Схватка Мирона Федорова и Вячеслава Машнова в клубе Versus, несмотря на то что на всем ее протяжении не прозвучало ни одной ноты, стала крупнейшим событием в российской музыке. Рэперы, даже если они всего лишь читают тексты, что больше похоже на риторические упражнения, чем на песни, идентифицируются в общественном сознании скорее как музыканты, чем только как авторы текстов или ораторы. Федоров и Машнов совместными усилиями подвели жирную черту, которая отделила один исторический период в русской музыке от другого. Если до сих пор аудитория еще чего-то ждала от рок-музыкантов, то теперь очевидно, что уже взросли «молодые львы, которые готовы смести их с лица земли». Теперь рэперы, которые проросли в шоу-бизнес как трава и пришли туда непрошенными гостями, стали глашатаями истины, каковыми до недавних пор уже не столько на самом деле являлись, сколько числились рок-музыканты.
О том, что происходит с русской рок-музыкой и что с ней будет дальше, «Эксперт» поговорил с Александром Кушниром — журналистом, автором книг «Введение в наутилусоведение», «100 магнитоальбомов советского рока», «Хедлайнеры» и «Сергей Курёхин: безумная механика русского рока», музыкальным продюсером, основателем фестиваля «Индюшата», генеральным директором музыкально-информационного агентства «Кушнир Продакшн».
— Как объяснить успех рэп-музыки в современной России?
— Мне кажется, эта модель жизни — антитеза той жизни, которая идет в программах новостей на телевидении. Рэперы — они трушные, и трушность в их текстах. Она может быть еще более актуальной, я это с сожалением сейчас говорю, чем в рок-н-ролльных группах. И люди к такому тянутся: их тексты больше отражают дух времени, дух улиц. Даже не знаю, что еще сказать. Да, вирусный маркетинг, да, вот такие недорогие клипы, которые распространяются, как зараза, по интернету. И у человека, когда ему семнадцать, он заканчивает школу и поступает в институт, несмотря на то что рэпа очень мало на радио, на стене какой-то джентльменский набор есть.
— Мы видим, как рэп-музыканты становятся большими звездами: Баста участвует в «Голосе» и дает концерты в Кремлевском дворце, Тимати поет вместе с Филиппом Киркоровым. Куда уж выше! Может быть, дело не только в трушности, но и еще в чем-то?
— Тимати все-таки больше маркетолог, чем рэпер. И не надо быть добросовестным журналистом-исследователем, чтобы понимать, с какими стартовыми возможностями Тимати когда-то пришел на Первый канал в «Фабрику звезд». Баста — меня его история с Первым каналом не смущает: во-первых, они достойные, во-вторых, профильные и, в-третьих, человек, прежде чем стать Бастой, побывал на грани жизни и смерти. Сейчас у него респектабельный период, ему уже не девятнадцать, и насколько в ситуации с Тимати всё искусственно, настолько в случае с Бастой — роллинги ведь тоже стали элементом буржуазии — нормально. При этом понятно, что музыка — протест и прочее. Ты взял примеры, и мне глупо с ними спорить. Основная масса, от Хаски до Оксимирона, пока в той или иной степени борцы. А сколько такая ситуация продлится, мне сложно сказать.
— Раньше такими музыкантами протеста были рок-звезды, а сейчас его просто подхватили рэп-музыканты?
— В России — да. В России получается так, что они более актуальные, может быть, в текстах более трушные. Или в интернете более быстрые.
— Что тогда сейчас происходит с музыкантами волны восьмидесятых?
— Начинается эпоха формального качества. У Бутусова первый альбом был записан в 1982 году, то есть человек тридцать пять лет в партии. И я не удивляюсь: 23 ноября, «Крокус-Сити», тридцатипятилетие группы «Наутилус Помпилиус». Вот ответ на вопрос, что происходит. А много ли людей из оригинального состава там будут выступать? Думаю, ни одного. В каком-то смысле это эксплуатация бренда.
