Название романа Сергея Солоуха «Рассказы о животных» немедленно поставило автора в ряды защитников природы, куда-то между Бианки, Дарреллом и Сетоном-Томпсоном. Когда книга только вышла, я спросила у кого-то в случайном разговоре, про что роман.
— Ну, там герой все время ездит в командировки на машине, — охотно объяснил «любитель отечественной словесности». — А ему под колеса выпрыгивают всякие животные — собаки, кошки… Вот он про них и пишет. Ну, как бы в память.
Когда через год я все-таки решила прочитать «Рассказы о животных», я испытала к тому простодушному литературоведу что-то вроде нежности. Так гениально ошибиться с трактовкой — это надо уметь.
На самом деле роман «Рассказы о животных» вовсе не о животных, это вовсе не рассказы и даже не роман. Страшное и захватывающее очарование этой книге придает вовсе не романная магия, где развивающееся действие тянет за собой читателя. «Рассказы о животных» — это особый жанр путешествия по реальности как по десятому, дополнительному, кругу ада. Согласно Данте, в средневековом христианском аду было девять кругов. В последнем мучились предатели друзей и святых учителей — Брут, Иуда Искариот, Кассий. Царь тьмы Люцифер лично грыз их своими тремя головами. Но Солоух заглянул глубже Данте, пристроив к аду десятый этаж. В его личном аду мирно живут и процветают не те, кто предал других, а те, кто предал себя. Люди, превращенные в блох, скачущие наперегонки по дорогам и ступеням карьерных лестниц. Эта вроде бы не страшная и даже смешная пузатая человеческая мелочь в исполнении Солоуха начинает демонстрировать ужас, доселе неведомый мировой классике. Это ужас конца, но не добра и зла, не эпохи, не истории — это конец человека.
Некий Игорь Валенок, менеджер по продажам некоего ЗАО «Старнет» в некоем условном городе Южносибирске, накручивает сотни тысяч километров по сибирским трассам. ЗАО «Старнет» и есть тот самый вполне современный десятый этаж ада. Директор Запотоцкий и коллеги Полторак и Гусев — человеческие шелушинки, пустышки, сохранившие облик и давно потерявшие суть. В совсем недавнем прошлом Игорь преподавал на кафедре местного университета горное дело, учился у профессора-отца, ходил в магазин «Академкнига» и в походы по горным рекам. Там, в этом прекрасном прошлом, он встретил и полюбил жену, красавицу и умницу Алку. В этом прошлом все было на своих местах, по заповедям всех мыслимых антропологий и космогоний. Скрипели ржавые колеса мироздания и системы народного образования, вознося наверх умных и добрых, убирая злых и глупых с глаз долой. Глупые старались, учились и тоже хотели попасть в добрые и умные. Мир был устроен правильно, а Игорь Валенок терпеливо воспитывал в себе лучшее, мудрое и прекрасное. «Кандидат технических наук» — эти слова Солоух произносит с тем же трепетом, с каким греки рассказывали о подвигах Геракла. То было чудо — жизнь человека, «у которого дома есть книги. С закладками в виде открыток, фотокарточек, обрывков газетной полосы, салфеток, ножниц, ручек и карандашей… То самое, что превращает больших и неуклюжих Валенков, людей на вид ни рыба ни мясо, в волшебников, творящих чудеса, лишь только разреши им говорить. Читать, показывать и объяснять».
И вдруг колеса мироздания сломались. Игорь остался прежним, но теперь машинка крутилась в обратную сторону и наверх выносило глупых и злых. С тех пор мудрое иерархически правильное коловращение добра и зла в мире прекратилось, а вместе с ним прекратились и нормальная человеческая жизнь, и сам человек. Если на реке перекрыть шлюзы, течение останавливается, и река начинает медленно умирать, зацветать ряской и порождать чудовищ. Именно этот процесс и наблюдает Игорь — тотальная остановка осмысленного движения, роста, прибавления смысла, плодоношения труда, цветения результата. С крошечного островка собственной жизни Игорь наблюдает тотальную смерть.
У романа Солоуха нет начала и нет конца. Здесь нет последовательно разворачивающегося сюжета. Нет той начальной точки, откуда герой движется к финалу. Финал давно наступил, задолго до того, как Солоух приступил к повествованию. Роман замкнут между двумя воплями, который произносит нормальный русский мужик, когда все плохо: «Так себе конь». Два коня стоят в начале и конце, между ними примерно триста страниц текста. На них Солоух не столько рассказывает историю, сколько задает один и тот же вопрос: когда это началось? Это — то, что и есть конец всего, смерть при жизни. «Когда это началось? Когда он перестал употреблять даже сорное, автоматическое “боже мой”? Когда он понял, что звать и обращаться не к кому? Давно. Очень давно». «Когда это началось? Когда он стал ложиться спать с одним желанием: чтобы не наступило утро? С одной мечтою — не увидеть света. Не услышать дня. Шуршание колес, стук каблуков, чужие голоса. Остаться в тишине и темноте навеки, навсегда, в уже прошедшем, уже сгоревшем, в котором ничего, ничего больше не может и не должно случиться. Когда само существование, жизнь стала повинностью? Давно. Очень давно».
