Карен Шахназаров, режиссер, продюсер, сценарист, директор киноконцерна «Мосфильм», экранизировал роман Льва Толстого «Анна Каренина». Киноверсия носит название «Анна Каренина. История Вронского». В апреле зрители смогли посмотреть телевизионную версию из восьми серий. В творческой биографии Карена Шахназарова, автора фильмов «Мы из джаза», «Курьер», «Город Зеро», «Цареубийца», «Палата номер шесть» и других, это первый телевизионный сериал. Накануне кинопремьеры «Эксперт» поговорил с режиссером о том, чем киноверсия отличается от телевизионной, на какие деньги он снимает свои фильмы и как его политические взгляды влияют на творческую деятельность.
― Почему вы выбрали столь необычную последовательность для выпуска киноверсии — вслед за телепоказом сериала? Я не припомню аналогичных случаев.
― Это и в самом деле, как выяснилось, редкая ситуация. Обычно сначала снимают фильм, а потом к нему добавляют сериал. Но мы изначально делали и то и другое, даже сценариев было два, хотя понятно, что материал один и тот же. Но при этом фильм значительно отличается от сериала — даже с точки зрения заложенных в нем смыслов. Конечно, мы хотели сначала выпустить фильм, а потом сериал. Сделать наоборот — идея телеканала «Россия»: им выгодно, чтобы премьера прошла у них. Но я подумал, что в этом есть своя логика и стоит попробовать. Можно привести в пример американцев: они снимают сначала сериалы, а потом на их основе фильмы и выпускают их в прокат. Был и еще ряд обстоятельств, которые повлияли на такое решение, и самое важное — получилось бы очень долго, если бы сначала выпустили фильм, а потом сериал. Меня это не устраивало — тогда выпуск сериала откладывался на осень. Возможно, сейчас прокат несколько просядет, но, с другой стороны, прокатчики планируют приличное количество копий. Шум, возникший в связи с выходом сериала, может привлечь внимание и к фильму. Я доволен, что очень быстро показал эту работу зрителям, а не сначала фильм, а потом «знаете, а еще через полгода будет сериал».
― Что такое зрители смогут увидеть в фильме, чего не было в сериале?
― Во-первых, многие не видели сериал. Во-вторых, те, кто ходит в кино, и любители сериалов — это разная публика. В-третьих, кто-то посмотрел только одну или две серии. В-четвертых, сериал называется «Анна Каренина», а фильм «Анна Каренина. История Вронского», и там очень многие события подаются с точки зрения Вронского, хотя этот прием присутствует и там и там. Но в силу того, что фильм и сделан, и смонтирован иначе, в нем эта тема намного более очевидна: например, просто нет Долли и целых сюжетных линий романа. Поэтому, на мой взгляд, фильм концептуально отличается от сериала. Кроме того, там специально под большой экран сняты несколько сцен, которые на телевизионном экране невозможно оценить: бал, скачки, театр — они работают в полную силу только на большом экране с качественным звуком. Думаю, это может быть интересно.
― Что вы скажете по поводу общественной реакции на сериал? Уж очень она противоречива.
― Она бурная. Я сам за ней не слежу, но мне рассказывают коллеги. По их словам, такого уровня дискуссии по поводу сериала не было очень давно. На мой взгляд, это хорошо. Могу сказать только одно: пускай сражаются. Я понимаю, что некоторые мнения продиктованы не столько сериалом, сколько моей политической деятельностью, — у меня в этом сомнений нет никаких. Но таковы правила игры. Так или иначе, это привлекает внимание зрителей к картине.
― Как вам пришла в голову идея сделать основной акцент на Вронского?
― Когда мне предложили снять «Анну Каренину», я колебался, не понимая, как это можно сделать. И возник сюжетный ход — рассказать историю с точки зрения Вронского тридцать лет спустя. Канал принял такую идею. Второй момент: я не хотел делать линию Левина. Эта часть романа всегда казалась мне умозрительной, а интересна была только та история, которая разворачивается между Карениной и Вронским. Она такая живая и темпераментная, в ней столько правды, что, когда ее читаешь или снимаешь, узнаешь сцены и из своей жизни тоже. Другие слова, другие обстоятельства, но суть та же. В истории Левина нет истории как таковой, а есть некие размышления. И я не вижу причин, почему как автор фильма не могу от них отказаться. Для упреков в мой адрес: «Почему вы так сделали?» — нет никаких оснований. Я так сделал, потому что мне хочется, потому что мне интересно. Я имею полное право делать фильм так, как вижу роман. Если кто-то видит его иначе, возьмите и сделайте так, как вам хочется. Тем более что на этот проект я не потратил ни копейки ни государственных денег, ни Фонда кино, ни Министерства культуры. У меня были деньги канала «Россия» и одного потрясающего инвестора, который и вложил в него бόльшую часть средств.
