«Двадцать пятого июня солнце осветило самое ужасное зрелище, какое только может представить себе человеческое воображение. Все поле битвы усеяно трупами людей и лошадей; дороги, канавы, овраги, кустарник, луга. <…> Несчастные раненые, которых подбирают в течение дня, мертвенно бледны и совершенно обессилены; у некоторых, особенно у тяжелораненых, взгляд отупелый, они словно ничего не понимают, смотрят бессмысленно, но эта прострация только кажущаяся и не мешает им ощущать страдания. Иные возбуждены, и их бьет нервная дрожь. Другие, с воспаленными, зияющими ранами, точно обезумели от жестоких страданий. Они корчатся, умоляют их прикончить и с искаженными лицами бьются в предсмертных судорогах. Там несчастные, не только раненные пулями и осколками снарядов, но еще и с раздробленными руками или ногами от проехавших по ним артиллерийских орудий. Всевозможные осколки, обломки костей, клочки одежды, остатки снаряжения, земля, куски свинца раздражают раны и усиливают мучения раненых».
Это отрывок из книги женевского бизнесмена Анри Дюнана, которую он написал под впечатлением от сражения между французскими и австрийскими войсками, свидетелем которого он стал в 1859 году в Северной Италии. Точнее, ужаснула его не столько сама битва, сколько оставленное противниками поле боя с сорока тысячами раненых и умирающих бойцов.
До промышленной революции и появления мощного оружия в девятнадцатом веке боевые действия регулировались кодексами чести, местными или временными соглашениями. После же нее десятки и сотни тысяч людей отправляли на смерть, не тратя ресурсы на помощь раненым, заложникам, гражданским. Мысли и идеи Анри Дюнана привели к созданию Международного Комитета Красного Креста в 1863 году и первой Женевской конвенции об улучшении участи раненых и больных воинов — в 1864-м. Так было положено начало разработке и кодификации отраслей международного гуманитарного права (МГП). Имплементированное крупнейшими державами мира, оно вернуло ценность человеческой жизни. Не прекратило, но сократило страдания людей. Хотя бессмысленная бойня Первой мировой войны, бесчеловечные гекатомбы и холокост Второй показали, что цивилизованный мир легко возвращает звериный облик, будто оборотень в полнолуние.
Тем не менее ужасы первой половины двадцатого века привели к необходимости расширения норм гуманитарного права и к принятию Женевской конвенции о защите гражданского населения. А в западных армиях у военных юристов появились непривычные функции — они объясняли солдатам и командирам, казалось бы, нелогичные вещи: когда стрелять нельзя. Подробнее об этих функциях и о правовых дилеммах на поле боя нам рассказал Ади Нив, майор запаса Военно-юридической службы Сил обороны Израиля, сотрудник юридического аппарата Международного остаточного механизма для уголовных трибуналов. Он был докладчиком «Мартенсовских чтений» — международной научно-практической конференции по международному гуманитарному праву, организаторами которой выступают Российская ассоциация международного права, Санкт-Петербургский государственный университет и Международный Комитет Красного Креста. Последняя конференция прошла в начале июня на юридическом факультете СПбГУ.
Конференция названа в честь Федора Мартенса, великого российского дипломата и юриста-международника, а посвящена современным вопросам МГП, которое не застыло в монолите, а вынуждено постоянно реагировать на очередные вызовы. Современные вооруженные конфликты становятся технологичнее, часто они гибридные, в них используются прокси-группировки, контролируемые третьими странами. Появился терроризм и целое террористическое государство. Террористы не признают международное право, а вот воюющие против них армии должны строго его придерживаться. Защита культурных ценностей во время вооруженных конфликтов тоже часть МГП, а трагический пример Пальмиры показывает, что в этой сфере подчас приходится лишь разводить руками. Бои идут в городах — и это проблема узких пространств, пеленга «свой — чужой — мирный житель», либо за города — и это проблема крупного калибра и неизбирательности целей. Еще сто лет назад город и его жителей было важнее сохранить, как инфраструктуру и налогоплательщиков, сегодня же его просто кроют бомбами.
К гуманитарному праву часто возникает много претензий. Кто-то вообще не видит никакой гуманности в современных военных конфликтах, кто-то обвинит международные суды (например, по бывшей Югославии) в политической предвзятости, а гуманитарные организации — в избирательной «слепоте». Специалисты иногда соглашаются с некоторыми доводами, но неизменно подводят черту: МГП — это единственный щит для мирного населения в современных войнах. Возможно, защиту оно обеспечивает несовершенную, но продолжает спасать тысячи жизней.