— Это пенсионный формат?
— Мне не хватает великих старых групп шестидесятых, английских и американских. Они могут позволить себе такое: исчезнуть с горизонта на четыре-пять лет, и понятно, что у них там роялти, другая финансовая ситуация, но это такие волчары: они ходят, воронка крутится, крутится, и потом они возвращаются с альбомами либо достойными, либо удивительными. Наша действительность, экономическая в том числе, не позволяет музыкантам даже на несколько месяцев запереться где-то. Единственное исключение — Кинчев: в деревне себе сидит, голову из окопа раза два-три в году показывает под какие-то крупные концерты, юбилеи и так далее.
Ты попал в больную точку. Я до сих пор жалею — считаю, это была чудовищная ошибка, что ровно двадцать лет назад, летом 1997 года, волевым решением Бутусов распустил «Наутилус». Там был некий гейзер, вулкан ярких личностей, и в первую очередь тандем Кормильцев—Бутусов. В итоге получилось так, как часто бывает в рок-н-ролльной истории: группа распадается, все начинают выпускать сольники, и это просто ерунда. Правда, есть исключение — оно случилось после распада The Beatles. Я до сих пор обожаю «All Things Must Pass» Харрисона, который после распада взял и выпустил тройной альбом. Ты меня спроси: какой русский музыкант сейчас может выпустить тройной альбом? Я не знаю. И этот тройной альбом был в сто раз больше, чем сами The Beatles.
С разбегу рассказать о феноменальном возвращении какой-то рок-звезды восьмидесятых у меня не получится. Мои друзья журналисты хвалили концерт Шевчука. Но опять же там есть элемент формального качества. Говорят, что очень хорошая драматургия, отличный звук. Мне трудно судить, сложно говорить о концертах, на которых не был. Но интуитивно я не представляю, что должно произойти, чтобы я встал рано утром, отжался от пола и поехал на «Нашествие».
Шкала экспериментов, на которые идут музыканты, — это, с одной стороны, между Tequilajazzz и группой Zorge, с другой — между «Аквариумом» и «Аквариум Интернешнл». Диапазон небольшой. Я сталкивался с тем, что музыкант кардинально меняет стилистику, философию, взгляды. Но у нас с года московской Олимпиады, за тридцать семь лет, такого пока не проросло. То есть если ты группа «Воскресение», то тридцать семь лет группа «Воскресение». Если ты «Моральный кодекс», то ты все время «Моральный кодекс». Мы как-то привыкли жить без революции. Для меня последний большой прорыв был в 2000-м, когда в один год, во-первых, вся обойма «Брат-2» вынырнула: и «Океан Эльзы», и «Би-2», и «Смысловые галлюцинации», и Чичерина, и Найк Борзов, и «Танцы минус», и Tequilajazzz, и «Мультфильмы», и еще группы. По каким-то причинам в эту обойму не попала уже существовавшая к тому времени года полтора группа «Ленинград». Но с 2000-го прошло семнадцать лет, много ли за эти годы появилось имен? Очень мало. Короче, у нас музыка-пустыня, саундтрек к барханам. Я понимаю, почему, несмотря на ошеломительные цены, человек двадцатипяти-тридцатилетнего возраста, выбирая, пойти на очень дорогой концерт проверенной западной группы или, условно, на «Машину времени», почему-то на «Машину времени» не идет.
— Как вы объясняете феномен группы «Ленинград»? Выходит, что Шнуров сейчас король на рынке шоу-бизнеса. Как это могло случиться?
— Нескромно считаю, что я первый московский журналист, который в 2000 году написал про них большую статью в журнале Harper’s Bazaar, и потом главный редактор бегала за мной по этажам Independent Media с криками: «И ты говоришь, что это интеллигентная группа, да?» Но поздно было, статья уже вышла. Называлась «Локомотивы народной культуры».