Что касается истории отношений Карениной и Вронского, то здесь мы следовали словам Льва Николаевича — и очень подробно, как до нас не делал никто. Могу теперь сказать, что роман, при всей его популярности, мало кто читал. Это ясно из тех глупостей, которые мне говорят сплошь и рядом. Люди обсуждают фильм, не зная материала. Ребята, откройте роман и прочитайте его! Есть общее представление: Каренина полюбила, а общество ее за это отторгло. Тогда как оно требовало простую вещь: чтобы они поженились. А суть конфликта совсем в другом, и Толстой как раз об этом и пишет. И мы следовали его словам.
― Почему вы отказались от государственных денег, ведь на них при запуске новых проектов претендуют все кинематографисты без исключения?
― Я давно работаю без государственных денег. Я, между прочим, обращался в Фонд кино за финансовой поддержкой фильма «Белый тигр», но мне отказали.
― Странно.
― Правда, в тот раз мне помогло Министерство культуры. Тогда его возглавлял Александр Авдеев, и он выделил на съемки «Белого тигра» шестую часть его бюджета. Затем Фонд кино предоставил средства на прокат, но это были возвратные деньги, и я их благополучно вернул. Так что из Фонда кино я за всю свою творческую биографию не получил ни копейки. Кто-то думает, что если я доверенное лицо Путина, то он мне и дает деньги на сьемки фильмов. Это не так. «Палату номер шесть» полностью профинансировал «Мосфильм». На «Всаднике по имени смерть» был инвестор и тридцать процентов бюджета от Министерства культуры. На «Исчезнувшей империи» у меня опять был инвестор и тридцать процентов денег от Минкультуры. Последняя картина, которую я делал на государственные деньги, — «Город Зеро», 1988 года выпуска. Уже «Цареубийцу», хотя это было еще в Советском Союзе, я снимал на деньги британского инвестора. «Американскую дочь» — на деньги инвестора из Казахстана. На «День полнолуния» мне выделил деньги Владимир Николаевич Досталь, когда был генеральным директором «Мосфильма». И это не государственные деньги, поскольку «Мосфильм», хотя и принадлежит государству, ничего от него не получает, все зарабатывает сам. Так что для меня это нормальная ситуация. Я мог обратиться в Фонд кино, и Антон Златопольский (сопродюсер проекта, генеральный директор телеканала «Россия 1». — «Эксперт») предлагал мне так поступить, но, поскольку это дало бы лишний повод говорить, что творчество Льва Николаевича искажают на государственные деньги, я сразу сказал: мы обойдемся. И мы обошлись. У меня замечательный инвестор. Я не разглашаю его имя: он этого не хочет, хотя по титрам в конце фильма можно догадаться, кто это. Он дал мне денег без всяких условий — ему нравятся две мои картины: «Город Зеро» и «Белый тигр». И вложился очень серьезно.
― Вы сделали так, как сделали, но шума и критики вам все равно избежать не удалость.
― Есть большая разница. Хорошо себе представляю, что было бы, если бы я снял эту картину на деньги Фонда кино. Я же все это знаю: «Что это за кино вы сняли на наши деньги?» Я не на ваши деньги снимаю кино! Это очень важно! Я сам нашел эти деньги, и снимаю кино так, как хочу его снять.
― Как вы принимаете решение, высказываться или нет на политические темы?