Принцип соразмерности
Пример Израиля, который десятилетиями находится в состоянии войны, очень интересен. Во-первых, здесь сложилась особенная коммуникация между властью, обществом и армией, во-вторых, израильтяне подчеркивают свою инаковость в регионе, принадлежность к западной цивилизации и культуре. Поэтому от военных ждут филигранного, подчас показного исполнения всех норм гуманитарного права и уважения к правам человека, хотя не все в стране в восторге от таких методов. Как и везде, здесь есть свои «ястребы». В-третьих, следовать нормам МГП в израильско-палестинском конфликте особенно сложно, ведь речь идет о войне городского типа, где непонятно, готовится ли нападение группы молодежи или это просто эмоциональная демонстрация. Не полетят ли вслед за камнями бутылки с зажигательной смесью? Не прячет ли тот милый дедушка за спиной нож или пояс шахида, когда его приходится проверять на блокпосту? Не пора ли нанести удар по складам с ракетами и оружием радикальных палестинских группировок, чтобы предотвратить очередную интифаду и сколько мирных палестинцев, выступающих живым щитом для арсеналов, можно обменять на гипотетические жертвы среди мирных израильтян? Подобными вопросами — как кажется, иногда тупиковыми — и занимаются военные юристы. Точка зрения нашего собеседника не обязательно отражает мнение Международного остаточного механизма для уголовных трибуналов ООН или Организации Объединенных Наций в целом.
— Господин Нив, недавно Тель-Авивский военный суд признал виновным солдата Эльора Азарию в непредумышленном убийстве. Эта история буквально расколола Израиль. Часть общества и некоторые члены правящей националистической коалиции встали на его защиту. Суть дела такова: Азария убил выстрелом в голову палестинского боевика, который ранил его сослуживца. Но к моменту прибытия Азарии на место происшествия палестинец был уже обездвижен. С точки зрения суда, убил «без необходимости». С точки зрения некоторых израильтян, имел право на самозащиту. Если солдат станет задумываться о гуманитарном праве, он потеряет драгоценные секунды и будет убит. Когда все солдаты задумаются на секунду, погибнет взвод, полк. Хорошо говорить о праве, но что делать, если на кону, к примеру, существование Государства Израиль?
— Во-первых, случай с этим солдатом — совсем другое дело. Согласно решению военного суда, человек, который был убит, не представлял угрозы к тому времени, когда он лежал на земле. Перед солдатом не стоял вопрос правового характера, например, кто перед ним: гражданский или военный. В тот момент нападающий не представлял для него опасности, он полностью находился под контролем армии. Если нет никакого риска, если человек лежит перед вами разоруженный, вы не имеете права наносить ему вред и тем более убивать. Этот случай отличается от ситуации, когда на человеке надет пояс смертника и есть опасность, что он все равно его подорвет, даже лежа на земле.
Любой солдат знает о гуманитарном праве, знает, когда и как он может действовать. Когда применять оружие, а когда — что порой еще более важно — не применять. Военнослужащие проходят обучение, чтобы не совершать ошибок и снижать риски. В основе базовых положений МГП лежит инстинкт и здравый смысл, например необходимость обезопасить тех, кто не принимает участия в боевых действиях. Однако нормы требуют от военнослужащего выполнения следующего правила: если он не знает, кто перед ним, гражданский или комбатант, если он не уверен, он должен считать такого человека лицом гражданским и действовать соответственно.
— Одно из самых дискуссионных и непростых положений МГП — принцип соразмерности и пропорциональности применения военной силы. В Первом Дополнительном протоколе 1977 года к Женевским конвенциям 1949 года он сформулирован так: «Тот, кто планирует или принимает решение о нападении, должен… воздерживаться от принятия решения о начале любого нападения, которое, как можно ожидать, приведет к случайной гибели мирных жителей, нанесению вреда гражданскому населению, нанесению ущерба гражданским объектам или комбинации этих факторов, что было бы чрезмерным в связи с ожидаемым прямым военным преимуществом». Но мы в современных военных конфликтах видим, как кажется, регулярное непропорциональное применение силы, особенно при штурме городов, того же Мосула. Какие существуют трактовки принципа соразмерности?
