Инструментальный дуэт Two Siberians (ранее они выступали под названием «Белый острог») 25 мая представит публике свое новое произведение — «Сибирскую сюиту». Его премьера состоится в большом звездном зале Московского планетария с сопровождением видео в исполнении медиахудожника Choy. Two Siberians состоит из Юрия Матвеева (гитара) и Артема Якушенко (скрипка). Они родом из Сибири. Встретились еще в музыкальном училище. Оба сочиняют музыку — как вместе, так и по отдельности. На их счету несколько сотен произведений. Они активно выступают совместно. Музыку, которую они исполняют, можно приблизительно определить терминами World Music, Progressiv Jazz, Rock. Они активно гастролируют как в России, так и за рубежом. «Эксперт» поговорил с Артемом Якушенко и директором коллектива Кириллом Модылевским о том, что представляет собой жизнь современного гастролирующего музыканта.
— Как публика выражает свои эмоции на ваших концертах?
Артем Якушенко: В разных странах по-разному, но со временем этих отличий становится все меньше и меньше. Иногда переезжаешь в другую страну и не понимаешь, переместился ты или нет: магазины те же, вывески одинаковые, только языки все еще разные. Люди теряют свою идентичность.
Кирилл Модылевский: Раньше в Америке люди на концертах свистели, кричали. Мы видели это и думали: это американцы, у них так. Сейчас это происходит везде: в Дании, в России, в Монголии.
А. Я.: Раньше в этих странах, если одному человеку нравится, он не будет вставать и кричать в одиночку. Причем это не значит, что никому не нравится музыка. Просто у них немного другая реакция. В Сибири в начале выступления очень сдержанные залы, и в Питере тоже. А потом раз — и происходит какой-то эмоциональный взрыв. Люди смотрят по сторонам и сами поднимаются, если видят, как другие встают, потому что им давно хотелось сделать то же самое.
К. М.: Год назад у нас был академический концерт. Мы играли вместе со струнным квартетом во главе с первой скрипкой «Виртуозов Москвы», и мизансцена была академическая. Публика, увидев все это, тоже расселась, как в Доме музыки, разве что ноты не разложила на коленях. Их хватило только на три композиции. Потом все стало так же, как всегда, несмотря на то что музыканты были одеты во фраки. Публика выражала свои эмоции, как считала нужным. Музыка, которую мы играем, такова, что как бы человек ни сопротивлялся, как бы ни зажимался, как бы ни боялся испытывать эмоции, он все равно раскрывается, когда ее слышит.
— Эмоциональность публики вам не мешает?
К. М.: Мы сыграли на ста фестивалях. Я не знаю, что нам может помешать.
— Что является условием успеха на Западе?
К. М.: В первую очередь материал. Коллектив должен представлять собой нечто экстраординарное. Потом желание, потом чуть-чуть удачи: чтобы на пути вам попался менеджер, который сможет решить вашу судьбу. И много-много работы. И еще: наша группа за двадцать лет не опоздала ни на один саундчек. Мы самый дисциплинированный коллектив в мире. Мы группа, которая не просит выключать телефоны во время концертов. И все равно их выключают.
— Как вы попадаете на фестивали?
А. Я.: В основном усилиями менеджеров, но иногда это просто случай. Последний раз мы ездили по Америке, и у нас образовалось окно в четыре дня. А там есть такая система: ты выходишь на клубную сцену и выступаешь. Можешь делать все, что угодно: стихи читать, танцевать (у нас, к сожалению, это не очень развито). Мы читаем о таком в газете и заворачиваем в это местечко. Там какой-то странный клуб — уже все должно начаться, но никого нет. Мы спросили: «Можно мы у вас сыграем?» Это бесплатно. Музыкантов за их игру могут угостить сухариками, напоить пивом. Мы сыграли, и все были поражены. Потом нас пригласили еще раз сыграть, и тогда в этом клубе появился человек, который занимается организацией фестивалей. Он нас увидел, услышал — и пригласил выступить. Это говорит о том, что само собой ничего не происходит. В любой стране, в любой сфере деятельности нужно прилагать усилия, чтобы чего-то добиться.
— Что собой представляет тур по Америке?
