Обвал нефтяных цен в 2014 году поставил энергорынок на инвестиционную паузу. Санкции США лишь легализовали «визовый режим» между ресурсным и финансовым сектором мировой экономики. Запертые на фондовом рынке деньги пузырятся, разгоняют капитализацию и блокируют промышленный рост Запада. Снять «визовый режим» и запустить мировой промышленный рост мешает политический конфликт США, Москвы и Пекина. Зоны неопределенности растут и множатся: Украина, Сирия, Катар, Иран, Афганистан, Корея…
Разбалансировка ресурсного сектора всегда предшествовала глобальному переделу. Перезапуск мировой экономики возможен только по завершении политического конфликта и выработки механизма легитимации применения силы на международном уровне. Без понятного всем режима безопасности инвестиции не сдвинутся ни на миллиметр.
И шиит с суннитом говорит…
Восемнадцатого июня под Ракой американцы сбили самолет сирийских ВВС. В ответ Минобороны России остановило действие совместного с Пентагоном меморандума о безопасности полетов в Сирии, заявив, что любые летательные аппараты коалиции, которые появятся в небе западнее реки Евфрат, будут сопровождаться российскими ПВО как потенциальные цели. Две ядерные сверхдержавы оказались на грани прямого военного столкновения.
В очередной раз стало понятно, что причина войны на Ближнем Востоке не теологические нюансы и национальные разногласия. События давно перестали укладываться в привычную национально-религиозную матрицу. Пятого июня страны Персидского залива объявили о разрыве дипотношений с Катаром, закрыв свое воздушное пространство для поставок продовольствия и пассажиров в Доху. Позже они потребовали еще и возврата банковских депозитов на общую сумму 16 млрд долларов.
Катар населен арабами, исповедующими суннитское направление ислама. Объявившие Катару блокаду арабские страны тоже относятся к суннитским. А вот поддержку Катару выразила хоть и суннитская, но далеко не арабская Турция. Роль посредника между Дохой и Эр-Риядом пыталась взять на себя воюющая с суннитскими исламистами в Сирии Россия. А помощь в организации поставок продовольствия предложил шиитский Иран, населенный персами и азербайджанцами.
Официальной причиной блокады была названа поддержка Дохой международного терроризма. Однако когда спустя всего два дня в Тегеране произошло два теракта подряд, ни одна из стран — борцов с терроризмом, объявивших Катару блокаду, не выразила поддержку Ирану и публично не осудила теракты.
Ситуация запутывается еще сильнее, если вспомнить, что те же «неарабские» страны (шиитский Иран, суннитская Турция, христианская Россия) входят в число соучредителей астанинского формата, созданного с целью урегулирования ситуации в Сирии, где арабы составляют подавляющее большинство населения, исповедующего суннитское направление ислама, а правящая верхушка, в отличие от Катара, шиитская.
Можно было бы, конечно, признать все происходящее на Ближнем Востоке проявлением вселенского хаоса, если бы в ситуацию изначально не были вовлечены ведущие страны мира, упрекнуть которые в отсутствии логики невозможно. Значит, логику ближневосточных событий следует искать в другой, не религиозной, плоскости.
Для начала надо понять, что речь идет не о каменистой пустыне, населенной кочевыми племенами с тонкими различиями в вероисповедании. Речь идет об энергетическом сердце планеты. А гарантии доступа ведущих стран мира к энергоносителям — это не вопрос прибыли. Это вопрос безопасности.
Если ситуацию рассматривать в этой метрике, то ближневосточный хаос обретает стройную логику, а всех участников событий объединяет и разъединяет общий интерес. США занимают первое место в мире по уровню добычи и потребления газа. «Газовая тройка» (Россия, Иран и Катар) обладает самыми крупными запасами газа на планете. А Сирия и Турция являются транзитными перекрестками поставок газа в Европу.
Газопровод как линия фронта
Первый трубопроводный маршрут доставки газа на рынки Европы предусматривал строительство магистрали из Катара через Саудовскую Аравию, Иорданию, Сирию и Турцию. Проект появился в 2000 году, расходы на его строительство (10 млрд долларов) готова была взять на себя Доха.
Проект второго маршрута появился в 2007 году. До недавнего времени он назывался «Южный поток» и предусматривал поставки газа в Европу из России по дну Черного моря через Болгарию. Сейчас он называется «Турецкий поток» и транзитером в нем значится Анкара.
Третий маршрут должен был пройти из Ирана в Сирию через Ирак с перспективой прокладки трубы по морскому дну в Грецию.
Первый маршрут называют суннитским, второй — российским, третий — шиитским. Все три невозможны без Турции. Камнем преткновения для суннитского маршрута стала Сирия, где правит шиитская верхушка. Российский маршрут уперся сначала в Третий энергопакет ЕС, потом в сбитый Анкарой самолет, а окончательно его мог похоронить военный переворот в Турции. Шиитский маршрут заморожен возникшим на его пути «Исламским государством» (запрещено в России).