— Я приведу несколько примеров. В 2002 году израильская армия сбросила однотонную бомбу на дом активиста «Хамас» Салаха Мустафы Шехади. Тогда были убиты сам Шехади, его жена и пятнадцатилетняя дочь, еще один активист «Хамас», а также тринадцать гражданских лиц, в том числе женщины и дети. Десятки человек были ранены, несколько домов разрушены. Обстоятельства этого точечного убийства вызвали волну критики. Сформированная следственная комиссия вынесла решение: убийство Шехади было оправданным и законным и соответствовало израильскому и международному праву. Но при этом «суровые побочные последствия нападения на Шехади… ретроспективно оказались несоразмерными при данных обстоятельствах», хотя были непреднамеренными и непредвиденными на момент утверждения и исполнения операции.
— Несмотря на то что Шехади был террористом, применение силы признали несоразмерным из-за жертв?
— Да, Шехади был командиром военного крыла «Хамас», и, как отмечает комиссия, «вдохновителем, организатором, режиссером и дирижером терроризма». В результате его участия в террористической деятельности в течение одного года, с июля 2001-го по июль 2002-го) было убито 474 человека, это были мирные жители и солдаты, а тысячи получили ранения. Несмотря на это, комиссия делает вывод о несоразмерности причиненного вреда. Однако такое заключение крайне спорно.
— Почему? Есть и другие примеры?
— В докладе комиссии есть пример решения экспертного комитета, который собрал прокурор Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии для определения законности бомбардировок сил НАТО в 1999 году. Речь идет об атаке на сербскую радиостанцию в центре Белграда, в ходе которой погибли от десяти до семнадцати мирных жителей. Комитет экспертов согласился с силами НАТО, что радиостанция имела двойное назначение, то есть гражданское и военное, и была частью военной системы связи и системы управления войсками. В итоге комитет так трактовал принцип соразмерности: «Если предположить, что станция была законной военной целью, жертвы среди гражданского населения, к сожалению, были высокими, но, похоже, не были явно непропорциональными». То есть пропорциональность атаки должна оцениваться в отношении общего военного преимущества.
Другой пример, который нам интересен в рамках рассматриваемого дела, — расследование оснований бомбардировок немецким контингентом НАТО двух грузовиков в Кундузе в сентябре 2009 года. Тогда погибли десятки людей. Боевики «Талибана» похитили бензовозы и несколько часов спустя застряли с ними в реке. Вокруг — несколько сотен людей, в том числе мирных жителей. Как подсказывал здравый смысл, подавляющее большинство из них были повстанцами талибов. При этом, согласно данным разведки, «Талибан» планировал взорвать бензовозы при нападении на немецкую военную базу. Отряд разбомбили. Выводы комиссии были такими: «Хотя предполагалось, что нападение приведет к гибели десятков гражданских лиц, которые защищены правом международного вооруженного конфликта, с тактической военной точки зрения атака не была чрезмерной с учетом ожидавшегося военного преимущества».
— То есть в этих двух случаях эксперты посчитали возможным пожертвовать людьми исходя из гипотетического ущерба, который мог быть нанесен впоследствии?
— Я никоим образом не пытаюсь умалить трагедию ни в чем не повинных убитых или раненых гражданских лиц в результате целенаправленного уничтожения Шехади. В то же время вред, причиняемый гражданскому населению во время вооруженного конфликта, всегда будет болезненным, но это не обязательно непропорциональное применение силы. Рассмотрение военного преимущества и ожидаемого случайного вреда, баланса между ними, — это всегда ценностная проверка. Это испытание для военных, которые принимают решение о нанесении удара. В ретроспективе суды и другие юридические лица могут проверить, находилось ли решение военного командира в «зоне разумности». Закон устанавливает формулу для «ценностной проверки» и предлагает ее командиру для применения к конкретной ситуации.
— Но какова эта формула? Где граница? Сколько можно убить гражданских, чтобы сбалансировать гипотетическое военное преимущество?
— Израильская комиссия постановила так: «Нельзя установить незыблемые правила относительно численного порога ожидаемого ущерба гражданским от операций по профилактическим и точечным атакам». Это общая позиция в отношении оценки соразмерности. Справедливости ради я приведу высказывание профессора Кассезе, который раскритиковал операцию по точечной ликвидации Шехади: «Не может быть никаких сомнений в том, что нанесенный ущерб был абсолютно несоразмерен полученным преимуществам. Никто не может отрицать явную диспропорцию между смертью пятнадцати ни в чем не повинных гражданских лиц, ранениями ста пятидесяти человек и уничтожением девяти зданий и, с другой стороны, убийством одного человека, каким бы опасным он ни был».
