Специально посаженные цветы не зацвели,
А дико растущие ивы
Разрослись в большие тенистые деревья
Китайская пословица
Как бы ни относиться к Китаю, феномен возрождения его экономической, а вслед за ней технологической и политической мощи в последние четыре десятилетия — исторически ничтожный срок — не может не приковывать внимания самой широкой публики.
Наиболее популярная трактовка этого феномена незамысловата: мудрые китайские руководители сумели эволюционно перевести административно-командную экономику на рыночные рельсы, избежав расшатывания идеологических устоев общества.
На другом полюсе мы имеем фундаментальную социоэкономическую трактовку, наиболее выпукло воплощенную в книге Джованни Арриги «Адам Смит в Пекине», в соответствии с которой мы наблюдаем естественный процесс возвращения Китаем своей роли в истории цивилизации, лишь случайно утраченной на два с половиной столетия. Возвращения, что примечательно, на собственной ценностной и мировоззренческой основе, использующего капиталистические инструменты лишь в качестве приводных ремней развития.
Однако обе трактовки игнорируют рутину перехода. Каким образом удалось шаг за шагом превратить отсталую, бедную, искалеченную репрессиями и бесконечными самодурскими экспериментами Мао Цзэдуна страну в динамичного, амбициозного, окрыленного успехами и собственной мощью мирового игрока? Ценность рецензируемой книги в том, что она внимательно рассматривает будни китайского экономического чуда.
Несколько слов об авторах. Один из них, Рональд Коуз, не нуждается в представлениях. Человек-легенда в экономической науке, совершивший прорывные открытия в теории фирмы и ряде других областей институциональной теории, лауреат Нобелевской премии. В период работы над книгой Коуз отметил свое столетие, поэтому нетрудно догадаться, что основным добытчиком фактуры, в том числе из массы не слишком известных китаеязычных источников, был его молодой соавтор, выпускник Чикагского университета Нин Ван (Ning Wang). Сплав молодости и опыта дал отличный результат: книга удостоена престижных международной и китайской премий, а продажи ее в Китае в первый же год после выхода превысили 100 тыс. экземпляров.
В 2013-м, через год после выхода книги в свет, Коуза не стало, и Нин Ван значительную часть времени посвятил работе с наследством своего великого коллеги. Под руководством Вана Юридическая школа Чикагского университета выпустила два тематических собрания работ Коуза, а в 2014 году Нин Ван основал журнал «Человек и экономика», воплотив в жизнь мечту своего учителя, и возглавил его редакцию.
Сразу предуведомим читателей: перед нами не легкая публицистика, а полноценная исследовательская монография. Анализ авторов не только и даже не столько узко экономический. Периметр изучения охватывает массу политических, социологических, идеологических и культурных факторов. Собственно, это и есть настоящий экономический анализ, в его первозданном виде, не выхолощенный модельной economics.
Впрочем, содержание книги не сводится к нарративу. Он был бы скучен для Коуза. Тщательное изучение китайских реформ интересно ему скорее в качестве необычного кейса, позволяющего уточнить ряд пунктов институциональной теории. Последняя глава книги посвящена уже почти исключительно теоретическим обобщениям.
А темп изложения, кажется, нарочно стилизован под неторопливые китайские практики, требующие полной сосредоточенности, вроде каллиграфии или резьбы по кости. Так что читатели, травмированные клиповыми паттернами работы с информацией, рискуют не добраться и до середины книги.
Для них придется открыть карты сразу, сообщив ключевой вывод авторов. Звучит он неожиданно: череда событий, приведших Китай к капитализму, никем не планировалась, а итоги реформ оказались полной неожиданностью для всех.
Счастливое стечение обстоятельств
Случайности начались в первые же недели после смерти Мао в сентябре 1976 года. Наиболее очевидными преемниками Великого Кормчего были его последняя жена Цзян Цин и три ее ставленника из Шанхая, в последние годы жизни Мао фактически узурпировавшие власть в партии и государстве. «Оппозиция» же была расколота. Тем не менее лидеру одной из ее группировок, первому зампреду ЦК КПК Хуа Гофэну удалось заручиться поддержкой другой, во главе с министром обороны Е Цзяньином, и организовать бескровный «дворцовый переворот». Уже 6 октября «Банда четырех», как окрестила Цзян Цин и ее коллег официальная пропаганда, была арестована без единого выстрела.