Если найдется какой-то умница, который в трех предложениях расскажет, какая она, группа «Ленинград», я, конечно, поклонюсь ему в ноги. Но я это вижу каким образом? В интернете гуляет первая пресс-конференция группы «Ленинград», она состоялась в Москве. 1999 год или 2000-й. Сидят десять наглых гопников, скинхедов, провокаторов, все из интеллигентных семей, половина с серьезным музыкальным образованием, половина работали на кладбище, всосавшие с молоком матери питерскую культуру, питерский авангард двадцатых годов, панк, рок, автоматический, и вот в них вся эта культура переломилась через каких-то гатчинских хулиганов и здоровую тягу к алкоголю. Достаточно первые пятнадцать минут пресс-конференции посмотреть, и готов ответ на твой вопрос. Это наглухо немосковская энергетика. Они могли начать пресс-конференцию со слов: «Мы улицу всегда переходим на красный свет». Они этого не говорили, но я коротко тебе описал ее: «Мы улицу всегда переходим на красный свет».
И я сделал некоторое количество интервью со Шнуром. Мне он очень нравится: человек с абсолютно мировой культурой: в живописи, в книгах, в музыке. Одно было на фестивале «Крылья», по-моему, 2000 или 2001 года. Мы говорим о чем-то высоком, раздается звонок на допотопный мобильный, и он говорит: «Ну, на свадьбе мы за восемьсот баксов сыграем». В скобках: цены 2000 года, да. Но при этом мы о высоком говорили. Поэтому, с одной стороны, у него «большие яйца», с другой — я был бы крайне неправ, если бы не снял перед ними шляпу за то, какой он отличный маркетолог, и его работа с вирусными клипами тому подтверждение. Они сильнее, чем у любой русской группы, любого артиста. И опять: пересмотрим «Лабутены» внимательно, со вставленными репликами, которых не слышно. То есть срослось много факторов.
И они очень живые на концертах. До тех пор пока народ покупал альбомы, они выкидывали в год по альбому — все круче и круче. Я думаю, что им, наверное, хорошо бы в каком-то питерском дворике поставить небольшой бронзовый памятник Лужкову, который в нужный момент их запретил. Я тогда встречался с барышнями, которые занимались ивентами. И они говорили, что в рейтинге это была группа номер один: на Рублевку и так далее. Они настоящие, талантливые, смелые, и при этом все ли знают, что некоторое время после работы на кладбище Шнур трудился директором по маркетингу на радио «Модерн»? Это не вытравишь, и классно, что у них оно есть. Мне очень нравится, какую он подобрал команду по клипам. Потому что я вижу там некий разумный системный подход. Закончилась эпоха альбомов, пришла эпоха клипов. Мы вам будем строгать клипы раз в месяц. И каждый второй стреляет.
— Сергей Курёхин, о котором вы написали книгу, был бы сейчас к месту? Или тоже вместе с большинством рок-героев восьмидесятых ушел бы на пенсию?
— Нет, этот, конечно, такой перфекционист и солдат до конца, очень живой ум, который с 1986-го по 1996-й просто был номер один, вокруг себя составляя конгломерат: «Новые композиторы», «Новые художники», бегают коровы, поет там хор Красной армии. Человек, который сделал вообще невозможное: очаровал самого Эрнста. И вот тогда, в 1995-м, в 1996-м, не вылезал с каких-то умопомрачительных передач на Первом канале. Какая цензура вообще?! У него спросили: «А вам Стинг нравится? Вы со Стингом сотрудничали?» А он на это отвечает: «Играть можно и обезьяну научить». Говорил о том, какой Маккартни козел, и как-то это пытался аргументировать. Он бы придумал какое-нибудь третье искусство, это могла бы быть наглухо виртуальная реальность, концерт в космосе. Просто я большой фанат его мозгов, и если человек каждое утро просыпается с шилом в сердце, а Курёхин — это шило в сердце. Вот поэтому в какие-то моменты он так строил жизнь свою: в один прекрасный день тумблер поворачивался на сто восемьдесят градусов и непонятно, что это было — художественный прием или искреннее ощущение, когда человек делает какие-то жесты и теряет всех своих друзей после них, ну уход в политику, в частности, и так далее. Поэтому такой бы не затерялся.