Даже при столь поверхностной диспозиции достаточно взглянуть на карту, чтобы понять: Сирия была обречена на войну. Почему под давление попал Катар, где расположена крупнейшая американская военная база и чей трубопроводный проект США изначально поддержали, вопрос хоть и сложный, но тоже не бином Ньютона.
Катар занимает третье место в мире по экспорту газа (106,4 млрд кубометров), поставляя его на мировой рынок в сжиженном виде (СПГ). Преимущественно в Азию, где цены порой в шесть раз превосходили американские и в два-три раза — европейские. Разница в цене и фактическая монополия Катара на рынке АТР (более 50% поставок) позволяли Дохе игнорировать остальных членов «газовой тройки». До 2011 года Россия предложила Катару более 30 совместных инвестпроектов, все предложения остались без ответа.
Однако ситуация изменилась. Экспорт СПГ нарастила Австралия (40 млрд кубометров). На азиатский рынок с сахалинскими СПГ-проектами вышла Россия (14,5 млрд кубометров). Китай построил три газовые ветки из Средней Азии (55 млрд), на очереди еще одна (30 млрд). Из России в Китай строится газопровод «Сила Сибири» (38 млрд кубометров), планируется строительство «Алтая» (30 млрд) плюс совместный (франко-китайско-российский) проект «Ямал-СПГ» (22,6 млрд кубометров).
При этом настоящий удар ниже пояса Дохе нанес Иран с другой стороны залива. Весь газ Катар добывает на персидском шельфе (Северный купол), вторая половина месторождения находится в территориальных водах Ирана и называется Южный Парс (общие запасы — 10% мировых). После договоренности с США о снятии санкций Иран пообещал довести добычу газа на Южном Парсе до паритетного с Дохой уровня.
Рост конкуренции подтолкнул Катар навстречу России и Ирану. Активизировалась работа в рамках Форума стран — экспортеров газа (Gas Exporting Countries Forum, GECF, 73% мировых запасов), негласно именуемого «газовой ОПЕК». В начале прошлого года эмир Катара впервые прибыл с официальным визитом в Москву, а в конце Суверенный фонд Катара принял участие в покупке акций «Роснефти» (19,5%). На 4 октября этого года намечена встреча министров стран GECF в Москве для обсуждения повестки саммита на уровне глав государств, который должен пройти в конце ноября в Боливии.
Среди членов «газовой тройки» Доха находится в самом географически неудобном положении. Россия наращивает трубопроводные поставки газа в Европу и Азию. У Ирана есть коридор для сухопутных поставок с Южного Парса в Европу через Турцию (мимо Сирии) или через Среднюю Азию и Россию (мимо и Турции, и Сирии). А также в АТР: в Китай через Среднюю Азию (мимо Афганистана) и в Индию через Пакистан.
Для участия Катара в этих проектах достаточно просто найти общий язык с другими их участниками, прежде всего с Ираном. Кстати, сближение Дохи с Тегераном объявят одной из причин блокады.
Разжижение рынка
Итак, все фигуры на «большой газовой доске» расставлены. Главный приз — рынки Европы и Азии. Неосознанными остаются пока только мотивы США.
Тут важно понимать, что глобального рынка газа не существует, он разбит на три самостоятельных сегмента: рынок США, Европы и Азии. Они отличаются между собой контрактным правом, внутренней структурой, логистикой поставок и ценой.
США полностью самодостаточный и закрытый от внешнего влияния рынок. Там самая протяженная система газопроводов (2 млн миль) и самые большие резервы (110% годового потребления). Весь газ реализуется по краткосрочным контрактам (спот). Объемы поставок СПГ не превышают 1%. Импорт (без учета реэкспорта) — менее 4%.
Газовый рынок АТР на 80% зависит от импорта и формируется за счет СПГ. Япония, Южная Корея и Тайвань на 100% зависят от СПГ. Импорт газа по трубам (Туркмения—Китай) минимален. Объем резервов самый низкий в мире (КНР — 5% годового потребления). Риски самые высокие, поэтому трафик основан на долгосрочных контрактах с привязкой цен к «японскому нефтяному коктейлю».
ЕС сложноорганизованный рынок. Внутренняя добыча покрывает 35% спроса. Импорт на 86% состоит из природного газа. Поставки СПГ покрывают пиковые колебания рынка, резервных мощностей (20% потребления) не хватает. Более 80% импорта — долгосрочные контракты с привязкой цен к нефти, но для внутреннего потребления цены привязаны к споту, поэтому поставщики под угрозой судебных исков постоянно дают скидки.
Рынок Европы занимает срединное положение между рынками США и АТР, что иллюстрирует ценовая разница. В 2014 году, накануне старта информационной кампании по выводу США на мировой рынок дешевого СПГ, цена газа в Азии вдвое превышала цену российского газа на границе с Германией и в четыре раза — цену на рынке США. Эта разница и создала иллюзию рентабельности потенциальных поставок американского СПГ.