С «культурной революцией» было покончено, началась массовая реабилитация ее жертв. К 1982 году было реабилитировано более трех миллионов человек, многие бывшие «сторонники капиталистического пути» и «правые уклонисты» вернулись в правительство. Более чем наполовину был ротирован ЦК КПК, почти полностью обновился губернаторский корпус.
Однако с идеологией китайские вожди обошлись тоньше. Если в СССР культ личности Сталина был развенчан вскоре после его смерти, то в Китае Мао продолжал пользоваться огромным уважением, а его учение по-прежнему воспринималось, как истина в последней инстанции. Партийная и государственная верхушка продолжала строить социализм, причем абсолютное большинство искренне верило в это. А вот наполнение и особенно толкования этого учения исподволь менялись, наполняясь большей гибкостью и конфуцианским прагматизмом с его практикой поиска истины в фактах. Опять-таки со ссылками на Мао, ранние работы которого, примерно до середины 1950-х, содержали некоторые разумные тезисы о регулировании хозяйства и соотношении централизованного и децентрализованного начал в госуправлении.
Именно Хуа Гофэн был первым идеологом постмаоистского Китая. В декабре 1976-го, впервые выступая на публике в качестве нового лидера страны, Хуа подчеркнул, что приоритетная задача китайского правительства — развитие производительных сил и повышение уровня жизни.
Задача была действительно актуальной. В 1978 году, в результате различных социально-экономических кампаний с явным антикрестьянским уклоном, две трети крестьян, составлявших тогда четыре пятых населения, имели меньший реальный доход, чем в 1950-м, а у одной трети он недотягивал даже до уровня середины 1930-х, накануне оккупации Маньчжурии Японией.
Как выяснили авторы, знаменитая аграрная реформа, которая, согласно канонической версии, положила начало переходу Китая на рыночные рельсы, была проведена не сверху, а снизу, и была фактически подпольной. Сельские коммуны в разных регионах страны на свой страх и риск, втайне даже от районных властей, начали эксперименты с частным фермерством, которое официально приравнивалось к преступлению еще несколько лет после исторического Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва 1978 года, давшего старт постмаоистским преобразованиям. Когда же эти эксперименты показали удивительно позитивные результаты — производительность фермерских хозяйств в разы превзошла колхозные — их вынуждены были, после страшных споров внутри верхушки партии, признать законными. На государственном уровне фермерство в Китае было признано лишь в январе 1982 года.
Не импорт, а экспорт институтов
Оказывается, в значительной степени низовой инициативой, а вовсе не озарением Дэн Сяопина или не менее влиятельного и лучше Дэна разбиравшегося в экономике патриарха КПК Чэнь Юня, был показавший выдающиеся результаты эксперимент с особыми экономическими зонами. Предтечей первых четырех зон, две из которых – Шэньчжэнь и Чжухай – расположены вокруг Гонконга, был промышленный парк Шэкоу, инициатором создания которого выступил амбициозный, энергичный, несмотря на свои 60+, глава гонконгской транспортной компании, принадлежавшей китайскому правительству, Юань Гэн. Поскольку земля в Гонконге была слишком дорога, Юань остановил выбор на Шэкоу, небольшом городке в материковом Китае неподалеку. В январе 1979 года он направил заявку властям провинции Гуандун и в министерство транспорта в Пекине с детальным планом создания промпарка. План был одобрен, далее заявка была направлена в Госсовет КНР, и 31 января проект Юаня получил «добро» на самом высоком уровне.
Через несколько месяцев после запуска парка Шэкоу заработали первые четыре ОЭЗ (Шэкоу вскоре вошел в состав одной из зон — в Шэньчжэне). Главная заслуга в их инициации принадлежала, пожалуй, руководству двух прибрежных провинций, рискнувших локализовать у себя необычные хозяйственные режимы. Они не прогадали. Зоны стали полигоном для обкатки рыночных механизмов и магнитом, притягивающим иностранные инвестиции. Туда потянулись не только капиталы, но и талантливые, самые дерзкие предприниматели, амбициозная молодежь.
