Потребительская инфляция «год к году» в сентябре опустилась до 3%, цель Центробанка, поставленная три года назад в рамках перехода к политике таргетирования инфляции (4% к концу 2017 года), достигнута досрочно и перевыполнена. Более того, базовая инфляция, учитывающая рост цен по основным товарным группам за исключением тех, что подвержены серьезному влиянию сезонных либо административных факторов, колеблется около отметки 2% годовых с начала 2017 года. Между тем экономический рост пока вял и неустойчив. Возникает ощущение, что победа над инфляцией достигнута запредельной ценой.
Перед нами очевидная развилка экономической политики. Либо сохранять статус-кво, то есть продолжать проводить сверхжесткую денежную политику и стратегию бюджетной консолидации, либо пытаться аккуратно ослабить вожжи в надежде на активизацию экономического роста.
Возможные меры по стимулированию роста мы обсудили с одним из наиболее авторитетных неправительственных экспертов, главным экономистом Внешэкономбанка Андреем Клепачем.
— Прежде чем рассуждать о прогнозе, хотелось бы разобраться с текущим состоянием экономики. В какой точке бизнес-цикла мы сейчас находимся?
— Анализ ряда сезонно скорректированной динамики ВВП позволяет сделать вывод, что последняя рецессия завершилась еще в третьем квартале 2016 года и с конца прошлого года экономика России развернулась к росту. Другое дело, что это за рост. В течение всего 2016 года темпы колебались около ноля, это был рост, пользуясь терминологией покойного экономиста Якова Паппэ, о котором знают только статистики. В первом полугодии нынешнего года рост значительно ускорился, во втором квартале темпы роста уже вполне соответствовали траектории посткризисного восстановления 2010–2011 годов. Однако уже в третьем квартале произошла заминка: приостановила рост промышленность, замедлился рост экспорта.
Я ожидаю небольшого отрицательного прироста ВВП в третьем квартале по отношению к предыдущему кварталу (минус 0,1 процента с учетом сезонного фактора и 1,9 процента к третьему кварталу 2016 года), который будет компенсирован позитивным приростом в октябре–декабре.
В целом по итогам года ВВП РФ, по нашей оценке, вырастет на 1,5–1,8 процента. Это более консервативная оценка, чем у Минэкономразвития (2,1 процента) и Банка России (1,7–2,2 процента), которые под впечатлением темпов второго квартала в августе резко улучшили свои прогнозы.
В целом же, если сравнивать последние два кризиса, они не похожи друг на друга. Кризис 2008–2009 годов протекал по классической V-траектории — интенсивный глубокий спад, затем энергичный отскок. В ходе кризиса 2014–2015 годов сжатие ВВП было существенно менее сильным (в нижней точке кризиса — 3,3 процента против 11 процентов шесть лет назад), но более протяженным по времени (фаза рецессии составила шесть кварталов вместо четырех). И мы не наблюдаем сейчас столь интенсивного посткризисного роста. После прошлой рецессии предкризисный максимум ВВП был достигнут уже в конце 2011 года, через десять кварталов после прохождения дна цикла. Сейчас, по моим оценкам, двухлетнее кризисное падение ВВП будет компенсировано к концу 2018-го, то есть потребуется тоже около десяти кварталов после прохождения дна, при этом, чтобы превысить предкризисный максимум, достигнутый во втором квартале 2014 года, потребуется 12–13 кварталов, хотя глубина ямы, повторюсь, была почти в три раза меньше.
— Техническая сторона дела понятна. Теперь давайте поговорим о содержательных вещах. Прежде всего меня интересует «начинка» резкого ускорения роста в первом полугодии 2017 года. На фоне продолжавшейся стагнации потребительского спроса в первом квартале впервые за несколько лет фиксируется положительная динамика инвестиций (плюс 2,3 процента к первому кварталу 2016 года), во втором квартале инвестиции разгоняются до 6,3 процент в годовом выражении. Что произошло? Кто осуществлял эти инвестиции?
— Ну, во-первых, я бы с большой осторожностью оперировал цифрами квартальной статистики капитальных вложений. Они не слишком надежны, более или менее адекватную картину инвестиционной активности мы будем иметь только после подведения итогов года. Росстат уже пересмотрел вниз динамику строительства, и можно ожидать пересмотра вниз и данных по инвестициям. Хотя нет сомнений, что после трех последовательных лет сокращения инвестиций в нынешнем году переход их к росту произошел. Предварительно я оценил бы этот рост по итогам 2017 года в четыре процента.
Что это за инвестиции? Это не только Крымский мост и другие крупные объекты, тем более что во втором квартале вклад Крыма в инвестиции понизился. В первую очередь это частные и квазичастные инвестиции «Газпрома» и нефтяников. Химики и угольщики тоже нарастили инвестиции. Возобновился рост инвестиций в транспортном машиностроении. Динамично продолжают расти инвестиции в фармацевтику. Село начало в 2016 году инвестировать, но в первом полугодии, по предварительным оценкам, вновь сократило инвестиции. Инвестирует торговля. В жилищном строительстве пока интенсивного оживления нет.