Премиальные цены на рынках Европы и Азии по отношении к рынку США определяются не товарными характеристиками газа (себестоимостью), а уровнем импортной зависимости, рисками доставки и соотношением СПГ/природный газ. Единый рынок (диверсификация местных рынков) неизбежно устранит ценовые диспропорции, и СПГ из США не сможет конкурировать с природным газом из России или Ирана.
Газ еще в земле обладает стоимостью, сформировавшейся без участия человека. Ценообразование рынка энергоносителей не отражает трудозатраты. Цена здесь лишь способ перераспределения природной ренты от скважины до потребителя. К примеру, в цене барреля очищенной нефти доля самой нефти составляет всего 16%, остальные 84% — это налоги стран-импортеров. В начале 1970-х это соотношение было 9% к 91%. В случае с газом четырехкратная разница цены российского газа на границе с Германией и цены, которую платит за него средний европейский покупатель, говорит сама за себя.
Большая газовая игра идет не против российского или иранского экспорта в Европу или Азию. Противоречия возникают не на национальном или территориальном уровне. Конфликт развивается между трубой и СПГ, между долгосрочными поставками и спотом, между инвестиционным и биржевым механизмом ценообразования. В конечном итоге это древний конфликт между морем и сушей. В море нет границ. Труба же, наоборот, требует политической и правовой интеграции пространства, что осложняет (делает невозможным без политических последствий) появление на рынке новых игроков.
Суть конфликта — в выборе модели формирования общего газового рынка. Объединятся ЕС и АТР континентальными трубопроводами или интеграция пойдет по пути морских поставок СПГ? От ответа на этот вопрос зависит, кто будет обеспечивать режим безопасности и в какой валюте будут страховаться риски. Здесь абстрактные понятия рынка облачаются в национальные мундиры. Глобального рынка вне выгод и издержек глобальных игроков не существует.
Нефть в обмен на газ
Медиаверсия газовой стратегии США как стремления заполонить мир своим СПГ напоминает PR-прикрытие. За последние восемь лет США действительно увеличили добычу углеводородов почти вдвое, но они все еще на 45% зависят от импорта нефти.
Сегодня в США нефть дороже газа в четыре раза, на пике нефтяных цен разница достигала 12-кратных размеров. Поверить, что США начнут экспорт своего «дешевого» газа и увеличат импорт чужой «дорогой» нефти, чтобы перекрыть убывающие с внутреннего рынка объемы, значит переписать историю США, переодев Рокфеллера в Санта-Клауса.
О какой стратегии захвата внешнего рынка через наращивание экспорта дефицитного на внутреннем рынке ресурса может идти речь? Какой смысл продавать то, чего тебе самому не хватает? Тем не менее стратегия захвата газового рынка у Вашингтона есть, но основана она на иных методах.
Семнадцатого марта 2001 года Джордж Буш подписал документ, который так и называется: «Национальная энергетическая стратегия США». В ней США рассматривают газ не как экспортный товар, а как демпфер, призванный снизить внутреннее потребление нефти и уменьшить зависимость от ее импорта. За пятнадцать лет доля газа в энергобалансе США выросла почти в два с половиной раза (с 13,9 до 33%).
Последние пятьдесят лет темпы роста газовых запасов мира в два раза превышали рост нефтяных. В 1970 году запасы газа и нефти соотносились как 30:70, а в 2009-м уже 50:50. США всего лишь директивно оформили объективный тренд. В 1990–2005 годах потребление газа в Азии увеличилось в четыре раза, а в Европе на 84%. Мировой экспорт газа за последние десять лет вырос с 680 млрд до 1,42 трлн кубометров (нефтяной — на 21 млн тонн). На этот период пришлись «сланцевая революция» в США и взрывной (практически с нуля) рост СПГ-индустрии в Катаре.
Идет переход мировой экономики с одного вида топлива на другой. Исторически этот процесс всегда сопровождался скачком технологий и сменой глобальных лидеров и аутсайдеров. Переход с дров на уголь привел к английской промышленной революции и институциональному господству Сити (Pax Britannica), приход нефти индустриализировал аграрно-местечковые Североамериканские Штаты и установил Pax Americana.
Переход с нефти на газ мы наблюдаем в режиме реального времени, полевые работы в самом разгаре. Определенно можно сказать лишь то, что импортозамещение вряд ли входит в планы США. Своих ресурсов у США недостаточно, а уход с мирового рынка закупок (импорт) означит их уход из глобальной игры (отказ от стратегии).
Кому финансы поют романсы
Стратегическим (изменившим правила игры) шагом стал отказ США от золотого стандарта доллара в 1971 году. Экспорт моментально потерял для Штатов всякий смысл, а импорт превратился в супервыгодную сделку. Одно дело продавать свою нефть за золото, номинированное в долларах, и совсем другое — покупать чужую в кредит под «честное пионерское». К 1973 году США увеличили импорт нефти в шесть с лишним раз. Свою добычу сократили и законодательно запретили экспорт.