В чем он гений? Он первый, кто соединил культуру и науку и пытался на этом делать шоу. И полагаю, если не первый, то один из первых, кто понял, что политика может быть шоу-бизнесом, а шоу-бизнес — политикой тоже. Он был человеком, который скрещивал все что угодно.
— Кто такой Гребенщиков, в этой классификации?
— Гребенщиков человек, который собирает «Аквариум», распускает, меняет составы, выступает сольно, придумывает «Аквариум Интернешнл» — интереснейший проект. Который на седьмом десятке начинает теорию вирусных роликов на практике применять, играя в переходах метро во всех городах, куда приезжал с концертами. У него очень сильные все последние альбомы. Очень интересный альбом «Архангельск». Он держит планку, он держит скорость. Он не потерял способность удивлять, и в каком-то смысле он воин. При всей кошмарной аполитичности русских рокеров я не могу утверждать, что он не делает вид, будто живет в разреженном пространстве. Другое дело, что он не Миша Борзыкин, чтобы петь, что «твой папа — фашист, электрические гады мешают нам жить» или еще что-то. Но он не потерял — за что я большой его поклонник — в себе внутренний огонь и умение нас всех удивлять. Я знаю, что он не самый крепкий по здоровью из наших пятидесяти-шестидесятилетних, поэтому дай бог, чтобы порох в пороховницах еще пару-тройку десятков лет у него был.
— Какова роль Ильи Кормильцева и значение его поэзии в успехе группы «Наутилус Помпилиус»? В том, что они стали легендой восьмидесятых?
— Роль очень простая: из десяти песен восемь — музыка Бутусова, слова Кормильцева. И в момент «Титаника» он говорил: «Я нигде это не рекламирую, но, поменяв там за последние три года двадцать директоров: еврейских, русских, грузинских — это же мы не про нации говорим, а про менталитет, — я понял, что мне надо самому». «Титаник», «Крылья», «Яблокитай», «Атлантида» — в поздний период Кормильцев фактически был продюсером группы. Альбом «Разлука», который — если человек хоть немножко разбирается в русском роке — входит в топ-3, вместе, допустим, с каким-нибудь альбомом «Кино» и с каким-нибудь альбомом «Аквариума». Это на тех же роллингов или «Битлз» похоже. Это был такой бульон, где все ингредиенты очень хорошо сложились в определенный пазл. Что такое был «Наутилус» тех времен? Это была формула: три архитектора, и Леша Могилевский, и такой полусумасшедший лингвист-полиглот, знавший шестнадцать языков, Илья Валерьевич Кормильцев. А три архитектора — это не совсем профессиональное владение инструментами. Но вот этот дух времени, эти региональные особенности — они все дали результат.
— Почему им так не везло с директорами? Они все время выступали, а в итоге оставались без денег.
— Не было институтов. Откуда-то же они должны были появиться. Из театра и кино? Да они с ужасом на этих алкоголиков смотрели и боялись к ним подходить. Я знаю только одного человека по фамилии Гройсман, вообще во всей стране, который осмелился из нормальной такой (бедной, но нормальной) театральной тусовки переступить через вот этот Рубикон. В принципе это же очень легко. Пресли заходит в нормальную звукозаписывающую студию писать письмо маме, звуковое, подарок на день рождения. И сразу индустрия начинает работать. Какой-то там Джон его пишет и думает: «Опа, вот это голос, вот это внешность!» Опа, тут же снимает телефон на стене (я придумываю, но это похоже было), звонит этому человеку (Полковник или как там его зовут), который тут же, пока он вторую песню не записал, подъезжает на кабриолете в студию, и люди через месяц контракт заключают.