― Я нахожусь в возрасте, когда надо говорить то, что думаешь. В любую минуту ты можешь отправиться в мир иной, и что тогда останется после тебя? Какие-то лживые высказывания? Зачем это нужно? Сам я никогда не рвусь высказаться по тому или иному поводу. Но у меня публичная профессия, и если к моему мнению кто-то прислушивается, поскольку им нравится то, что я делаю, и они испытывают ко мне симпатию, считаю, должен им говорить то, что думаю. Я могу ошибаться — это другой вопрос. Но я не могу обманывать себя и людей, говорить им что-то такое, что не совпадает с моими взглядами, только из-за того, что слушатели «Эха Москвы» будут потом поливать меня грязью в комментариях на сайте радиостанции и анализировать мою картину соответствующим образом. Во-первых, они и так станут это делать. Второе и главное: почему я должен из-за этого молчать? Наверное, я говорю вещи, которые не нравятся той части нашего общества, которая приписывает себе либеральные взгляды, хотя, считаю, они псевдолиберальные, потому что на самом деле, руководя студией по рыночным законам, могу сказать про себя, что я во многом либерал. Но я нахожусь на другом полюсе либеральных взглядов. Те, кто сейчас позиционирует себя как либерала, только дискредитируют либеральную идею, они скорее западники. Когда высказываю свое мнение, я, конечно, понимаю, чем это может мне грозить, но ведь таковы правила игры. Если что-то делаешь, ты должен понимать: за это придется платить какую-то цену. Но данный закон одинаков для обеих сторон. Они тоже свое заплатят. Спросят с каждого. Вот поэтому я буду говорить то, что считаю нужным, чем бы мне это ни грозило.
― Но разве ваш статус директора одной из крупнейших в Европе киностудий не требует более дипломатичной стратегии публичных высказываний — ради дела? Тем более что вы занимаетесь творчеством, а про него мы привыкли думать, что оно должно объединять людей?
― В своем творчестве я не занимаюсь политикой. Я же не вешаю портреты Путина в своих картинах где надо и где не надо, как некоторые делают, чтобы угодить кому-то либо здесь, либо на Западе. Я этого не делаю. В своих картинах я следую художественной логике, и она никакого отношения к моим политическим взглядам не имеет. Хотя отчасти, конечно, имеет. Понятно, каким образом я могу обозначить их в «Анне Карениной» или в «Белом тигре», в концепции которого тоже можно углядеть политическую составляющую. И все же это, на мой взгляд, разные вещи. Может, кто-то думает, что я как директор студии от кого-то завишу, но это не так. Как директор студии я не получаю от государства ни копейки. Я создал студию, можно сказать, с нуля. Поэтому и говорю про себя, что я по сути своей настоящий либерал. Я работаю на рынке, я на нем зарабатываю и вкладываю в развитие студии те деньги, которые заработал. За все эти годы я ничего не получил от государства. Это легко проверить. Более того, я заплатил государству порядка десяти миллиардов налогов. Прошлый год был не очень хорошим, а вот в позапрошлом мы заплатили миллиард рублей. Понятно, что на фоне денег, поступающих из нефтяной отрасли, это немного, но из тех предприятий, которые позиционируют себя как часть культуры, мы, наверное, единственные, кто хоть что-то вносит в бюджет. Конечно, я завишу от государства. Мы все от кого-то зависим. Но речь не идет о прямой зависимости. Не говоря уже о том, сколько приходится сражаться с идиотизмом наших чиновников — а его хватает. Я действительно говорю то, что думаю. Даже если обстоятельства станут другими, я все равно буду говорить то же. А если мои позиции изменятся, я так и скажу.
― Чье мнение внутри индустрии является для вас ориентиром? Насколько важен для вас успех на кинофестивалях?
― Я воспринимаю то, что происходит вокруг, как яростную борьбу. Если называть вещи своими именами, то идет война. Это мое личное мнение. Понимаю, что наше руководство избегает таких выражений, но я не являюсь его частью. Война идет между Западом и Россией. Это отражается на всем. В том числе и на фестивалях. Так устроен этот мир. Но у меня такая ситуация не вызывает отторжения. Это нормальное состояние людей: они всегда воевали и продолжают воевать. Запад всегда противостоял России. Если бы я был на стороне Запада, я бы тоже с ней воевал. Зачем мне такая огромная страна, да еще и постоянно соперничающая со мной? Это нормально. Здесь нет ничего предосудительного.
― Как это противостояние сказывается на ситуации в мире кино?