С тех пор ничего в этой конструкции не изменилось. Главным глобальным товаром остается нефть (СПГ недавно вышел на второе место, обогнав железную руду), а ее эквивалентом на мировом рынке по-прежнему служит «честное слово» ФРС США. Цена на природный газ привязана к цене нефти.
Последствием 1971 года стала не только смена энергетической ориентации США. Кардинальному переустройству подвергся весь мировой рынок нефти. На смену картельному механизму ценообразования пришел биржевой, долгосрочный контракт заменил спот (разовые продажи). В начале 1970-х спот составлял всего 1–2%, к концу 1970-х он достиг 10–15%, а к 1986 году — 50–55%.
Это была революция. Дело в том, что нефтяная отрасль не подчиняется законам рынка. Низкие цены не увеличивают спрос, высокие его не снижают, а дебет скважины не зависит от производительности труда буровика. Конкуренция в нефтяном (золотом, газовом) бизнесе — нонсенс.
Нефть — конечный ресурс.
Цену нефти определяет не рынок, а владелец скважины. Нижний предел зависит от военно-политического потенциала покупателя. Верхний — от потенциала продавца. Чем больше разногласий среди продавцов (сунниты, шииты, тюрки, арабы), тем выгоднее покупателю, и наоборот. Равновесие рынка возможно только в форме картельного (политического) сговора, воплощенного в долгосрочном контракте.
До 1970-х годов все так и было. Цены на нефть сначала устанавливала Standard Oil, потом ее «дочки», а потом «сестры» (семь вертикально интегрированных англосаксонских ТНК). Цена на нефть, которую установил еще Рокфеллер, все это время держалась на уровне двух долларов за баррель. Стартовавшая после Второй мировой войны деколонизация привела к национализации нефтедобычи на Ближнем Востоке. На рынок вышли вертикально интегрированные компании из других стран (Eni, Total), которые предложили нефтеносным странам более выгодные, чем «сестры», закупочные цены. Глава Eni Энрико Маттеи и вовсе совершил крамолу: договорился о поставках нефти из СССР.
«Скважины» уходили из-под прямого контроля «сестер». Круг заинтересованных сторон ширился. Спот изменил модель нефтяного рынка, ввел на рынок посредника (биржевой маклер), обладающего компетенциями для покупки нефти без твердых гарантий со стороны покупателя. Производителя отрезали от покупателя, сформировав новый механизм ценообразования (учета рисков).
С момента запуска этого механизма объем биржевых торгов так называемой бумажной нефтью (деривативы и фьючерсы без обязательств поставки) постоянно рос, заняв в итоге 98–99% рынка. В 2013 году объем торгов нефтяными фьючерсами на биржах Нью-Йорка и Лондона доходил до 3 трлн долларов в месяц (без учета деривативов), при этом продажи физической нефти не превышали 100 млрд долларов.
В цепочке перераспределения нефтяной ренты стал доминировать посредник, который зарабатывает и на росте, и на падении цен. Нефтяной рынок превратился в один из сегментов рынка финансового. Вывод, на первый взгляд, напрочь разбивает все выше изложенное о газовой дилемме.
Зачем перетряхивать газовый рынок, если ты контролируешь цены на нефть, а газовые привязаны к ним? Зачем переворачивать вверх дном Ближний Восток, создавать преграды на пути строительства магистральных газопроводов и формировать энергозатратную СПГ-индустрию? Кто от этого выигрывает?
Однако видимость не всегда соответствует реальности. Когда биржевые объемы торговли газом превысят нефтяные, сохранять зависимость газа от нефти не удастся. При этом газовые скважины находятся в политически «неблагонадежных» руках (в отличие от нефтяных), а долгосрочный контракт необязательно заключать в долларах.
По образу и подобию
Если переход с нефти на газ происходит не по воле случая и стратегия существует, то у нее должен быть автор, сценарный план и опытный полигон. Поиски автора неизбежно ведут к теории заговора, два других параметра на виду. Сценарий виден из сопоставления реформ газовой отрасли США и мирового рынка нефти, а полигоном для его отработки стал внутренний рынок Америки.
До 1985 года рынка газа в США не существовало, все виды газовой деятельности сертифицировались государством. По закону о газе (Natural Gas Act) 1938 года поставки и тарифы на прокачку, оценку фондов и транспортные издержки контролировали федеральные органы (вплоть до норм бухучета). Комиссии по энергетике на уровне штатов напрямую контролировали цены, удерживая их на низком уровне.