А. Я.: Есть график, в котором три месяца твоей жизни расписаны от и до. Приезжаешь, селишься в гостиницу, отыгрываешь, потом едешь дальше. Проснулся, сел за руль, приехал, отыграл, собрался, сел в машину, и ты все время в дороге. Нас спрашивают: «Как Америка?» А что мы можем сказать? Дорога и дорога. Чтобы попасть в этот тур, а он проходил по американским университетам, мы участвовали в шоукейсе — прослушивании: собираются представители этих университетов, чтобы выбрать музыкантов, которых они хотели бы пригласить. Когда играешь на сцене во время шоукейса, перед глазами — огромные часы, и ни в коем случае нельзя превысить отведенный тебе лимит — двадцать минут. Меньше можно, больше — нет. Или сразу ставят галочку: не очень хороший музыкант — и могут потом не пригласить.
К. М.: В России все может быть совсем иначе. Как-то мы выступали на фестивале «Усадьба Jazz». Там музыкантам отведено на выступление по тридцать минут, и один музыкант, которому показалось, что публике понравилось его исполнение, вместо тридцати минут играл пятьдесят. Это сразу сломало весь график. Если бы он позволил себе такое в Америке или в Европе, его больше никогда не пригласили бы ни на один фестиваль. Это то же самое, что опоздать на саундчек. Что такое саундчек в Америке? Собираются техники, осветители. Они все приходят к часу. Им за это платят. И ты должен приехать к часу и через сорок минут уехать, потому что десять минут брейк, а в час пятьдесят другая группа. Если ты не приехал вовремя, людям все равно платят, но все сместилось. И если случается хоть какое-то отклонение, сразу идет потеря денег.
А. Я.: В Германии мы были на одном фестивале: не успели закончить, как начали выносить со сцены наше оборудование. И тут же запись вручили.
— Как часто вы выступаете на фестивалях?
К. М.: Если мы играем пятьдесят-шестьдесят концертов в год, то на фестивали из них приходится в лучшем случае пять. Но это мы. А есть группы, у которых такой позывной — «фестивальная группа». Они могут много работать на фестивалях, но у них очень мало концертов: работы нет. На фестивалях зачастую платят денег совсем немного. И если менеджеры, организующие гастроли по странам, записали тебя в категорию «фестивальных групп», им будет трудно продать твой концерт, ведь люди могут сходить на него бесплатно или за маленькие деньги.
— На чем вы зарабатываете?
К. М.: Мы зарабатываем на концертах и на всем, что связано с музыкой. У нас нет другого заработка. Наша музыка в цифровом виде дистрибутируется на всех знаковых площадках. Мы сейчас сидим в ресторане. Здесь звучит музыка. Они за нее в том или ином виде платят. И эти деньги в конце концов доходят до музыканта.
А. Я.: Музыкант мог бы неплохо существовать, если бы система защиты авторских прав эффективно работала. Увы, пока до музыкантов деньги доходят далеко не всегда. И так на всех уровнях и со всеми.
— Вашу музыку кто-то исполняет?
А. Я.: Нашу музыку играют в Китае: скрипка, гитара и бас. Есть несколько детских коллективов, которые исполняют пару наших произведений.
— Чем китайская музыкальная индустрия отличается от всех остальных?
К. М.: В Китае выросло три поколения людей без культуры посещения концертов. Мало того, что они не знают, кто такие «Битлз» и «Роллинг Стоунз», там три поколения людей не ходили на концерты — ни на какие. Сейчас на них хлынул поток концертов. При этом менеджментом концертов нередко занимаются те, кто совсем недавно чехлами для телефонов торговал. В Китае все очень просто. Тебя показали по местному Первому каналу, и сразу становишься сверхпопулярным. Ты будешь жить там, как «Битлз». Приходишь в любое китайское караоке и пятьдесят процентов меню — песни Витаса.
А. Я.: Мы ездили в пробную поездку по Китаю, в которой знакомились друг с другом: мы с ними, они с нами. Музыка им понравилась.
К. М.: В Корее и Японии бизнес выстраивается почти так же, как в Америке, и похоже на Италию или Францию. Только во Франции тебе надо о площадке договориться за год, а в Италии — за полгода: они быстрее французов. Но суть везде одна и та же — есть агентства: одни занимаются логистикой, другие — площадками, рекламой. В Китае все иначе.