Инвестируют все те, кто имеет для этого собственные финансовые ресурсы. Заемные деньги по-прежнему запретительно дороги, а бюджетные инвестиции сокращаются в реальном выражении. Поэтому инвестиционный спад мы преодолеем позже, чем спад ВВП, при сложившихся тенденциях — в 2020–2021 годах. Такая вялая динамика инвестиций — серьезная угроза технологическому обновлению российской экономики.
— Насколько активно оживает потребительский спрос?
— Расходы домохозяйств в реальном выражении начали показывать положительную динамику только весной нынешнего года, при том что динамика реальных доходов в измерении «к соответствующему месяцу предыдущего года» остается отрицательной, и по году в целом будет, боюсь, около нуля. Таким образом сейчас рост потребления в некотором смысле является авансированным, он происходит за счет существенного снижения нормы сбережения семей. Определенное расширение потребительского кредитования тоже имеет место, но розничный кредит, в отличие от ситуации 2012–2013 годов, не является сейчас драйвером роста потребительского спроса.
Предвидя ваш вопрос о главном драйвере роста ВВП в текущем году, я бы упомянул наращивание, точнее, восстановление запасов, хотя здесь тоже нет, как и в случае с инвестициями, надежной оперативной статистики. И это перекликается с быстрым восстановлением оптовой торговли, которая обеспечила бо́льшую часть прироста ВВП РФ в первом полугодии. С точки зрения производства ВВП, особенно во втором полугодии, приятным сюрпризом стал сильный рост сельского хозяйства.
— А разве экспорт не стал главным драйвером роста? По данным РЭЦ, несырьевой неэнергетический экспорт вырос в первом полугодии почти на 19 процентов, в том числе на 6,4 процента — в физическом выражении.
— Пока это не столь значимые объемы. Причем если брать машиностроение, то там пока большого роста экспорта нет. Вывод и закрепление на внешних рынках сложной машинотехнической продукции — это долгая и затратная история. В гражданских отраслях мы здесь еще в начале пути.
Проигрываем миру
— Итак, вы ожидаете весьма скромного роста ВВП по итогам 2017 года, всего на полтора процента или чуть выше. Но в будущем году вы ставите рост еще ниже, всего 1,1 процента. В чем дело?
— Скажется эффект базы, странно, что Минэкономразвития в своем прогнозе этого не учитывает, хотя и отталкивается от существенно более консервативной оценки динамики цен на нефть по сравнению с нашей версией прогноза. МЭР отталкивается от цены барреля в районе 40 долларов, наша оценка в базовом сценарии прогноза — выше 50 долларов. И еще один негативный фактор — продолжение бюджетной консолидации: чувствительное сжатие государственных расходов в реальном выражении естественным образом сузит возможности роста.
Впрочем, я готов предположить, что рост будущего года будет несколько выше, например около 1,4 процента, хотя и ниже оптимистической оценки этого года — 1,8 процента. Чемпионат мира по футболу, как и любое подобное соревнование национального масштаба, как правило, вносит свой разогревающий вклад в рост в размере примерно двух-трех десятых процентного пункта дополнительного роста.
При этом рост промышленного производства в ближайшую трехлетку будет скромным. По нашей оценке, он составит около полутора процентов в год в 2019–2020 годах, что ниже темпов роста ВВП. Мы предполагаем смену драйвера роста в индустриальном секторе — вместо добывающих отраслей, которые росли опережающим темпом в 2016–2017 годах, с будущего года возьмут реванш обрабатывающие производства. Прежде всего речь идет о машиностроительном комплексе, где опережающими темпами будет расти выпуск продукции инвестиционного назначения и товаров длительного пользования, в первую очередь легковых автомобилей. Важными узлами роста в обработке будут также химическая и лесная промышленность.
— Однако и за пределами 2018 года вы ожидаете лишь очень скромного ускорения ВВП — до 1,8 процента в 2019 году и до 2,1 процента в 2020-м по базовому сценарию прогноза. Более того, даже в умеренно оптимистическом сценарии, предполагающем переход к стимулирующей экономической политике, диапазон темпов роста на ближайшую трехлетку составит, по вашим расчетам, 2,4–3,3 процента в год, то есть существенно ниже темпов роста мировой экономики, которая, согласно прогнозам МВФ, ускорится до 3,7 процента. Наказ президента о выходе на темпы роста выше среднемировых остается невыполненным, Россия продолжит терять свои позиции в глобальной экономике.
— Возможно, что в силу эффекта базы и негативного эффекта сокращения гособоронзаказа в реальном выражении и госинвестиций после завершения строительства Крымского моста и строек чемпионата мира по футболу рост ВВП может быть даже ниже сегодняшних наших оценок — около одного процента в 2019 году и 1,8 процента в 2020-м. Мне представляется, что здесь важнее не конкретные проценты, а принципиальный разговор о том, что возможности ускорения нашего роста существуют.