Добычей газа занимались мелкие компании. Промысел шел варварским путем, из скважины выкачивали «легкий» газ, после чего бурили новую. Низкие цены мотивировали потребителя (муниципалитеты) переходить на менее энергоемкое топливо (тепловой паритет нефти к газу 6:1), развивая трубопроводную инфраструктуру на местах. Освобождаемая из внутреннего потребления нефть шла на внешний рынок. На тот момент США были главным мировым экспортером нефти.
После отказа в 1971 году от золотого стандарта доллара и перехода на импортную модель потребления нефти стимул держать газовые цены низкими исчез. В 1978 году Конгресс США принял новый закон о газе (Natural Gas Policy Act), его целью стала дерегуляция газовых цен и их выравнивание с нефтяными. Создание общего рынка нефти и газа на федеральном уровне сформулировали как политическую задачу.
Никакой «невидимой руки», никакой «шоковой терапии». Все решения (добыча, транспорт, потребление) были предельно детализированы. Месторождения разбили на 26 категорий по дате бурения первой скважины, получению первого газа, типу скважины, виду контракта на поставку газа и т. д. Определили сроки и порядок дерегуляции. «Дорогие» в добыче месторождения — с 1979 года, вновь осваиваемые — с 1985-го, а на «старых» регулирование сохранили до полной выработки.
К 1985 году цены на газ в США не только сравнялись, но и превысили нефтяные. К этому моменту доля газа в мировом энергобалансе уже начала расти, а доля нефти снижаться. СССР и ФРГ заключили сделку века «газ в обмен на трубы». В 1985 году США ставят перед собой новую задачу: создать самостоятельный (независимый от нефти) национальный рынок газа.
Алгоритм решения понятен по схеме, отработанной на нефтяном рынке в 1970-е. Разрушить долгосрочный контракт, перейти на спот, ввести внутрь сделки посредника и застраховать возникающие риски биржевыми торгами. СПГ-технологий еще не существовало, и весь газ поставлялся по трубе (с одной стороны продавец, с другой — покупатель).
Задачу создания рынка внутри «трубы» решили командно-административным путем — тремя распоряжениями Федеральной энергетической комиссии. Сначала потребителя освободили от покупки обязательных объемов газа (take or pay) и разрушили систему гарантий всей цепочки. Потом выделили в самостоятельный вид бизнеса транспортные системы. Ввели на прокачку отдельный тариф и обязали транспортников покупать у производителя весь законтрактованный газ.
Вскоре выяснилось, что эта модель создает критические дисбалансы. Образовался контрактный разрыв, транспортников обязали покупать у производителя гарантированные объемы газа, а потребителю дали право этого не делать. Разрыв устранили с помощь третьего распоряжения, которое и сформировало современную модель газового рынка США. «Трубу» оставили самостоятельным видом бизнеса, освободили от обязательств по закупкам (take or pay) и разрешили включать плату за невостребованный потребителем газ в свои затраты и тарифы. Владелец «трубы» получил в руки рычаг давления и на производителя, и на потребителя, поэтому местные газораспределительные организации и магистральные трубопроводы остались под контролем государства.
США создавали свой газовый рынок как лабораторный опыт. Сегодня эту модель натягивают на рынок Европы. Принятый в 2009 году Третий энергопакет ЕС содержит те же самые принципы: вывод транспортировки в отдельный вид бизнеса; освобождение покупателей от контрактных цен и переход на спот; создание единого трансграничного мегарегулятора. Стокгольмский арбитраж недавно отменил take or pay и привязку к нефтяной цене не в принципе, а в рамках действующего контракта «Нафтогаза Украины» и «Газпрома».
Оказалось, что американская модель газового рынка при совмещении с системой энергоснабжения Европы создает критические внутренние напряжения. По факту Третий энергопакет отрезал поставщиков газа (доля «Газпрома» в европейском импорте — 45%) от самой доходной части рынка (внутренний транспорт). А бизнес-конфликт (контрактный разрыв между потребителем и производителем), разрешаемый в рамках единой юрисдикции административным распоряжением, в межгосударственном варианте обрел формат политического противостояния.
Кто остался на трубе
Двадцать шестого марта 2014 года в Брюсселе на саммите США—ЕС Барак Обама сделал два взаимоисключающих заявления. С одной стороны, он сказал, что США могут поставлять газа больше, чем надо Европе. А с другой — потребовал от ЕС принять самостоятельные меры для снижения энергетической зависимости от России, не возлагая излишних надежд в этом вопросе на США.
Два дня спустя Еврокомиссия по энергетике призвала остановить «Южный поток». 17 апреля Европарламент принял по этому поводу резолюцию, а 14 мая отказался от участия в конференции «Энергетический диалог Россия—ЕС: газовый аспект». В декабре «Южный поток» был официально закрыт. В ответ глава «Газпрома» Алексей Миллер заявил, что транзита через Украину не будет при любом раскладе, а Москва начала переговоры с Анкарой о строительстве «Турецкого потока».