Это 52-й год. У нас группы, начало кооперативов и так далее — 87-й. Четверть века разницы. Откуда возьмутся директора? А тут очень быстро все разрешилось. Там Америка, Англия, постепенно оно развивается. Выходит журнал «Биллборд», чарты, системное мышление, какое-то осознание, монетизация и так далее. То есть в момент, когда «Наутилус» поехал в туры, я думаю, на Западе было уже примерно с десяток основных музыкальных телеканалов (а у нас ни одного), сотни сетей студенческих радиостанций, десятки глянцевых журналов, инфраструктура. Люди заканчивали кто Беркли, кто Оксфорд. И в школе обычно происходило так: «Чувиха, у тебя выбора нет — ты будешь либо рок-звездой, либо директором рок-звезды или сторчишься». Но определенно все знали эту среду с двенадцати лет. А тут получается, что такие группы топ-10, русские, шли впереди эпохи, но с точки зрения менеджмента. Если задуматься, люди иногда идут в директора из музыкантов, как, допустим, директор «Аквариума», иногда из журналистов, иногда бывает, но очень редко, чтобы директор пришел именно из той же сферы. Институты, университеты по подготовке всей этой сферы — они возникли двенадцать-пятнадцать лет назад, первые. И это не означает, что все сразу ломанулись туда. Можно сказать, что мы находимся в таком более или менее цивилизованном шоу-бизнесе меньше двадцати лет, то есть началось все после кризиса 1998 года, когда многие задумались и когда начал потихоньку-потихоньку наступать интернет. Поэтому все, что было раньше, — это такая азиатская музыкальная индустрия, которая существовала не благодаря, а вопреки. Но в последние десять-пятнадцать лет полегче стало.
— Борис Гребенщиков объявил сбор средств на новый альбом, Константин Кинчев... Это новая норма жизни рок-музыкантов?
— Когда мне, допустим, задают такие вопросы про поп-музыку, я говорю: «Если хотите самоутвердиться, включите трансляцию какой-нибудь музыкальной церемонии, вы увидите там красную дорожку. Видите, люди идут? И, говорю, по красной дорожке должники идут, парад должников».
Музыкальная индустрия убыточна, и порой группы, которые нам кажутся успешными, стабильно гастролирующими, с трудом сводят концы с концами. У них хватает денег, условно говоря, на семью (хорошо, если одну), на определенные музыкальные инструменты, которые все-таки требуют ухода. Но записать хороший альбом или снять хороший клип — есть группы, которые легко себе могут это позволить («Ленинград»), а есть такие, что у них баланс болтается в районе нуля и потратить… В средней студии час записи стоит сорок долларов. Если песня гениально отрепетирована, если повезло со звукорежиссером, то это один-два студийных дня от заката до рассвета. Отдельно — микширование, лучше его делать не в этой стране, отдельно — мастеринг, оформление альбома. И в итоге получается, что альбом — это история, может быть, и не на миллион долларов, но под полмиллиона. А группа обычно болтается на маленьком плюсе, потому что и концертов не так много, как кажется, и затраты большие. А если ты еще и Юрий Шевчук и с собой таскаешь трейлер с аппаратурой, так это вообще счастье великое — в ноль выйти.
Поэтому для меня это совершенно органично. Я уже молчу о таких интимных вещах, как, скажем, долги от прошлых альбомов. Легко! Сейчас же не ситуация 1996 года или 1998-го (до кризиса), когда ты мог альбом продать крупному лейблу за большую сумму денег, притом одноразовую, притом кэш.