― Сегодня все крупные фестивали находятся в зависимости от политической ситуации, может быть, не в прямой, а может быть, и в прямой, кто знает. Что можно об этом сказать после того, как выяснилось, что ЦРУ занималось продвижением романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» на международном рынке, в том числе содействовало присуждению ему Нобелевской премии? Пастернак здесь ни при чем. Он гениальный поэт — в этом качестве он достоин Нобелевской премии — и средний, на мой взгляд, прозаик. И если такой факт существует, почему мы должны думать, что раньше это было, а сейчас этого нет? Почему мы должны считать, что это не продолжается до сих пор и на кинофестивалях, и при раздаче премии «Оскар»? И по общему впечатлению это действительно так. Мне опять могут сказать: «Вы везде видите вражеские заговоры». Я отвечу: «Это нормально». Прожив шестьдесят пять лет на белом свете, скажу: люди именно так себя и ведут — везде. Понимаете? Если люди устраивают заговор, чтобы оттяпать у соседа пять метров жилой площади, и при этом придумывают сложнейшие комбинации, то неужели вы думаете, что, когда речь идет о власти над миром, о деньгах, исчисляемых триллионами долларов, они не ведут себя аналогичным образом? Здесь нет ничего противоестественного. Это надо просто понимать, и все. Я даже не осуждаю их. Я и сам каким-то образом участвую в этой борьбе. Для меня тут есть даже какой-то драйв — в том, что ты участвуешь в этой великой битве.
― Почему российское кино так отчаянно проигрывает в прокате кино американскому?
― Это естественно. Сейчас либеральная общественность любит вспоминать великое советское кино. То самое кино, которое они проклинали со страшной силой еще двадцать лет назад. Спасибо, конечно, я сам часть советского кино. Я сделал шесть советских картин. Но если смотреть на вещи реально, то советское кино тоже проигрывало американскому. В этом не может быть сомнений. Американцы создали киноиндустрию и сразу сделали ее мощной частью своей экономики. А у нас никогда не было возможности соперничать с американцами на этом поле. Здесь нет ничего предосудительного. Ни одна нация этого не смогла сделать — и не сможет. Американцы до сих пор все контролируют. Мы даже представить себе не можем, какие средства вращаются в американской киноиндустрии, и что против нее российское кино с семью десятками картин в год?
Смотрю ли я на эту ситуацию обреченно? Нет! Я думаю, что все меняется. Когда-то американская автомобильная промышленность была номером один в мире. Где она сегодня? За тридцать лет практически исчезла. Поезжайте в Америку, посмотрите. Сейчас там из пяти легковых машин только одна американская. Они проиграли даже внутренний рынок. Где сегодня на улицах американские машины? Их просто нет. Их вытеснили немцы, японцы, корейцы. Я не злорадствую по этому поводу — я говорю о том, что в мире все меняется. Может ли это произойти в кино? Может! Мы построили студию, которая, скажу без ложной скромности, по своим техническим возможностям не уступает ни одной американской. Это возможно? Возможно! Можно ли построить киноиндустрию? Можно! Но только не так, как это сейчас делается у нас. Пока американцы владеют самой мощной киноиндустрией, и это факт, который нельзя подвергнуть сомнению. У них огромное количество профессионалов и компаний, гигантские деньги. Я снимал «Американскую дочь» в Калифорнии. Это страна кино. Там все заточено, чтобы можно было его снимать. У них есть чему поучиться.
― Насколько для вас важна дата релиза и то, какие еще фильмы будут выходить одновременно с вашим?
― Восьмое июня — нормальная дата. По-моему, в эти дни не будет никакого российского кино — настолько у нас его мало. Не знаю, какие еще фильмы выйдут одновременно с моим и будут ли там какие-нибудь «монстры». Об этом бессмысленно беспокоиться. Считаю, чем больше рынка, тем лучше. Не надо пытаться помогать отечественному кино указами: «Давайте сместим эту картину». Все равно вы ничего не сделаете, все равно голливудские мейджоры вас «убьют» — просто потому, что они большие и у них гигантские бюджеты. Я много раз говорил: если хотите продвигать российское кино, снижайте цену на билеты. Тем более что все оно снимается на государственные деньги. Цены надо снизить, причем не за счет кинотеатров. Иначе они скажут: «А мы вас не будем прокатывать». Если государство финансирует производство фильма, то оно не должно на нем зарабатывать. Дайте заработать кинотеатрам, и этого достаточно. Если цены на российские картины станут в два раза ниже, чем на американские, люди на них пойдут. Я ставил подобный эксперимент. У меня была картина «Любовь в СССР» — сокращенная версия «Исчезнувшей империи», которую я делал для телевидения. И мы решили тогда: попробуем выпустить ее в прокат без рекламы, посмотрим, что будет. Отдали ее кинотеатрам практически бесплатно. И, к моему удивлению, люди на нее ходили. Почему? Правильно: потому что билеты были очень дешевые. С этого надо начинать. И кинотеатр должен заработать свои деньги. Так надо приучать зрителей к отечественному кино. Других способов нет.