Все это на фоне антироссийских санкций, под которые попали «Сургутнефтегаз», «ЛУКойл», «Роснефть», «Газпромнефть», «НоваТЭК» и «Газпром». На поставки в Россию технологий и оборудования по добыче и переработке нефти и газа ввели эмбарго. Против «Газпрома» начали антимонопольное расследование по соответствию его контрактов требованиям Третьего энергопакета.
Куда был нацелен удар, сомнений нет. В конце прошлого года российский газ из-за скидок оказался на 20% дешевле спотовых цен в Европе. Вопросы вызывает концентрация политических действий. Впечатление такое, что они были спровоцированы неким непредвиденным обстоятельством.
Дело за малым, найти это «обстоятельство». Канонической причиной обострения отношений между США, ЕС и Россией считаются Крым и Донбасс. В тени политической повестки остаются события на газовом фронте.
Двадцать второго мая 2014 года «Газпром» и китайская CNPC подписали тридцатилетний контракт на поставку 38 млрд кубометров газа ежегодно по строящемуся газопроводу «Сила Сибири». Многие сделали тогда вывод, что контракт стал реакцией Москвы на обострение ситуации на европейском газовом рынке, вызванное украинскими событиями. На самом деле путь к этому контракту Россия и Китай начали десять лет назад, задолго до украинской истории.
Соглашение о стратегическом сотрудничестве CNPC и «Газпром» заключили в 2004 году, а в 2006-м в ходе визита Владимира Путина в Пекин подписали меморандум о строительстве двух газопроводов: из Западной Сибири — «Алтай» и из Восточной Сибири — «Сила Сибири». Эти проекты меняют инфраструктуру газового рынка, соединяя рынки ЕС и АТР. «Сила Сибири» доводит газ до Владивостока с ответвлением на Китай и с перспективой поставок на Корейский полуостров. «Алтай» должен пройти по техническим коридорам газовых поставок в Европу и врезаться в китайский газопровод «Запад—Восток», по которому поставляется туркменский газ и куда в перспективе может пойти газ из Ирана.
Если Европа и АТР будут интегрированы газопроводами, то США останутся единственным газовым рынком, монопольно зависящим от СПГ (как Япония сегодня). Трудно представить, какими издержками обернется газовый камингаут США (переход на импорт), если он случится в таких условиях. Но, как известно, везет тому, кто везет.
До 2004 года спотовые цены на газ были выше контрактных. И это логично. Спот изначально был рынком форс-мажора с высокой премией за риск. В 2004 году цена на нефть начинает без видимых причин быстро расти (с 30 до 120 долларов), растут и привязанные к ней контрактные цены на газ. В 2007 году США снижают налоги на добычу газа и увеличивают на 25% отчисления землевладельцам, что привело к быстрому росту контрактов и добычи «сланца» (с 37 до 212 млрд кубометров за четыре года). Американские цены резко ушли вниз, за ними потянулись и европейские спотовые площадки.
В результате разница цен на газ и нефть в США временами достигала необъяснимого разрыва — 12–15 раз. Переговоры Москвы и Пекина по формуле цены долгосрочных поставок стали буксовать. Пекин стал требовать привязки цен не к нефти, а к споту. В итоге сроки по «Силе Сибири» сдвинулись, а переговоры по «Алтаю» идут до сих пор.
Сегодня все объяснения этого ценового феномена сводятся исключительно к «сланцевой революции». Логика при этом предлагается простая: сланцевый газ дешевый, его много, вот он и сбил цены. Возникающие при этом простые вопросы никто не задает, а ответов на них никто не ищет.
Почему ни одна страна мира не повторила сланцевый бум, если запасы дешевого сланцевого газа есть везде? Почему сланцевый газ дешевый, если технология его добычи более сложная? Почему «сланец» сбил цены только на газ, а цены на нефть, наоборот, выросли, если добыча нефти в США в последнее время росла намного быстрее газовой? И, наконец, почему сходный по сферам применения и техническим характеристикам товар в условиях рыночного ценообразования вел себя так разнонаправленно?
Курсом по ресурсу
Ценовой парадокс «нулевых» годов ХХI века напоминает феномен прошлого века, когда США держали регулируемые цены на газ низкими, наращивая экспорт нефти. Сегодня цены в Америке не регулируются, весь газ продается на бирже, но физически его туда никто не доставляет. Торгуют контрактами, а газ как шел от скважины к потребителю, так и идет.
Отделение физического товара от системы его продаж создает виртуальную модель рынка, которая позволяет имитировать как профицит, так и дефицит, изменяя лишь объем торговли фьючерсами и оставляя неизменными поставки реального товара. К примеру, рост нефтяных цен до 2014 года сопровождался постоянным ростом объемов биржевых торгов «бумажной» нефтью.
Накануне спекулятивного нефтяного ралли США разрешили пенсионным и страховым фондам участвовать в рискованных биржевых операциях и отменили законодательный запрет на совмещение коммерческого и инвестиционного банкинга. На фондовый рынок выплеснулись дополнительные деньги.
