимал человечество, потому что оно не может в своих действиях исходить из иных, нежели индивидуум, оснований.
Как православие не переросло в панславизм
Славянство, как общность, было сформировано славянофилами в XIX веке. Единого славянского мира к тому моменту давно не существовало, а может быть его не было никогда — славянская история, по большей части, предположительна. Но возможность создать славянский мир была: в XIX веке под влиянием немецкого идеализма и романтизма в Европе начали стремительно формироваться нации: немецкая, французская, итальянская, польская. И на волне вот этого «строительства наций» славянофилы увлеклись идеей единого славянства, которое можно было бы создать на основе общей истории и современной борьбы за освобождение от турецкого ига.
Заметим здесь, что борьбу балканских славян против турок русское правительство поддерживало давно, но, в основном, как защиту православных, а не славян. И только в XIX веке, наряду с идеей защиты православия, появилась идея защиты славянства.
Идея славянского единства была очень живо воспринята — прежде всего, в России. Ее приветствовали не только славянофилы, но и рационалистически мыслившие представители элиты, переформулировавшие ее в геополитическую концепцию панславизма. В основе концепции лежала идея историка, публициста и писателя Михаила Погодина об объединении всех славян, которых насчитывалось по его подсчетам не менее 90 миллионов: 60 млн в России и 30 млн в Восточной Европе. Объединив эту силу, можно было получить сильнейший рычаг влияния на европейскую политику.
Но на Балканах и в Восточной Европе идея объединенного славянства не нашла столь же значительного отклика, и это не случайно. Дело в том, что единых ценностей у тогдашних славян не было. Древние обряды и традиции, некогда объединявшие славянские племена, были забыты, а более поздние оказались связанными с христианством — поэтому размежевание католической и православной церквей столь тяжело отразилось на взаимоотношениях славянских народов. Принявшие католичество поляки, чехи, словаки, хорваты, словенцы сформировали свои актуальные ценности на основе именно этой веры, и они во многом не совпадали с ценностями, основанными на православии. Славяне-католики определенно не укладывались в идею единого славянского мира, причем более всего в него не вписывался второй по численности славянский народ — поляки.
Для русского же человека XIX столетия идея славянской общности была новой, и может быть поэтому он принял ее столь близко к сердцу. До того главной объединяющей силой, идейной основой русского народа было православие. Этнические корни значительной роли не играли, поэтому, например, крещеные татары или евреи считались русскими. Привнесение этнической составляющей было новым словом, и оно с энтузиазмом было воспринято не только славянофильствующей интеллигенцией, но и, что удивительно, — православным народом, неожиданно обретшим кровных братьев на Балканах.
Русский народ принял необычно активное участие в судьбе балканских славян, жертвуя на борьбу с османским игом не только деньгами, но и своими жизнями, активно записываясь в добровольцы. По всей России прокатилась волна радости от обретения новых братьев и желания им помочь. Это искреннее чувство было во всех слоях общества — от самых низов и до высших слоев дворянства, включая самого царя.
С нашей помощью — но по чужому пути
Стремление освободить славянских братьев было реальной возможностью осуществить христианский завет, столь близкий русскому человеку: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя». Охваченные единым порывом русские люди не сомневались в том, что и их вновь обретенные братья испытывают схожие чувства.
Они ошибались. Балканские славяне были готовы принять помощь русского народа в освобождении от турецкого ига и были искренне благодарны за нее, но никаких планов создания единого славянского мира на Балканах не было и быть не могло. Тамошние славяне часто воевали между собой и ненавидели друг друга не меньше, чем турок. Россия тоже не была им близка. Не по ее примеру хотели они строить свою свободную жизнь, а по образу и подобию близких, богатых и начинавших демократизироваться европейских стран. Свое будущее балканские славяне видели европейским, а не российским. И вот это отчетливо понимал Достоевский.
Он сознавал, что Россия, кроме освобождения, ничего своим славянским братьям дать не может, но надеялся, что через сто лет этот подвиг русского народа не будет забыт, и новая Россия, подавшая беспримерный в истории нравственный пример, все же объединит славянский мир.
«Выказав полнейшее бескорыстие тем самым Россия и победит, и привлечет, наконец, к себе славян; сначала в беде будут прибегать к ней, а потом когда-нибудь, воротятся к ней и прильнут к ней все, уже с полной, с детской доверенностью, — писал Достоевский. — Все воротятся в родное гнездо... конечно, что-нибудь произойдет в этом роде несомненно, но не ранее ста, например, лет, а пока, и, может быть, еще целый век, России вовсе нечего будет брать у славян ни из идей их, ни из литературы, и чтоб учить нас, все они страшно не доросли. Напротив, весь этот век, может быть, придется России бороться с ограниченностью и упорством славян, с их дурными привычками, с их несомненной и близкой изменой славянству ради европейских форм политического и социального устройства, на которые они жадно накинутся».
История повторяется, но России нельзя повторяться
История ХХ века во многом подтвердила пророческие предвидения Достоевского — но не в полной мере и не так, как предполагал писатель. В 1917 году рухнула православная империя, и уже пришедший ей на смену Советский Союз, в результате еще одного великого бескорыстного подвига во Второй мировой войне, вновь освободил славянскую Европу. Теперь это была победа над фашизмом и объединение восточно-европейских народов в формате Совета экономической взаимопомощи и Варшавского договора — уже на основе наднациональной, интернациональной идеи коммунизма.
Но в годы застоя и перестройки коммунистическая идея иссякла, а с ней и вера в «светлое будущее». И вновь повторилась история XIX века, с той только разницей, что теперь не Россия, а СССР был обвинен во всех бедах освобожденных им народов: славяне и неславяне — все объединились в своей ненависти к бывшим освободителям.
И что же нам делать теперь, для чего жить? Но и на этот вопрос, слава Богу, дал ответ великий Федор Михайлович: «Для чего: для того, чтоб жить высшею жизнью, великою жизнью, светить миру великой, бескорыстной и чистой идеей, воплотить и создать в конце концов великий и мощный организм братского союза племен, создать этот организм не политическим насилием, не мечом, а убеждением, примером, любовью, бескорыстием, светом; вознести наконец всех малых сих до себя и до понятия ими материнского ее призвания — вот цель России, вот и выгоды ее, если хотите. Если нации не будут жить высшими, бескорыстными идеями и высшими целями служения человечеству, а только будут служить одним своим "интересам", то погибнут эти нации несомненно, окоченеют, обессилеют и умрут».
Нет сомнений, что Россия и ее народ готов еще не раз показать этот пример любви и бескорыстия. Но вот что нам никак не удается, так это сделать свою жизнь такой, чтобы нас приняли за образец без нашего самопожертвования, а потому лишь, что мы на своих высоких идеях построим жизнь такой, которой захотят следовать другие народы и придут к нам не ради нашей силы и героизма, а потому что захотят жить как мы. Пока таких нет.
Для того, чтобы построить жизнь на новых основаниях, мы не можем идти по западному либеральному пути — он для нас закрыт. Но и в нашем прошлом нет привлекательного будущего — его нужно нам самим создать заново. России необходимо найти принципиально новый путь. Это не путь западников и славянофилов, коммунистов и либералов, монархистов и националистов. Все эти идеи опробованы и сданы в архив, на них не построишь нового будущего. Только самостоятельное творчество небывало нового может создать такую Россию, которая действительно явит миру пример, как это она уже делала в ХХ веке.