― Почему при всех тех обстоятельствах, о которых вы говорили, российские сериалы побеждают американские? И почему эта ситуация не переносится на кино?
― Потому, что российское телевидение стало очень много снимать. Киностудии выпускают семьдесят-восемьдесят картин. А телеканалы — триста-четыреста сериалов. У них свое производство и своя кнопка. Свои сериалы ставить в эфир им выгоднее. В кино другая ситуация. У производителей нет собственной кнопки. Кинотеатры — отдельно, мы — отдельно. Но даже будь у меня эта кнопка, что я поставлю, если у меня семьдесят картин? Из трех-четырех фильмов только один выдерживает кинотеатральный прокат. Не потому, что они плохие, а потому, что для привлечения к ним внимания нужно еще и на рекламу потратить огромные деньги. Так происходит во всем мире. Везде из трех снятых картин только одна выходит в прокат, а две другие — в интернет, на телевидение, еще куда-нибудь. Это нормально. У нас семьдесят картин. Вот и посчитайте. Для кинотеатрального проката у нас есть двадцать картин в год. Их хватит на месяц. А дальше что? Вы не можете показывать их целый год! Вот где американцы бьют нас. Компания-мейджор приходят к кинотеатру с пакетом сразу из ста фильмов, и тому выгодно заключить с ней соглашение — у него весь год заполнен. Есть огромное количество американских картин, на которых в зале сидит пять человек, но кинотеатр их показывает. Почему? Потому что им говорят: если не покажешь этот фильм, то не получишь каких-нибудь «Мстителей». Изволь показать эти сто картин — среди них будут десять, которые соберут такую кассу, что тебе ее хватит на весь год. И что мы можем им противопоставить? Семьдесят картин, причем разных производителей. Пришел Сельянов — у него две картины, пришел Шахназаров — у него две, пришло «ТриТэ» — у них три. И что? Конечно, мы можем себе что-то выхлопотать в прокате. Но что толку вводить какие-то квоты, если тебе нечего показывать!
― Получается замкнутый круг: российские фильмы не могут собрать деньги в прокате, потому что их давят американские блокбастеры, и по этой же причине они не расширяют производство. Выходит, мы всегда будем жить с таким количеством картин.
― Почему же? Я всегда говорил, что нужны перемены в самой системе. Необходимо сделать единый центр, а не так, как сейчас: Министерство культуры и Фонд кино. Нужно более тщательно работать со сценариями. Сейчас этого никто не делает. В советском кино со сценариями работали так же, как в американском. На мой взгляд, это основная проблема в кино. Единый центр нужен не для того, чтобы денег все время у государства просить, а чтобы создавать систему, при которой кино развивалось бы и окупалось. Надо прежде всего увеличивать количество снимаемых картин. Слушайте, шведы выпускают пятьдесят картин в год, а у них население — девять миллионов. Индийцы снимают полторы тысячи картин, французы — четыреста.
― Возвращаясь к «Анне Карениной»: как вы проводили кастинг?
― Пробовал на роли очень многих, а утвердил тех, кто мне показался ближе всего к тому, что я хотел увидеть.
― Елизавета Боярская на сегодняшний день наиболее подходящая актриса для воплощения образа Карениной?
― Я не знаю, кто еще, кроме нее, мог бы сыграть Каренину. Она очень хорошо сыграла эту роль. Может, не так, как ее кто-то там себе представляет, — это личное дело каждого. На мой взгляд, она сыграла ее такой, какой ее написал Толстой: у него Анна Каренина очень сильная женщина. Слабая не совершила бы таких поступков. Вот увидите: пройдет время, и будет трудно кого-то другого представить в этой роли. Я не помню, чтобы про Самойлову говорили, что она вообще хоть как-то подходит на эту роль. Или «Война и мир» Сергея Бондарчука — чего только не говорили про ее персонажей: и Пьер не тот, и Тихонов не Болконский. Правда, потом Савельеву в роли Наташи Ростовой все-таки признали. Но так бывает всегда, когда снимешь классику. Я сделал то, что хотел сделать.
― А Максим Матвеев? Он тоже сделал хорошие пробы?