Двигателем «сланцевой революции» выступал не дешевый газ или высокая прибыль добывающих компаний. В основе чуда — рост капитализации. По данным Barclays, объем привлеченных сланцевыми компаниями с фондового рынка средств к 2016 году вырос в девять раз при двукратном росте рынка высокодоходных облигаций.
Инвестиции — категория возвратная. Рост капитализации при отрицательной или нулевой доходности означает, что рынок работает на перспективу. Прибыль будущего должна окупить сегодняшние потери. Эта логика прямиком ведет к теории заговора, но логика, построенная на отсутствии осознанной перспективы, требует признать развернувшуюся на наших глазах комбинацию панамой.
Сегодня оборот фондового рынка на порядок превышает совокупный мировой ВВП, а «лишние» деньги нуждаются в активах намного больше, чем активы в деньгах. Второй по объему продаж товарный рынок необходим вздувающемуся пузырями финансовому рынку. Но тридцатилетний фьючерс с нерыночной гарантией take or pay маклеру неинтересен, на таких условиях газ из трубы на биржу не выведешь.
Глобальная кредитно-денежная пирамида номинирована в долларах, она требует единых стандартов управления, а Москва с Пекином говорят о неких международных правилах и о солидарном механизме принятия решений. Глобальная конкуренция с корпоративного уровня вновь поднялась на межгосударственный.
Процесс консолидации интересов стран — участниц «газовой ОПЕК» совпал по времени со «сланцевой революцией» в США, а резкий рост добычи сланцевой нефти — с «арабской весной». Газовый конфликт Украины и России и остановка транзита пришлись на время подготовки Третьего энергопакета ЕС, а его имплементация в национальные законодательства идет на фоне прямого конфликта Украины и России, второй остановки транзита и санкционной войны.
В логике политической конкуренции стратегия — это всегда путь к доминированию. В логике рынка — извлечение максимальной выгоды при обмене доступного ресурса на недоступный. В данном случае дефицитный ресурс — газ, а избыточный — военно-политическое превосходство США, конвертируемое в финансовые институты.
В эпоху Великой Британии миссионерская формула «институциональные реформы в обмен на ресурсы» никого не смущала. Превосходство белого мира теоретически было обосновано, колонизаторство понималось за благо прогресса, и когнитивный диссонанс не возникал. В 2017 году применять эту формулу некомфортно.
В демократически интегрированном мире рыночного равноправия есть только два способа провести неэквивалентный обмен. Первый — объявить контрагента прибежищем мирового тоталитарного зла. Сегодня таковыми признаны «газовые» Россия, Иран, немножко Катар и транзитные Турция с Сирией. Второй — сделать сделку непрозрачной для ее участников.
Германия Сибирью прирастать будет
У развернувшейся сегодня масштабной биржевой игры на энергетическом рынке планеты конкретный (материальный) результат один: созданная с нуля дорогостоящая СПГ-индустрия. Сегодня мировые мощности по регазификации СПГ составляют чуть менее 1 трлн кубометров, а мировой торговый поток СПГ едва превышает 360 млрд кубометров. Самое большое число терминалов расположено в АТР (60%). Объем реально используемых регазификационных мощностей в среднем по отрасли составляет менее 40%. В Европе загрузка еще ниже (30%), а в США цифра и вовсе ничтожна (7%).
Возникает справедливый вопрос: зачем строили так много и быстро? Вопрос становится еще более справедливым, если знать, что мировые мощности по сжижению газа более чем вдвое меньше объемов регазификации (425 млрд кубометров). При этом загружены они на 80%, то есть резервы производства минимальны.
Дело в том, что заводы по сжижению газа более капиталоемкие, чем терминалы по регазификации. Обвал нефтяных цен убрал гандикап между контрактными и спотовыми ценами на газ, и строительство СПГ-заводов затормозилось. Произошла раскоординация логичного до этого момента процесса. Низкие цены на нефть создают необходимое политическое давление на ресурсные страны, но делают экономически нерентабельной индустрию СПГ по сравнению с трубопроводными поставками природного газа.
Отчасти это обстоятельство объясняет и давление на политически надежный, как казалось, Катар (производство СПГ надо увеличивать, а не мосты с Тегераном и Москвой наводить), и поспешное наращивание санкционной войны с политически ненадежной Россией (Европа должна покупать больше СПГ). Становится понятна и реакция Германии на желание США заблокировать «Северный поток — 2». Время «Ч» для Европы наступает в 2019 году, когда заканчиваются долгосрочные контракты с «Газпромом». Если Россия была серьезна в своих заявлениях, что поставок газа по территории Украины больше не будет, то при блокированном «Северном потоке — 2» Европе придется увеличивать закупки дорогого СПГ.
Что газ грядущий нам готовит
Большая газовая игра еще не закончена, но ее базовый сценарий очевиден уже сейчас.
