Андрий Жолдак — гений современного театра, и мы к этому уже привыкли. Его постановки — это по-прежнему фантастическое действо, которое каждый раз раздвигает границы представлений о возможностях рассказывать историю на языке театра, но сверхъестественного ажиотажа не вызывает. Его прошлогодняя постановка в БДТ «Zholdak dreams: похитители чувств» попала в четыре номинации конкурса «Золотая маска», но не победила ни в одной из них. Тогда он отправил по «реке собственных ассоциаций» пьесу Гольдони «Слуга двух господ». В результате от сюжета, который послужил основой для спектакля, остались какие-то вкрапления, в которых едва угадывается авторство Гольдони. Сейчас Жолдак интерпретировал для Александринского театра еще одну великую пьесу — «Трех сестер». Но здесь почти все и всех можно узнать. Почти все герои на своих местах: Маша, Оля, Ирина, Вершинин, Тузенбах, Соленый. Чтобы обосновать метаморфозы, которые претерпевают в течение четырехчасового спектакля чеховские герои, Жолдак дополняет классический текст допущением: те самые тысячи лет, о которых так много говорят чеховские герои, наконец прошли и чеховский сюжет разыгрывается на другой планете как реконструкция сознания «Трех сестер».
Жолдак очень подробно рассказывает весь процесс того, каким образом восстанавливается память, это становится еще одним поводом для его фантазии. Но в итоге зритель видит инсценированные воспоминания — зыбкую реальность, которая прошла сквозь тысячелетия и обросла новыми формами и эмоциональными состоянии. Слова чеховские, но выглядит все совершенно иначе, да и то не всегда понятно, реальность ли это, либо это нечто происходящее только в пределах сознания одного человека. И это делает все театральное действие совершенно непредсказуемым. Ты можешь только догадываться, какую реплику сейчас услышишь и какая сцена будет следующей. Но как это будет выглядеть, нельзя предположить даже приблизительно. Жолдак оказывается вне каких-либо схем, и как раз это делает спектакль невероятно достоверным. Он демонстрирует нам необычный принцип, на основе которого работает человеческое сознание: если мы эмоционально погружаемся в ту или иную реальность, какой бы она ни была фантастической, мы начинаем в нее верить от начала и до конца. Чеховская пьеса в версии Жолдака неузнаваема, и тем не менее это чеховская пьеса. Возможно, именно эта версия наиболее релевантна сегодняшнему дню. Перенеся своих героев в будущее, Жолдак максимально приближает их к настоящему. Мы видим в них живых людей, несмотря на то что они могут позволить себе надеть стеклянный скафандр на голову и пытаться произносить сквозь стекло какие-то реплики, которые даже до конца не слышны.
Визуальные и пластические образы всех персонажей проработаны до деталей. И здесь Жолдак включает свою необыкновенную фантазию и наблюдательность. Все жесты и физические действия, которые совершают персонажи, легко считываются. Именно так мы понимаем, что представляют собой каждый из персонажей спектакля, а не из реплик, которые они произносят. Но основной критерий выдающихся способностей Жолдака как режиссера — актерские работы. Они близки к совершенству. Все, кто появляется на сцене даже совсем ненадолго, выкладываются по максимуму. Но работы Елены Вожакиной, которая играет роль Маши, Игоря Волкова (Вершинин) и Виталия Коваленко (Кулыгин) — это, без преувеличения, вершины актерского мастерства. Действие спектакля разворачивается то в доме, с крышей и четырьмя стенами, происходящее в котором мы можем наблюдать или через окна, или с помощью камеры, установленной внутри (по сценографической мифологии это обитель семьи), то в едва огороженном пространстве, где стоит одна койка, — и это пространство адюльтера. Сцена, в которой Вершинин танцует с Машей, а затем приходит Кулыгин и вырывает ее из объятий любовника, а тот продолжает танцевать в одиночку, пока Кулыгин демонстрирует насилием свои права на тело жены, — одна из самых пронзительных не только в самом спектакле, но и во всем русском театре последних лет. Но Жолдак не только пронзителен, но и самоироничен: Игорю Волкову он доверяет произнести импровизационный монолог, в котором тот признается зрителям, как ему надоел этот постмодернистский театр, и делает это очень убедительно.