Я предлагаю пакет мер, включающий в себя дополнительные инвестиции со стороны бюджета и институтов развития, дополнительную индексацию зарплаты бюджетников и пенсий в 2018–2020 годах, а также более интенсивное в сравнении со сценарием Центрального банка смягчение денежно-кредитной политики. Общий объем пакета стимулирующих мер оценивается в пять триллионов рублей на горизонте трех лет, из них 2,1 триллиона составят дополнительные расходы федерального бюджета, два триллиона — расходы консолидированных бюджетов субъектов федерации и около 0,9 триллиона — расходы за счет средств Фонда национального благосостояния.
Новая парадигма
— Вы предлагаете фондировать ВЭБ и другие институты развития, включая Фонд развития промышленности, путем выкупа их облигаций Банком России либо кредитования институтов развития со стороны ЦБ под залог таких облигаций. То есть речь идет об эмиссионном механизме поддержки институтов развития, что по сей день остается табу для денежных властей. Почему эта опция фактически даже выключена из обсуждения?
— На уровне экспертных обсуждений тема рефинансирования институтов развития со стороны ЦБ довольно часто возникает. Такой позитивный опыт финансовой поддержки институтов развития был в свое время в Японии и Южной Корее, однако в ЦБ и правительстве эта идея действительно пока не находит поддержки. Считается, что этот канал эмиссии чреват недопустимо высокими инфляционными рисками.
Одновременно решения об оперативной поддержке крупных банков, оказавшихся на грани банкротства, ценой в сотни миллиардов эмиссионных рублей принимаются без всякой оглядки на инфляционные риски. Таким образом мы видим, что по факту поддержка реального сектора экономики пока не стала весомым приоритетом нашего Центрального банка.
Несмотря на начавшееся снижение ключевой ставки, она остается на крайне высоком уровне в реальном выражении, с учетом инфляции, которая к концу года может не превысить трех процентов. В качестве целевого уровня реальной, за вычетом инфляции, ключевой ставки на конец 2020 года ЦБ ставит 2,5 процента, хотя для большей части бизнеса приемлем уровень не выше 1–1,5 процента (если не наращивать бюджетные субсидии процентов).
Мы хотим устойчиво сбить, «заякорить», в терминах ЦБ, инфляционные ожидания? Но мы тем самым «заякорим» наш реальный сектор, который не может нормально развиваться в условиях сверхдорогих кредитных ресурсов.
— А в облигационную альтернативу кредитам вы не верите? На фоне стагнации кредитования облигационные займы становятся все более значимым каналом заемного финансирования российских нефинансовых компаний. По итогам первого полугодия 2017 года нетто-объем выпуска облигаций у них составил 333 миллиарда рублей, что превышает прирост совокупного корпоративного кредитного портфеля.
— Облигации — это не альтернатива кредитам, это просто другой инструмент. Ставки по облигациям, как и процент по кредиту, привязаны к ключевой ставке. Любое наращивание задолженности нефинансовыми компаниями, в каких бы инструментах оно ни осуществлялось, в условиях, когда рентабельность компании ниже ставки заемного финансирования, не просто ухудшает ситуацию с инвестированием, но парализует хозяйственную деятельность, лишая предприятие оборотных средств.
— Какую корректировку бюджетной политики вы предлагаете?
— Прежде всего, я считаю разумным смягчение бюджетного правила, а именно повышение базовой цены на нефть, превышение которой фактической ценой дает сигнал о перенаправлении всех дополнительных нефтегазовых доходов в накопительные фонды, с 40 до 45 долларов за баррель. К слову, недавно с этим же предложением выступил Алексей Кудрин, первый и главный идеолог бюджетных правил, которого трудно упрекнуть в неаккуратном отношении к государственным финансам.
Только за счет этой корректировки появится возможность нарастить расходы федерального бюджета на сумму от 700 миллиардов до триллиона рублей в год. Эти средства могут быть дополнительно направлены на вложения в образование и здравоохранение, а также на поддержку госинвестиций в инфраструктуру. При этом дефицит бюджета при ценах нефти 55–57 долларов за баррель останется на приемлемом уровне — не выше одного процента ВВП. В худшем случае, при падении цен до 40 долларов за баррель, «мягкое» бюджетное правило приведет к росту дефицита бюджета до 2,2 процента ВВП, который можно будет сравнительно безболезненно финансировать за счет рыночных заимствований без избыточного наращивания государственного долга.
Мы дошли, на мой взгляд, до некоторого предела с точки зрения жесткости бюджетной и денежной политики. Причем если бы жесткость одной компенсировалась умеренностью другой, как это бывает в зарубежной практике, это имело бы свой резон. Но когда мы закручиваем гайки с обеих сторон, есть риск, что сорвет резьбу.
Сегодня главный макроэкономический риск — это вовсе не инфляция, а очень медленное развитие национальной экономики, которое будет означать наш стратегический проигрыш в соревновании со всеми нашими конкурентами и создает реальную угрозу нарастания в стране социального неравенства и неблагополучия.