Поэтому источник дохода, по сути единственный, — концерты. После этой кучи кризисов гонорарная планка достаточно сильно упала. Времена, когда артисту в декабре спать некогда, он играет заказники, в глубоком прошлом. И поэтому в ушах-то звук стоит, условно, Massive Attack или Radiohead. Поэтому остается Планета.ру. И когда я сказал сорок долларов в час — это цена московской студии, средней. А если ты хочешь писаться так, как альбом «Circle» записан: чтобы у тебя лидер Jethro Tull на флейте подыграл, это, наверное, стоит определенных денег. Или, допустим, на альбоме «Навигатор» на двух треках играет гитарист группы The Rolling Stones — это тоже каких-то денег стоит. И мы не говорим про саундпродюсера, звукоинженера. То есть про какого-нибудь Кэнда Мэнделла, который записал пять Кейт Буш, двух Маккартни и «Mezzanine» группы Massive Attack, — там другие расценки. И наоборот, круто, что музыканты не стесняются и стараются, чтобы альбомы были конвертируемыми. Не то чтобы они продавались в Париже, их купят там только в секции world music, но, по крайней мере, мне кажется, что в этих историях с краудфандингом присутствует некая очевидная вещь — самоуважение, потому что можно альбом в спальне записать на Mac, потом где-то вывести в студиях, где-то барабаны живые дописать. А когда вот так идет, по-крупному, мне это радостно. А поскольку нет института дотации каких-то грантов культурологических, то приходится через «Планету». Я ничего страшного в этом не вижу, наоборот, здорово, скорость, с которой музыканты набирают искомую сумму, подтверждает, что все органично.
— Плеяда рок-звезд восьмидесятых — их сделало время или это были действительно масштабные личности? Что сыграло главную роль?
— И то и другое, потому что, если мы возьмем даже какую-нибудь Чехословакию, страны Восточной Европы, у них в семидесятых было уже довольно бойкое рок-движение, рок-группы и так далее. У нас до московской Олимпиады вообще выжженная степь была. В тот год придумали «Весенние ритмы. Тбилиси-80», первый такой фестиваль. И эти личности — они же все существовали. У «Машины времени» первые концерты были на английском языке, называлось это «Time’s Machine», какой-нибудь шестьдесят девятый год. Но время тогда было другое, и поэтому лет десять это не выстреливало. Поэтому, безусловно, здесь и совокупность личностей, которых давили, не показывали. Я бы не канонизировал, потому что, можно говорить, 1990–1991-й — великие ушедшие: Цой, Майк, Янка, Дима Селиванов (гитарист «Гражданской обороны»). А когда ты с ними месяц назад сидишь за одним столом, обедаешь например… Просто для того, чтобы оценить масштаб личности, нужен промежуток в двадцать-тридцать лет. Поэтому мы, кто пока живые, так относимся, через запятую. А вот иконами они становятся через какое-то время.
Еще раз ответ на твой вопрос: да, было очень много ярких, крупных личностей, но, безусловно, было и время. У меня есть друзья: критики, журналисты, авторы книг, которые считают, что перестройку сделали три рок-клуба, то есть не КГБ, не какие-то андроповские «пятерки», не Горбачев, а вот этот, извините за выражение, «магнитофонный сифилис», то есть когда вся эта культура каким-то образом распространялась и у каждого человека дома была кассета или катушка той или иной группы — до «Ласкового мая», до «Миража». И когда это подхватил кинематограф и пошли «Асса», «Игла» и так далее, со всем этим «Мы ждем перемен» — все, это спичку к бензоколонке поднесли.
— Хорошую музыку в России играют где-нибудь, кроме Москвы и Питера?