На этих страницах пунктиром, мелкими рассеянными вспышками, но как будто бы отчетливо читается совершенно безумная в своей подробной реалистичности история того, как доблестное ЗАО «Старнет», преодолевая трудности и коварные происки жадных клиентов, исправно этих самых клиентов обслуживает. Заканчивается эта мерцающая история вроде бы даже хорошо: трудности преодолены, а потерянный было заказчик скорее всего вернется. Этот сюжет вполне мог бы быть рассказан на каком-нибудь дорогущем тренинге по развитию клиентской базы. Но и этот сюжет всего лишь обманка. Солоуху он нужен для другого.
Солоух погружается на самое дно гипертрофированно отчетливой реальности, где нет и не может быть сюжетов, где связи утрачены и мир превратился в бесконечное перечисление через запятую: иван-чай зацвел, машина разбилась, клиент выставил претензии, жена в больнице, метель началась. Эту реальность уже нельзя взять в рамку искусства и возвести в высокий регистр аристотелевского единства времени, места и действия. Там вообще нет начал и концов. Там есть только детали, бесконечные подробные описания пустоты, ничто, перебирание тлена, праха жизни, не складывающегося ни в сюжет, ни в полотно реальности. Взгляд Солоуха — это взгляд человека, заглянувшего по ту сторону мира, увидевшего страшную картину того, как мир распался на детали и больше не хочет собираться обратно. Это обломки пазла, в которые остается только вглядываться и узнавать бывшие элементы уничтоженной жизни и встречать каждое узнавание привычной болью.
Роман Солоуха — это роман-взгляд. Взгляд очень особый, темный, безнадежный и в то же время обладающий редкой рентгеновской силой понимания. Так может смотреть только человек, знающий реальный смысл слова «отчаяние». То самое отчаяние, которое неописуемо средствами искусства. «Как описать это отчаяние? Жуть полного бессилия, невозможности предупредить несчастье, беду, как ночь, как птица, накрывающую мир слепым, совиным крылом» — это обезъязыченное, лишенное слов и понятийных категорий нечто можно только пережить, лично удостоверив его существование. Оно, отчаяние, как будто накладывает на человека некий знак, по которому знающие узнают своих. Отчаяние становится некой мерой измерения человечности. Знаешь, что это такое? — ты человек. Не знаешь? — ты другой. Отчаяние — это такая штука, когда твой мир, который ты учился выносить на руках всю жизнь, все, что делало тебя тобой, жизнь жизнью, а человеческое человеческим — все это рухнуло, а ты остался жить дальше. Никакой науки, никакого горного дела, никакой семьи, никакого будущего, нет даже прошлого, где ты мог бы передохнуть, потому что в воспоминаниях остались только боль и пепел.
Это самое отчаяние обретает власть и волю и само начинает рассказывать свою историю. Но эта история уже не про гибель науки и не про то, как прекрасная жена Алка на глазах героя превращается в разрушенную болезнью алкоголичку. Она о том, как медленное упорное движение по лестнице Иакова, вверх, к лучшему и светлому превращается в бессмысленное наматывание километража, в непрерывную дорогу, которая всегда возвращается к точке своего начала. Это и есть ад — бессмысленность движения, не облагороженного даже упорством Сизифа. Бесконечные дороги героя на наших глазах обращаются в бег белки в колесе: «И день за днем, и день за днем плотнее делается, толще белая безвоздушная среда, которая затапливает мозг, как образцово единообразный, густой и плотный слой жира над красным мясом в банке тушенки. Кажется, умер. Спекся, как эта обреченная на вековой анабиоз говядина. Волокна, некогда сжимавшиеся, разжимавшиеся, горы сдвигавшие, моря. Оборваны, порублены, уложены, залиты, запакованы. Круглая банка в идеальной среде без трения теперь может катиться бесконечно, сколько угодно долго».
Этот бег на месте в любой момент может быть прерван такой же бессмысленной смертью в автокатастрофе, которая не принесет ни оправдания, ни покоя. Раз — и все. Свет выключили, колесо остановилось. Ни исповеди, ни покаяния, ни прощения. Герой Солоуха видит эту обезличенную пустую смерть много раз на опасных спусках, в тумане, на перекрестках, и сам стоит на ее пороге. Раз и все: «Справа, вдалеке, за полосою леса толстенной, жирною небесною аортой выгнулась радуга, а прямо по курсу в центральную опору виадука вклеился автомобиль. Удар был такой силы, что бетонная колонна вошла между дверями в стальное мясо «Санта Фе» до середины кузова и тут же изогнулась, словно от боли. Как будто разорванный салон, вцепившись, подобно огромное паре челюстей, тысячей мелких и больших зубов в цементную бесчувственную плоть, заставил ее на миг ожить и тут же умереть». Вот и все.