― Я помню его первые пробы, и он мне тогда не понравился. Но потом я к нему вернулся. Сняли новые пробы — у него получилось намного лучше, и я утвердил его на роль. Мне хотелось, чтобы актеры были близки по возрасту к персонажам романа. И еще: чтобы главные герои были красивой парой. Считаю, для такого кино это важно.
― Почему в России нет своего института звезд кино, ведь в Советском Союзе он был?
― Я не думаю, что где-либо еще, кроме Америки, был институт звезд. Даже в Европе. Что такое институт звезд? Это когда ты видишь на афише фамилию Сталлоне и покупаешь билет — режиссер фильма и его сюжет не важны. Такого у нас не было и в советское время. Тогда мы тоже не шли на актера. У нас были замечательные актеры, но это не означает, что люди покупали билет в кино только ради того, чтобы посмотреть новую работу Евстигнеева. Если он играет в картине — хорошо. Но все равно во внимание принимали еще многое другое. В Европе то же самое. Это исключительно голливудский феномен. Мэрилин Монро — не важно, что она играет, где, просто пошел и купил на нее билет. Но не думаю, что сейчас в американском кино есть актеры такого уровня. На мой взгляд, нынешние американские актеры играют хуже тех, что были раньше. Не уверен, что институт звезд по-прежнему работает в американском кино. Поэтому и в нашем кино его нет.
― Но, насколько я знаю, суммарная касса фильмов с участием того или иного американского актера порой имеет решающее значение при назначении его на ту или иную роль.
― Не думаю, что одно связано с другим. В «Цареубийце» я работал с большой мировой кинозвездой — Малколмом Макдауэлом. В ту пору после «Калигулы» и «Заводного апельсина» он, наверное, был в тройке самых востребованных актеров. У меня с ним сложились дружеские отношения, и он рассказывал мне много интересного. Во-первых, все гонорары завышаются. Потому что это выгодно и актеру, и продюсеру. За съемки в «Цареубийце» Макдауэл взял небольшие деньги — просто ему нравилась эта роль. Он никогда не разглашал гонорар. Это правила игры. Завышаются и бюджеты. И понятно зачем. Это такая хитрость, с которой соглашаются и артисты, и продюсеры.
― В России с бюджетами и гонорарами актеров тоже приходится хитрить?
― Не знаю. Может быть, и здесь есть свои хитрости. Думаю, с бюджетами и со сборами тоже хитрят. С гонорарами актеров — вряд ли. Это просто бессмысленно: после падения рубля они резко снизились.
― Бывает ли так, что гонорар актера становится существенным элементом экономики фильма? Приходится ли режиссеру задаваться вопросом, можем мы позволить себе этого актера или нет?
― Такое бывает. Иногда актер запрашивает столько, что понимаешь: он этого не стоит.
― Много ли в России актеров, выдвигающих свои условия продюсерам?
― Очень многое зависит от того, насколько актер заинтересован в той роли, которую ему предлагают. Одно дело, если ему не интересен ни режиссер, ни сценарий, тогда он может устанавливать какие угодно условия: не дадут роль, ну и ладно. В «Анне Карениной» все хотели сниматься. Мы могли сомневаться только по поводу актеров на эпизодические роли, среди них были такие, про кого хотелось сказать: «Он не стоит этого, давайте другого найдем».
― Что, с вашей точки зрения, может привлечь зрителей на фильм «Анна Каренина. История Вронского»? Они придут на еще один фильм Карена Шахназарова, на фильм с участием Елизаветы Боярской или на новую экранизацию всеми любимого Льва Толстого?
― У меня на этот счет иллюзий нет. Сейчас основные посетители кинотеатров — подростки, а для них экранизация классика не самая привлекательная фишка. Но может быть, это все-таки сработает. В картине есть, на мой взгляд, несколько эффектных сцен, которые работают на большом экране. Это история взаимоотношений мужчины и женщины, которая развивается очень динамично. Она может привлечь зрителя. Прокатчики дают нам неплохое количество копий. Они понимают, что это может сработать. Для меня же главное, чтобы картину показали в кинотеатре и ее увидели те зрители, у кого есть желание. Я думаю, что такие найдутся. Возможно, в нашем случае как раз сработает продюсерский ход — предварительный выпуск сериала. Перед нами не стоит задача побить рекорды проката, для этого надо совсем другое кино делать и иные возможности иметь. Но если наш фильм увидит как можно более широкий зритель, это будет хорошо.