— С 1992 года я с друзьями делаю старейший рок-фестиваль «Индюшата», который очень сильно отличается от других тем, что это сверхновые рок-группы. То есть манифест такой: выступают артисты, которые до этого ни разу не выступали в Москве. В общем, он чуть-чуть искусственно отодвигает Москву либо это совсем новая московская группа. В Томске появилась группа. Абсолютно, наглухо воспитанная на другой музыке — на нью-йоркском гранже, гаражной музыке, панк-роке, ритм-энд-блюзе шестидесятых-семидесятых годов. Это Jack Wood, которых я вытащил сюда, и они с блеском выиграли, завоевали гран-при «Индюшат». В этом же году просто прошлись по всем фестивалям: «Открытие года» у Троицкого, «Степной волк», «Стереолето» в Питере, приз на фестивале имени Курёхина в Питере, «Пикник “Афиши”» и так далее, и очень быстро оказались… На них положили глаз. Пошел тур по Германии. Потом есть такой всемирно-известный хулиганский журнал Vice, и они выступили в Нью-Йорке на его юбилее, после чего с ними сыграли несколько известных музыкантов, и на следующий день их пригласили в студию Патти Смит. И Ленни Кэй, гитарист Патти Смит, сказал: «Ну, в общем, слушайте. Ну, мы чё? Мы старые лошади. Давай, девочка, командуй, чё нам играть». И закончилось это тем, что прошлым летом они попали на Гластонбери, первая русская рок-группа. И я страшно рад и страшно горжусь, что делал им первый московский концерт. На Гластонбери их увидел Тёрстон Мур, гитарист малоизвестной группы Sonic Youth, который пригласил их на следующий день выступать в Лондоне. И они говорят: «Ну, мы там на разогреве сыграем несколько песен», а Мур им отвечает: «Нет, я первый буду выступать, потому что это очень классно — то, что вы делаете». И у этой сказочки такой красивый конец: на днях они играли первый в своей жизни большой концерт в клубе YotaSpace — который уже не YotaSpace, а снова «Главклуб» — и собрали полный зал, хотя это наглухо инди-музыка — грязная, гаражная, панк-блюз и так далее, три человека на сцене.
Томск! То есть это может родиться в Омске, как Летов, или в Томске, как Jack Wood, или во Владивостоке, как «Мумий Тролль»… А значит, региональная принадлежность не имеет решающего значения, тем более что интернет все уравнял. Более того, мне кажется, что даже те музыканты, которые выходцы из Москвы, более интегрированы в какие-то правила, которыми нужно руководствоваться, чтобы прорваться. То есть человек просыпается утром и думает: «Напишу-ка я песню в формате “Нашего радио”… Нет, нет, в формате “Радио Максимум”, условно». А дальше от Москвы в большинстве своем люди вот этого лишены, то есть их штырит — они что-то делают. А мы каждый год отыскиваем какие-то такие группки… Выступают двенадцать групп — самое яркое, что мы нашли за год из полутысячи присланных. Смотри, это Поволжье всегда, это Урал, это Сибирь, это обязательно Белоруссия или Украина, то есть насрать на политику, мы всегда стараемся эти культурологические мосты поддерживать. Это или Казахстан, или Закавказье. Но в основном это какой-то такой центр России: Казань, Самара… И очень большой географический разброс. И это несмотря на то, что я вижу сейчас соперника, резко набирающего популярность и оттягивающего нас, людей, в такое явление, как киберспорт. Еще года два, и с этим придется считаться.
— Во всем мире Россия уже навсегда музыкальная провинция, в жанрах рок- и поп-музыки?
— Мои друзья считают, что последний писк — это возрождение интереса к России на уровне трендов Трамп—Путин и всяких их отношений. Если не брать Трампа и Путина, то, безусловно, есть какие-то ниши: фолк, world music, про большую академическую музыку вообще молчу, — которые где-то на определенном уровне востребованы. Тут, наверное, дело не только в том, что мы в чем-то недотягиваем, но в том, что там система, там схема, и окружность очень жестко поделена на сектора и на резервации. И я разговаривал с крутыми западными людьми, с президентами крупнейших лейблов, и я не все могу озвучивать, но они говорят: «У нас не получится дать пространство на телевидении и радио, дать бюджеты на артистов из Скандинавии. Все распилено под американскую и английскую индустрию и ее каталоги». Это шесть-семь процентов от силы. И поскольку там бездна талантов, там новые ABBA могут сидеть в любом поселке, они уходят в аранжировки, в продюсирование. Там все говорят: «Шведские продюсеры — это все, высочайший уровень!» Но на рынке именно таких артистов очень узкий процент. А Восточная Европа — там пока его вообще нет. И если я буду умничать: «а изменится ли ситуация?», может, на это Чемпионат мира по футболу повлияет, кто знает, в следующем году, но формально там просто пока нас не ждут.
