Иду на «Грозу»

Вячеслав Суриков
редактор отдела культура «Монокль»
5 июня 2017, 00:00

В Театре Наций — премьера спектакля по пьесе Александра Островского «Гроза» в постановке Евгения Марчелли

ДАРЬЯ ГЛОБИНА / ТЕАТР НАЦИЙ
Читайте Monocle.ru в

Если судить по театральным афишам, мы по-прежнему благополучно пребываем в девятнадцатом веке и пока нет никого, кто мог бы нас оттуда наконец вывести. Пьесы Чехова и Островского как шли сто лет назад, так и идут, как давали они нам ответы на насущные вопросы, так и дают. В них постоянно обнаруживается все, что нужно для режиссерского высказывания о времени и о себе. Зрители, хорошо зная, чем кончится пьеса, смотрят спектакль словно на перемотке, вслушиваясь в уже многажды слышанные реплики, разошедшиеся на цитаты, и открывают для себя то, что раньше благополучно ускользало от их внимания. Но в этом отношении Россия продвинулась намного дальше тех же англичан, накрытых реальностью семнадцатого века. Они как ставили Шекспира, так и продолжают его ставить. Это театральное путешествие по замкнутому кругу, в котором есть начало, но нет конца. Все, что меняется, — это внешний антураж, внутреннее же содержание, зафиксированное однажды Чеховым и Островским, остается неизменным.

Спектакль называется неологизмом «Грозагроза», и это то, что Марчелли обычно делает с названиями спектаклей по классическим пьесам. Так он еще с афиши спектакля отправляет зрителю сообщение: тот увидит не совсем привычную версию хорошо знакомой пьесы. В России в поединке режиссера с драматургом выигрывает режиссер. В случае Марчелли он даже оставляет за собой право на переименование пьесы. Посредством драматургического ребрендинга он словно отчуждает автора от когда-то написанного им текста и делает его более личным. В данном случае ему было важно, что муж и любовник Катерины — один и тот же человек: в спектакле обе роли играет Павел Чинарев, и это несколько неожиданно, ведь персонажи противостоят другу. Борис Григорьевич в глазах и Катерины, которую с необыкновенной самоотдачей играет Юлия Пересильд, и зрителей хоть какая-то, но все-таки альтернатива совсем уж безвольному Тихону Ивановичу. По версии БДТ в интерпретации Андрея Могучего, обратившегося к «Грозе» годом раньше Марчелли и получившего благодаря ей «Золотую маску» за режиссуру, Борис — это еще один луч света в темном царстве города Калинова, рыцарь, примчавшийся на зов прекрасной дамы.

У Марчелли оба — и Борис, и Тихон, — одного поля ягоды. Если Тихон слова не смеет сказать против матери, Марфы Игнатьевны, то воля Бориса подавлена его дядькой Савелом Прокофьевичем, которому Борис возразить ни в чем не смеет. Борис — такая же жертва, как и Тихон, и Катерина обреченно мечется между тем и другим. Но выхода у нее нет: весь мир — тюрьма, причем первоклассная, с множеством казематов и подземелий, среди которых город Калинов — из самых скверных. На роль Кабанихи Евгений Марчелли пригласил Анастасию Светлову, актрису ярославского Театра драмы имени Федора Волкова, где он худрук, — с мощным темпераментом, который столичные зрители могли совсем недавно оценить в спектакле «Чайка. Эскиз» в постановке того же Марчелли, в роли еще одной знаменитой сценической матери — Аркадиной: там она не менее эффектно «расправлялась» с Константином Треплевым. В роли Савела Прокофьевича на сцену Театра Наций вышел Виталий Кищенко — еще один тяжеловес, игравший в спектаклях Марчелли едва ли не на всех сценах, где работал режиссер.

Марчелли всегда рассказывает сложносочиненную историю с запутанным психологическим рисунком, и при этом готов дарить яркие визуальные впечатления. Первое, что зритель видит на сцене, — бассейн с плавающими в нем обнаженными дивами. Это фирменный сценический жест Марчелли — он переходит у него из спектакля в спектакль, как и диалоги, которые актеры произносят, активно физически взаимодействуя друг с другом. Девицы из бассейна, слегка приодетые, еще появятся в спектакле, но уже как эскорт барыни, выходящей на сцену, словно из ада, с великолепной репликой: «Что, красавицы? Что тут делаете? Молодцов поджидаете, кавалеров? Вам весело? Весело? Красота-то ваша вас радует? Вот красота-то куда ведет. Вот, вот, в самый омут». Она звучит не только как мрачное пророчество, адресованное Катерине, но и как антитеза афоризму Достоевского: красота не только не спасет мир, она не спасет даже отдельного человека. Уж если выпало ему жить в городе Калинове, то так тому и быть, потому что, как птицы, люди не летают.