Конфуз с законопроектом о лишении гражданства за терроризм вышел громкий. Напомню: лидеры всех четырёх думских фракций чуть не с барабанным боем внесли этот документ, поправляющий закон «О гражданстве РФ» таким образом, чтобы стало можно отменять решение о предоставлении гражданства России, если нового гражданина осудят за преступления террористического характера. Критики немедленно указали, что это противоречит действующей Конституции: её статья 6 прямо говорит, что гражданина России гражданства лишить нельзя. Авторы возразили, что речь у них не о гражданстве по праву рождения, а о гражданстве приобретённом. Критики молча ткнули пальцем в другую строчку той же статьи 6, где написано, что гражданство «является единым и равным независимо от оснований приобретения». Авторы сначала не очень внятно сулили «всё подправить ко второму чтению», а потом вдруг резко отозвали свой проект. Так резко, что из думской базы исчезла его карточка — говорят, чуть ли не впервые в истории Думы. Теперь обещают «почистить и внести заново». Посмотрим, что там получится после чистки; но уже случившееся важно и независимо от дальнейшего хода событий: нынешний казус слишком хорошо укладывается в весьма неприятную тенденцию.
Важнейший (а по мне, так и основной) признак пригодного для жизни и способного к развитию общества — это его сложность. Чем примитивнее устроена общественная жизнь, тем обильнее она всякими Прокрустами, тем безрадостнее в ней человеку и тем слабее надежда на благие перемены. Так вот, упомянутый проект мало того, что пытается решить свои задачи (вполне конкретные, кстати сказать, задачи — по возможности как-то разобраться с решениями органов государственной власти, на основании которых будущему террористу было выдано российское гражданство) самым незатейливым способом; он заодно норовит упростить и всё устройство страны. Конституцию можно (а по мне, так и нужно) понимать как гарантию некоторой базовой сложности жизни: без Конституции всегда и при всех обстоятельствах сила солому ломит, Конституция же ставит всевластию силы некие границы, постулируя, что чего-то сила не может. Вот, в частности, она говорит: гражданства лишать нельзя, так жизнь страны будет сложнее и разнообразнее. А четыре лидера фракций ей отвечают: нет, лишать гражданства можно — так жизнь будет проще и нам удобнее.
Повторюсь: это тенденция. Конституция также гласит (статья 35), что «никто не может быть лишён своего имущества иначе как по решению суда». Это абсолютно необходимое условие для поддержания сложности хозяйственной жизни на том уровне, без которого современная экономика немыслима. Но в Думе, как известно, преспокойно идёт рассмотрение законопроекта о реновации московских пятиэтажек, в котором эта конституционная норма, почитай, игнорируется. Московскому правительству так будет проще — и отзывать свой проект оно явно не собирается. И так практически везде. Не станем в очередной раз поминать денежную политику, упрощённую уже донельзя, до голого какого-то таргетирования — с общеизвестными последствиями. Но припомните новости, активно обсуждавшиеся в последнее время, — и согласитесь: чуть ли не все они о том, как кто-то что-то свыше всякой меры упростил.
Вот неуклюжая распальцовка нашего представителя Сафронкова в Совбезе ООН. Дело даже не в том, что дипломату, представляющему великую страну, как бы ни досаждали ему распоясавшиеся оппоненты, не следует представлять её в образе гопника. Дело в том, что дипломатия есть искусство многоступенчатого усложнения межстрановых отношений, специально изобретённое для того, чтобы не по всякому поводу и не сразу хватать чужеземцев за грудки, а тем более браться за оружие. Обратное же упрощение контактов есть не что иное, как облегчение перехода от мира к войне — только и всего.
Вот новейшая экранизация «Анны Карениной». Когда Толстого попросили коротко сформулировать, что он хотел сказать своим романом, он отвечал, что и так писал как можно короче — и ещё короче сказать не умеет. И действительно: как в немногих словах изложить огромный немыслимо виртуозный многоаспектный роман? Авторы нынешнего сериала, ампутировав одного из двух главных героев романа, Константина Лёвина, эту трудность превозмогли. То, что осталось от великой книги после такого усечения, можно без потерь уписать в полустраничный синопсис типичного «женского романа»: дамочка полюбила офицера и уж так страдала, так страдала… Почти буквально по безымянному шедевру: «шо ж не помолившись и не накатив вы ползёте анна под локомотив», — хотя, как я слышал, у Шахназарова и локомотива-то нет. Назвали бы свою стряпню как-нибудь вроде «Алла Карелина», да и снимали бы себе на здоровье! Но нет: надо же показать, что мы правомочные наследники великой русской литературы. Хотя, на иной взгляд, столь откровенно демонстрировать, как исчезающе мало мы сумели от неё унаследовать — и что мы готовы с ней сделать, чтобы попользоваться даже и такой малостью, — всё-таки не стоило.
Вот непрекращающаяся атака депутата Поклонской сотоварищи на никому ещё не показанный фильм про Николая II и Матильду Кшесинскую. Что нельзя судить о том, чего ещё не видел, — понятно; мало ли — вдруг после выхода фильма окажется, что в нём ничего обидного для наследника-цесаревича и нет. Но я здесь о другом. Протестующие, говоря о недопустимости того или сего в фильме из жизни канонизированного Русской православной церковью Николая, исходят из абсолютной убеждённости, что эти то и сё «святому не к лицу». Они полагают слово святой синонимом слова безгрешный, что, конечно, грубейшая ошибка того же самого рода — недопустимое упрощение. Кто хоть иногда перелистывал житийные повествования, знает, сколь многие святые вытворяли в юности такое, что куда там роману с балериной.
И всё-таки не в том главная беда, что часто попадаются новости о случившемся то в одной, то в другой области нашей жизни упрощении, — хуже, что не видать новостей об усложнении. Проблемы какие-то наблюдаются с цветущей сложностью; не только у нас, правда, но это слабо утешает.