Сегодня Шэньчжэнь — один из самых быстрорастущих мировых мегаполисов всего мира с населением свыше 14 млн человек. Эксперимент с ОЭЗ впоследствии был масштабирован. В 1984 году для иностранных инвестиций открыли еще 14 прибрежных городов. Ну а последним пополнением списка китайских ОЭЗ стал в 2010 году город Кашгар в Синьцзян-Уйгурском автономном районе.
Институт ОЭЗ в Китае «выстрелил», как нам кажется, потому, что первоначально он был не импортирован чиновниками из преуспевавшего Гонконга, а экспортирован в материковый Китай гонконгским бизнесменом. Разница, согласитесь, принципиальная. Именно поэтому, возможно, в России эта форма, как ни пытаются ее скопировать чиновники, увы, «не взлетает».
«Двухрельсовая» экономика
В промышленности никакой приватизации на первом этапе реформ не было. Реформа госпредприятий, стартовавшая в 1978-м, еще до Третьего пленума, была очень аккуратной. Китайцы не бросились из огня в полымя (вспомним советский Закон о госпредприятии 1987 года, в считанные месяцы дезорганизовавший экономику), а сначала в порядке эксперимента, «ослабили вожжи» на сотне предприятий в одной провинции (пионером стала Сычуань). Они получили возможность оставлять себе часть прибыли и часть продукции, произведенной сверх плана. Расширилась самостоятельность директоров в части кадровой политики и хозяйственных вопросов.
По мере отработки новых методов успешный опыт регулируемо масштабировался — переносился сначала на сотни, а затем и на тысячи госпредприятий в других провинциях. Формировалась своего рода «двухрельсовая» экономика, когда в госсекторе промышленности сосуществовали план и рынок. Но окончательная либерализация цен произошла лишь в 1992 году, в 1994-м ее «подытожила» всеобъемлющая налогово-бюджетная реформа. Акционерные общества были официально признаны лишь в 1997 году.
Испытание Тяньаньмэнем
Конечно, наивно считать, что китайцы поймали бога за бороду и все реформаторские начинания оказывались суперуспешными. На самом деле это была история, полная драматизма, случались и ошибки, и откаты назад. Главным испытанием для реформ, когда они фактически висели на волоске, был общественно-политический кризис 1989 года, кульминацией которого стали массовые демонстрации студентов в Пекине, закончившиеся их кровавым разгоном армией с сотнями жертв.
О трагедии на площади Тяньаньмэнь 3–4 июня 1989 года знают многие, однако гораздо менее известны анализируемые в книге факты, предшествовавшие кровавой развязке. Оказывается, была и экономическая подоплека кризиса. Переинвестирование и избыточное кредитование госсектора в середине 1980-х привело к всплеску инфляции на потребительском рынке. В августе 1988 года темп прироста потребительских цен достиг почти 40% в годовом выражении, во многих городах люди в панике начали скупать товары.
Правительство приняло программу жесткой экономии, начало закручивать гайки и в политической области. Еще в январе 1987 года вынужден был уйти в отставку генсек ЦК КПК Ху Яобан, представлявший либеральное крыло в партии и пользовавшийся большой популярностью в стране. Первые студенческие демонстрации начались еще в 1985–1986 годах, и Ху поплатился своим постом именно за неготовность жестко подавить низовое движение молодежи. Внезапная смерть Ху Яобана 15 апреля 1989 года поразила страну: люди оплакивали вождя, а вскоре студенческие волнения, захватившие и массу обычных граждан, охватили все крупнейшие города. Шанс на мирное разрешение кризиса был упущен.
После расправы над студентами все экономические реформы были заморожены, как и любые намеки на идеологические дискуссии внутри КПК. И только в 1992 году тот самый Дэн Сяопин, отдавший приказ стрелять в студентов летом 1989-го, дает отмашку на продолжение преобразований.
Коуз Р., Ван Н. Как Китай стал капиталистическим / Пер. с англ. — М.: Новое издательство, 2016. — 386 с. — (Библиотека свободы).