Роман «Рассказы о животных» — сильно увеличенная фотография мирового зла, сделанная дорожной камерой наблюдения. Солоух совершает примерно ту же операцию, что когда-то совершил в русской литературе Гоголь. Зло Солоуха не то романтическое, демонизированное зло Онегиных и Печориных, это зло полного чичиковского расчеловечивания. Гоголь только предчувствовал будущее, для Солоуха это будущее уже наступило. Его взгляд на мир — это взгляд со дна ужаса, с крошечного островка жизни в море смерти. Этот островок вот-вот исчезнет. Умница Алка превращается в больную, измученную алкоголичку, дочь выходит замуж за немца и уезжает в Германию, могила отца осквернена. Еще немного, и пучина ужаса поглотит и самого упрямого честно трудолюбивого Игоря Валенка.
Роман Солоуха, как говорится, написан на едином дыхании. Но это не вдох, а выдох. Это предсмертный хрип жертвы. Это роман-стон. Так могли стонать партизаны в белорусских лесах, пуская под откос поезда, кидаясь на амбразуры и зная, что и поезда, и амбразуры никогда не кончатся, а их жертва бессмысленна, но необходима. С той же ледяной страстью ненависти Солоух бросается на амбразуру реальности. Ненависть и отвращение к увиденному делают голос автора перенапряжено тугим, плотным, быть может, слишком по-бетховенски музыкальным. Читатель падает в этот голос, как в автокатастрофу. Эта та напряженность голоса, которая переплавляет все сказанное в чистую метафорическую субстанцию значимого. Детали, потеряв свою элементарную взаимосвязь, сами начинают порождать смыслы. Солоух как будто ходит босыми ногами по обломкам мира, и когда эти обломки режут ему ноги в кровь, черепки превращаются в символы.
В романе символично все. Ненависть Солоуха по сути есть его единственное оружие против распада. Это ненависть бывшего хозяина земли к захватчикам, неким мистическим «немцам», которые пришли неизвестно откуда и заставили машинку мироздания крутиться в другую сторону: «Немцы. Когда это вполне абстрактное понятие стало для Игоря конкретным? Когда и почему он стал додумывать те мысли, которые не мог и не хотел додумывать отец? Прямо из пионерского лагеря под Смоленском летом сорок первого отправившийся в томский детский дом. В Сибирь, чтоб больше живыми не увидеть никогда ни собственных отца и мать, ни старшую сестру Светлану». Эти немцы когда-то в войну погубили семью его отца. Теперь сам Игорь Валенок обслуживает сетевые потребности немецкой компании. Но за этими конкретными немцами стоит нечто большее, чем гражданство германской республики. Это что-то вроде черной черты, границы, отделяющий живой мир от мертвого, иного, чужого, чуждого. Немцы не просто люди другой страны, они вообще не отсюда, они — иные. Уже как бы не совсем люди, а немного нетопыри, существа с другой стороны. И дело тут вовсе не в национальности и не в гражданстве. Потому что младшие коллеги Игоря Валенка по ЗАО «Старнет», натуральные славяне, менеджеры низшего звена Гусев и Полторак, они тоже немцы, как и эффектный щеголь начальник — Олег Запотоцкий. А вот алкоголичка-жена, хрупкая умница Алка даже в самой глубине своих пьяных падений не станет немкой, не перейдет на ту сторону. На этой стороне стоит чистокровный немец Баумгартен, бывший коллега Игоря по институту, и тот мрачный гай на трассе, который отдает Валенку права, узнав о болезни жены. Все они еще живы, еще теплятся в этом остывающем мире, но их становится все меньше и меньше. И тот самый бессильный, способный только фиксировать, но не собирать, взгляд автора с ужасом наблюдает, как дочь героя Настя, не врач, но косметолог — выгодная профессия! — выходит замуж за немца и на глазах отца переходит на другую сторону, к захватчикам, к тем самым иным инородцам, у которых кровь не красная, а температура тела не человеческая.
Здесь можно было бы упомянуть о социальной катастрофе, гибели поколения, повторении судьбы первой русской эмиграции, но зачем? Для Солоуха все это, как и сюжет о развитии клиентской базы, только отправная точка для совсем других путешествий, жанрово не совместимых ни с какой социологией. Солоух рассказывает о другой катастрофе. Эта катастрофа всей мировой антропологии и космогонии, катастрофа такого уровня и такого масштаба, что выразить все многомерные ее смыслы можно только бессмертным и максимально емким русским: «Так себе конь».