На трубопроводном перекрестке Ближнего Востока вместо религиозного проекта («Исламское государство») стремительно формируется под эгидой США автономный Курдистан. Национальный проект Курдистана порождает конфликтов намного больше, чем религиозный халифат, и помимо Сирии и Ирака задевает Турцию и Иран. Сирия идет к разделу на сферы влияния, вслед за Ираком. Судьба Эрдогана под большим вопросом.
Украинский конфликт как проблема транзита русского газа в Европу будет тлеть и дальше. Приднестровско-сирийский вариант приемлем, главное — оставить политическую чересполосицу. Обострение на Украине возможно только как ответ на «Северный поток — 2». Исторически сибирский газ для Германии был той самой диверсификацией (уход от монополии «семи сестер»).
Не исключен очередной отход в сторону на грядущих выборах в Германии ХДС/ХСС. Немецкие консерваторы дважды уступали власть социалистам для реализации политически неблагонадежных, с точки зрения США, проектов. Две предыдущие газовые сделки («газ в обмен на трубы» и «Северный поток — 1») реализовывались немецкими социал-демократами. Если же США удастся заблокировать «Северный поток — 2», то Германия не сможет стать новым лидером нового Евросоюза. ЕС продолжит национализироваться, и рыхлый конгломерат распадется окончательно.
В Азии северокорейская проблема и проблемы искусственных островов Китая будут только нарастать. Военные страхи должны развести по разные стороны баррикад Китай, Японию и большую часть стран АТР. В отсутствие Транстихоокеанского торгового партнерства новое «транскитайское» (зона свободной торговли АТЭС) возникнуть не должно.
Самое слабое звено — трубопроводный перекресток Средней Азии. В смысле, самое стабильное. Сюда, скорее всего, переедут остатки исламского проекта из Сирии и Ирака. Обострятся отношения Пакистана и Индии, зашатается власть в Узбекистане и Таджикистане.
В Вашингтоне это удивительным образом предвидели. При Обаме войска из Ирака не выводили, а передислоцировали. С 2008 по 2011 год в Афганистане (ключевая для стабильности региона страна) контингент военнослужащих США вырос с 27,5 до 97 тыс. человек.
Борьба идет не за разные варианты нового межгосударственного консенсуса, а за консенсус и против него. Только заблокировав сушу, можно выгнать газ в море. В мировом потреблении СПГ занимает всего 10%, но при этом он составляет 31% мирового экспорта газа, около 40% которого — спот. Этого пока недостаточно. Только когда спот превысит контрактные поставки, биржевые правила станут диктовать свои условия производителям.
Именно так выстраивался рынок нефти после отказа США от золотой конвертации доллара в 1971 году. В 1985 году доля спота превысила 50% в общем объеме мировых продаж. А в 2001 году началась стремительная капитализация нефтяного рынка.
Для бесперебойной работы биржевой схемы в нефтяном ценообразовании одного контроля над фондовым оборотом недостаточно, необходимы гарантии постоянного присутствия на рынке свободных поставок физической нефти. На нефтяном рынке 60% танкерных поставок обеспечивает Саудовская Аравия. В газовом споте доля Катара составляет 35,5%.
Идет смена энергетического лидера. Газ не может оставаться привязанным к нефти, запасы которой падают, а добыча становится все более дорогой. Газовый рынок отвяжется от нефти тогда, когда спот превысит объемы поставок газа по долгосрочным контрактам. Тогда затратная часть СПГ-индустрии потеряет всякое значение для покупателя, так как цена трубопроводного газа будет привязана к споту (читай: к СПГ), а не наоборот.
Тогда исчезнут газовые рынки Европы, Азии и США и на их место придет единый мировой фондовый рынок. Тогда эмитенту мировой валюты будет абсолютно все равно, сколько стоит нефть и газ. Под «честное слово» можно напечатать любое количество долларов.
Главная цель США в большой газовой игре не экспорт своего СПГ в Европу для захвата мирового рынка. Главная цель — сохранить в целости волшебный горшочек, который переваривает внутренний долг США в мировые инвестиции.
Речь идет о новом издании Вашингтонского консенсуса на более жесткой основе. О новой цивилизации или о новом мировом порядке на века. По сути, идет война за господство, ее исход пока не предопределен.
Противостоящий сценарий — новый коллективный договор («новая Ялта»). За стол переговоров вместе с победителями прошлой мировой войны должны сесть проигравшие Германия, Япония, Италия, а также отсутствовавшие тогда на политической карте Иран, Индия, Турция и Бразилия.
Речь идет не просто о ремонте или переделке глобальных институтов управления (МВФ, ВТО, ВБ, G7, G20 и т. д.). Речь идет о создании новой (не по составу, а по сути) Организации Объединенных Наций, в основе которой не передел зон влияния, а их гармонизация. Вопрос лишь в том, кто первым экономический вызов сформулирует в политических параметрах. Или… кто первым нажмет на спусковой крючок.