Но, при всем уважении к профессору Кассезе, его мнение трудно принять. Сомнительно, чтобы кто-нибудь стал утверждать, что, например, случайное убийство пятнадцати гражданских лиц при нападении на Гитлера во время Второй мировой войны было бы несоразмерным в рамках действующего международного права.
Друг или враг солдата
— На одной из сессий «Мартенсовских чтений» обнаружилось противоречие в понимании роли военного юриста в российской и западной армиях. В российской армии это человек, встроенный в иерархию. В западной — и в израильской, и в американской, и в европейских армиях — это более независимая фигура. Как давно, кстати, военные юристы на Западе имеют такую высокую степень самостоятельности?
— Когда в 2003 году я начал работать в армии, военный юрист уже был независимой фигурой, причем, как я понимаю, так сложилось уже несколько десятилетий назад. В Израиле главный военный прокурор (в США — начальник военно-юридической службы) — это очень высокое звание. Он назначается министром обороны, а не начальником штаба. Его или ее юридические решения могут быть отменены только генеральным прокурором, самым главным гражданским прокурором в правительстве. Да, военный юрист — это офицер, армейский персонал. Но в своих решениях он полностью независим и неподконтролен никому, кроме своих начальников и, в конечном счете, главному военному прокурору.
— Так во всех западных армиях? Например, в американской?
— В армии США военный юрист тоже независимое лицо, но он все же входит в состав структурного военного подразделения, он введен в его штат. А в Израиле юрист отдален от общего военного командования. Он участвует не во всех обсуждениях военного характера, а только в тех, где он необходим как военный юрист. Что лучше, что хуже? На мой взгляд, это зависит от менталитета населения. Для израильской ментальности важно, чтобы военный юрист был независим, чтобы он не был связан с командиром, не выпивал с ним после работы. То есть важна не только формальная независимость, но и независимость юриста от военной команды на практике. Это придает юристу силу.
— Есть известная фраза: всегда стреляй первым, это единственный способ спасти свою жизнь. Такой посыл кажется актуальным, особенно для таких конфликтов, как палестино-израильский, то есть конфликтов городского типа, где часто быстро не определишь, где комбатант, а где мирный житель. Но солдат не имеет права на ошибку, ведь за его спиной военный юрист, который, как нам сегодня сказали, «главный друг солдата». Получается, жизнь мирного человека дороже жизни солдата, так говорит военный юрист?
— Есть и другое представление о роли военного юриста. Некоторые говорят, что он «главный друг солдата», некоторые скажут, что он заставляет солдата воевать с одной связанной за спиной рукой. Верховный суд Израиля это упоминает в отношении методов расследования, которые могут применяться к террористу, особенно в тех случаях, когда у задержанного есть информация о готовящемся теракте, то есть часы тикают. Суд сказал, что у методов расследования должны быть ограничения. И хотя кажется, что демократии приходится сражаться с одной связанной за спиной рукой, это то, что дает демократии преимущество в борьбе с терроризмом.
То же самое в армии. Солдату действительно трудно в реальной ситуации понять, с кем ты имеешь дело — с террористом или с гражданским. И, конечно, из-за этого бывают ошибки и несчастные случаи. Раньше битвы были в полях, теперь в городских условиях. Это военная реальность. И профессионализм солдата заключается в том, чтобы попытаться понять, в каких ситуациях они могут рисковать, что разумно, как убедиться, что цель легальна, что это комбатант, а не мирный. Международное гуманитарное право дает солдатам четкие инструкции, что нужно делать и при каком сценарии. В суде, где вы можете рассмотреть ход событий и обсудить все в спокойной обстановке, было бы несправедливо судить солдата за каждое движение и каждое решение, которое он принимает в хаосе войны за доли секунды, а не в течение многих часов. Суды смотрят на то, насколько разумными были команды. И пока солдат действует в этих границах, его действия защищены законом. Хотя всегда есть риски, связанные с войной.
Что касается того, чья жизнь имеет большую ценность — гражданского или военного, то это очень интересная дискуссия, на мой взгляд, в большей степени философского характера. Некоторые эксперты считают, что с правовой точки зрения нельзя уравновешивать жизнь солдата и жизнь гражданского лица. Этот подход основан на тезисе, что военные сознательно рискуют жизнью, когда надевают форму. А международное гуманитарное право защищает тех, кто не принимает участия в боевых действиях. Риск — часть работы, часть жизни солдата. Но если мы оставим в стороне вопросы права, то я не могу себе представить командира, который согласился бы, чтобы его подчиненные не считали свои жизни весомыми. Но как же потенциальный риск для гражданских? Это очень сложный вопрос.