— Как вы живете в условиях постоянных переездов: Америка, Китай, Франция?
А. Я.: Просто нужно быстро переключаться. Вот мы находимся здесь, в ресторане, а всего, что было раньше, как будто бы и не было. Сейчас уже совсем другие ощущения.
К. М.: А бывает, проснешься и не можешь вспомнить страну, в которой находишься. Это издержки профессии. Но не повод ни для бахвальства, ни для чего бы то ни было. Я знаю музыкантов, шесть лет живших на пароме: у них там было музыкальное шоу и шесть лет они с него не сходили. Каждый день выступали и очень прилично за это время заработали, потому что ничего не тратили.
— Где вы сочиняете музыку?
А. Я.: Везде. Идея место не выбирает. Просто атмосфера или среда может способствовать ее воплощению. А так идея к тебе приходит, и ты ее ловишь, а дальше она либо развивается, либо затухает.
К. М.: Поэтому у нас принято жить отдельно друг от друга. Чтобы не получилось: идея тебе в голову пришла в два часа ночи, ты начинаешь музицировать, и все тебя слышат.
А. Я.: Мы приехали в один город, и нам там дали одноместный номер. Когда мы стали возражать, милая девушка указала нам на то, что в номере большая кровать. Мы сказали: очень здорово, но мы не спим на одной кровати. Организаторы часто считают, а зачем? Они хотят, чтобы человек прилетел и потом сразу улетел.
— Как вы работаете для кино?
К. М.: Это очень интимный вопрос. Для режиссера фильм как ребенок: он его рожает. Он хочет, чтобы волосики у него были такого-то цвета. Ему должно нравиться то, что ты делаешь. Здесь очень много черновой работы. Есть гениальные аранжировки, а есть те, что делают обычные ремесленники, и они, как правило, зарабатывают больше гениев — если у них все хорошо выстроено. Из-за того, что много ездим, мы сотрудничаем с режиссерами и продюсерами, которые имеют нас в виду на случай. Мы сейчас будем работать в Таллине над спектаклем по гоголевской «Шинели», который задуман режиссером исключительно с нашей музыкой. Мы этого не ожидали. Год назад закончили работу над эстонско-узбекским фильмом «Дом для русалок». Там другая история — была работа с продюсером. Режиссер взял не ту музыку, и с ней фильм не получился. Продюсер знал про нас и предложил нам написать для этого фильма новую музыку, и он состоялся. А вот Павел Лунгин, например, пришел к нам на концерт по моей просьбе. Я его спрашиваю потом, спустя время: «Ну как?» А он: «Хорошо, но не мое». Так бывает.
— Как вы ведете переговоры о деньгах?
К. М.: У нас артисты их не ведут.
А. Я.: Почему мы так делаем? Это все началось в Америке. Все выстрадано. Мы там впервые получили серьезный контракт. Это была для нас школа жизни. И там нас научили: музыкант ни с кем не ведет разговор про деньги. Этим занимается только менеджер. Даже если тебе что-то не понравилось, ты ведешь переговоры только через менеджера.
К. М.: Более того, другой менеджер не имеет права подойти к музыканту.
А. Я.: Дело в том, что к музыканту могут подойти и по-дружески к нему обратиться, попросить его сыграть. И когда вдруг музыкант начинает спрашивать: а где по счету получить? — он становится «плохим». И в этот момент выходит менеджер — Карабас-Барабас — и говорит: как это так? Его воспринимают более серьезно. А мы остаемся хорошими друзьями, можем после концерта выпить и закусить. Потому что многие считают: музыка для музыкантов — это развлечение и за нее можно не платить. На Западе, даже если музыкант отыграл концерт бесплатно, слушатель должен хотя бы пластинку купить, а не в баре пиво, деньги за которое уходят неизвестно куда.
К. М.: И если происходит какой-то сбой с принимающей стороной: уборка не такая, как надо, или питание не подвезли вовремя — и музыкант начинает скандалить, на это никто не обращает внимания, а если музыкант приводит разъяренного менеджера, тогда все мгновенно становится на свои места. На любом концерте есть важные гости, и, если ты заронил в организаторах чувство вины, можешь рассчитывать на то, что этих важных гостей обязательно подведут к тебе и ты получишь новый контракт.
А. Я.: Жизнь — это ролевая игра.
