Первое, что поражает на выставке «Мистерия-буфф Аристарха Лентулова», — страсть художника к ярким цветам. Даже в приглушенном искусственном освещении выставочных залов они прорываются с полотен, требуя от зрителя особых настроек зрительного восприятия. Это видно уже по первым его работам, но с каждым годом сила цвета в них только нарастает. Живопись Лентулова — симфония цветовых пятен. Они вступают между собой во всевозможные сочетания и создают на полотнах художественные образы, которые мы видим словно сквозь призму, преломляющую падение солнечных лучей на поверхность вещей каким-то странным образом, так что каждая картина превращается в музыкальное произведение. Мы только угадываем в нем привычные формы: художник оставляет нам максимальное пространство для воображения. Он предлагает зрителю прожить временную дистанцию, прежде чем тот сумеет встроиться в созданную им систему образов. На картину надо просто смотреть, пока она полностью не захватит воображение и ты не признаешь правоту художника в том, каким он видит мир.

Себя он изображает вместе с женой в образе двуликого Януса — это центральная, смыслообразующая картина выставки. Здесь он нам приоткрывает свой внутренний мир, который, в отличие от внешнего, совсем не так ярок. Мы видим человека, смотрящего на мир скорее со сдержанным скепсисом, нежели с оптимизмом. Он словно не ждет никаких подарков от судьбы, заранее зная, что будет дальше. Его второй лик — на десяток лет старше — также лишен каких-либо эмоций, это всего лишь маска, которую художник надевает в очередной период жизни. Жена на картине ему под стать. У нее тоже никаких эмоций и тоже маска — с приопущенными уголками губ: ей предстоит надеть ее через десяток-другой лет жизни. И если во всех других его автопортретах очевидна самоирония, то здесь ничего этого нет: художник максимально отстранен от самого себя — настолько, что даже обходится без столь характерной для него актерской позы. Тело всего лишь оболочка, оживающая в момент, когда в нее вселяется душа.

В двадцатые годы творческая душа Лентулова разворачивается с какой-то невероятной силой. Он больше не скован ничем. Пишет картины так, как ему вздумается, без оглядки на кого-бы то ни было. Художник снимает маску застенчивого скрипача, утрачивает не соответствующий времени вид розовощекого жизнелюба в цветастых одеяниях (еще один хорошо узнаваемый его автопортрет) и преображается в окруженного вакханками Диониса, каким мы его видим на картине «В мастерской художника». Но за этим взрывом, спровоцированным воздухом свободы и жаждой покорить мир, следует энергетический спад — и Лентулов словно бы обуздывает свое творческое воображение. Он продолжает работать в театре, оставаясь незаменимым в тех случаях, когда там собирают предъявить публике мир, не существующий за его пределами. Если театр — это сон, тогда Лентулов уместен в нем, как никто другой: с его умением проявлять недоступную человеческому восприятию реальность.

Умение это сочетается со способностью гармонично взаимодействовать с происходящим вокруг него. Взлетевший на волне освобождения от стереотипов восприятия окружающего мира одновременно с усложнением художественного языка, он легко упрощает его до лубка, когда требуется разговор с максимально широкой аудиторией, как это произошло в период Первой мировой войны. Наиболее плодотворной для него оказывается послереволюционная художественная среда, где он в наибольшей степени был самим собой. Но все, что происходило дальше, только давало ему повод сменить маску и открыть какую-то новую, неизвестную грань себя. Или, наоборот, еще глубже уйти внутрь, предоставив всем желающим созерцать его внешнюю оболочку — такую близкую, такую податливую к воздействию внешней среды и такую далекую от истины. Кто же ты, Аристарх Лентулов? Откуда ты пришел? Мир ловил, ловил тебя, но так и не поймал.