Прежний премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон мог не объявлять никакого референдума о членстве страны в Евросоюзе. Но он объявил референдум — и проиграл его. Нынешнего премьер-министра Великобритании Терезу Мэй никто не неволил объявлять досрочные парламентские выборы. Но она объявила выборы — и фактически проиграла их. Нет, лично г-жа Мэй прошла в парламент, и её партия получит в новом созыве самое значительное число мест, но консерваторы утратили в нижней палате большинство, то есть не упрочили свои позиции, а очень резко ослабили их. В одной образцово английской пьесе сказано: «Потерю одного из родителей ещё можно рассматривать как трагедию, но потеря обоих, мистер Уординг, — это уже небрежность». Когда один премьер ядерной державы на ровном месте устраивает политическое самосожжение, это ещё можно списать на злые игры случая или на личную недалёкость (хотя не единолично же премьер принимает решения — с коллегами, с экспертами). Но когда через несколько месяцев точно такой же самоубийственный трюк откалывает и следующий её премьер, подобными простыми отговорками не обойдёшься: тут тенденция. Полузабытый ныне генсек Андропов о такой вот тенденции и сказал своим товарищам по правящей партии: «Мы не знаем страны, в которой живём» — некоторые ещё помнят, как вскоре обернулось дело и для этой партии, и для страны, где она правила.
Нет, я вовсе не пророчу британцам никаких скорых катаклизмов: у нас-то, помимо названной генсеком беды, сработали и иные мощные факторы, подобных которым Лондон сегодня может не опасаться. Но оторванность элиты — политической и медийной прежде всего — от жизни страны там достигла уже совершенно позднесоветских масштабов. Вспомните: прошлым летом, сразу после референдума, на котором сторонники Brexit неожиданно победили, какие мы слышали речи? В основном такие: победа (52% против 48%) чисто случайная. Большинство — особенно современно мыслящее, экономически активное большинство! — просто не осознало, насколько серьёзно положение: «Дайте нам переголосовать, и вы увидите!» И вот мы увидели. В нынешней кампании говорилось о многом и говорилось разное, раздавались речи и умные, и глупые, и странные, но призывов к пересмотру брекзита почти не было. Вовсю спорили, какое правительство обеспечит более мягкий выход из ЕС, какое — более жёсткий; но для явного большинства Brexit — уже никакая не случайная ошибка, но общепризнанная данность.
Цель обращений Кэмерона и Мэй к всенародному волеизъявлению была одна и та же: главы кабинета стремились добиться большей консолидации внутри страны, чтобы усилить свои позиции в переговорах с Брюсселем: в прошлом году — об условиях пребывания Великобритании в ЕС, в нынешнем — об условиях её выхода оттуда. Понятно, что в обоих случаях эффект получен обратный ожидаемому. Особенно сейчас: переговоры с Брюсселем Лондону предстоят и в самом деле дьявольски трудные. Как их сможет вести правительство, за спиной которого стоит «подвешенный парламент», где ни одна партия не располагает большинством, а естественных коалиций, способных в трудных условиях гарантировать стабильность правительства, пока не просматривается, — неизвестно. Еврокомиссар по вопросам бюджета Эттингер уже заявил журналистам, что неясно, удастся ли начать переговоры по условиям Brexit 19 июня, как это планировалось ранее, и что Еврокомиссии нужен для переговоров сильный партнер и правительство, которое способно действовать, иначе переговоры могут обернуться к худу для обеих сторон. Тут не поспоришь — безусловно могут.
Заявленные в ходе выборной кампании позиции крупнейших партий показывают, что разрыв острова с континентальной Европой может оказаться совсем не бутафорским: пока (даже сейчас, после оглашения печальных для консерваторов итогов голосования) всё ещё кажется вероятным, что не останется ни свободы передвижения рабочей силы между Великобританией и ЕС, ни зоны свободной торговли, ни таможенного союза. Такого масштаба перемены на одном из крупнейших рынков планеты затронут буквально всех — и нет никакого сомнения, что переговоры по Brexit будут самым тщательным образом отслеживаться и комментироваться во всём мире. Тем более странно на этом фоне почти полное молчание, которым мировая пресса сопровождала обсуждаемые выборы. Ладно американские выборы — там шла речь о судьбе единственной сверхдержавы; но и недавние выборы во Франции освещались несопоставимо более шумно. Ни в Америке, ни в Европе, ни у нас пресса не слишком-то заметила даже итоги британских выборов и уж совсем не замечала их хода. Почему так — держава-то не из последних? Дело, вероятно, в том, что британская кампания не поддавалась освещению в духе Последней Схватки Добра со Злом. Ведь если для роли Зла можно приспособить почти любую кандидатуру, то к исполнителю роли Добра сегодня предъявляются вполне конкретные требования: он должен быть ярым носителем неолиберальных взглядов. А таких в кампании не было. Поэтому — что было писать мировой прессе? И Терезу Мэй, и её главного соперника Джереми Корбина можно бы раскрасить в исчадие ада ничуть не менее убедительно, чем недавно раскрашивали Трампа и Ле Пен: как консерваторы, так и лейбористы наговорили (с неолиберальной точки зрения) достаточно много недопустимого — слишком левого или слишком протекционистского. Но исчадие ада без посланца небес выглядело бы непедагогично, а ни английской Хиллари, ни английского Макрона в реальности не случилось. По «раскраске» вроде бы подходят либерал-демократы — чуть ли не единственные участники выборной гонки, кто продолжал выкрикивать безнадёжные призывы к повторному референдуму по брекзиту; но они так явно маргинальны (их результат — 12 мандатов; у сильно сдавших шотландских националистов и то 35), что на их примере Единственно Верное Учение было бы не столько прославлено, сколько опорочено. Пришлось помолчать.
Это, возможно, и есть самый нетривиальный результат обсуждаемых выборов: весьма напряжённая и при этом сильно идеологизированная борьба была, а ощутимой без специального оборудования примеси всесильного, как до сих пор принято рассказывать, неолиберализма в ней не было.