Другой вопрос, есть ли с чем туда идти. Я, не боясь показаться смешным, думаю, что если в ту же группу, которая выступала на Гластонбери, те инфраструктуры, которые вкладывают в молодую музыку в Лондоне и в Нью-Йорке, вкладывали бы какой-то не очень большой бюджет, меньше миллиона долларов, то потенциально есть группы и артисты, которых могли бы заметить. Но они родились не тогда и не с той стороны кольцевой дороги.
— Если, допустим, у той же группы Jack Wood нашелся бы какой-то местный инвестор…
— Возвращаемся к началу интервью. Все инструменты должны быть задействованы. Во-первых, так не бывает, что ты живешь здесь, а тебя там слушают, на той территории. Есть, конечно, исключение — группа «Грибы», которая живет в Киеве, приезжает на три дня сюда и играет семь концертов за три дня. Но это исключение. Поэтому, если мы говорим о наших артистах и об артистах, которые поют на английском, наверное, жить надо там, где говорят на том языке, на каком ты поешь. То есть органично же, что русские артисты поют на русском: они живут здесь.
— Мы же все слушаем американскую и английскую музыку.
— Мы великая нация, Достоевский сказал.
— Почему они не слушают нас?
— Так у них миллионы групп. У них каждый понедельник в магазинах десять новых релизов, у них каждый месяц на обложках музыкальных журналов новый герой, у них все пространство забито. То есть сквозь это очень тяжело прорваться. И очень много… У «Тату», например, получилось, но они уже были популярны здесь, когда у них это получилось. И поскольку я в тот момент активно жил, я вот думаю и смотрю: Боже мой, сколько же там таких стечений обстоятельств было, порой мистических явлений и так далее. Упаси Господи мне говорить, что они этого не заслужили. Там гений не только Шаповалова, там в тот момент очень удачные были президенты Universal. Наверное, раз в десять-пятнадцать лет это ружье будет стрелять, но пока что…
Опять, о чем я говорю со студентами: «Я вам не расскажу и не напишу на доске правило, по которому первое, второе, третье, четвертое». И тут, безусловно, надо прорываться во что-то более серьезное, чем Великая китайская стена или вот эта стена, разделявшая Западный Берлин и Восточный. Это очень тяжело. Мы помним успех ППК — ростовских электронщиков, фактически с композицией Артемьева электронной. Есть русские композиторы, которые пишут современную музыку, чьи саундтреки замечены. Но, допустим, у музыки в кино максимальный успех — как у Леши Айги, который, извините, примерно три четверти месяца живет там, а не здесь. Поэтому там он интегрирован во французский кинематограф и так далее. Конечно, это болезненная тема. Конечно, хотелось бы, чтобы… Я дружу со многими организаторами концертов, скажем, в Лондоне. И когда приезжают крупные группы: ДДТ, «Океан Эльзы», все равно две тысячи человек, которых они, допустим, собирают, — это диаспора. И очень тяжело вырваться из этого зала, такого локального, на стадионы. Но закончу оптимистично: Роману Абрамовичу это удалось! Это тоже шоу-бизнес, и один из пяти лучших футбольных клубов мира фактически, в силу политики, возглавляет русский человек. Я думаю, это все время нужно будет. Но это очень трудно, очень трудно.
