Мировое государство. Сколь часто мы встречаем эту идею на Западе — как у поклонников теории заговора, так и у тех, кто руководит миром. Первые в панике ищут некие симптомы; вторые даже не скрывают своих намерений, как, например, француз Жак Аттали, который считает идею мирового государства прекрасной. Ничуть не стесняясь, он заявляет, что Иерусалим стал бы замечательной столицей такого государства. Большинство людей, живущих на нашей планете, слишком заняты повседневными вещами, чтобы осмыслить подобную перспективу, но…
В нашу манихейскую эру читать Карла Шмитта не рекомендуется: будучи великолепным юристом, он был слишком привязан к национал-социалистической партии — вечный аргумент, делающий любой спор невозможным. Однако причина низкой популярности Шмитта в западных СМИ кроется не только в его симпатиях к Третьему рейху. В своей работе 1932 года «Понятие политического» он сразу расставляет все точки над «i», заявляя, что «время государств уходит». Это утверждение похоже на злую иронию, учитывая время, в которое писал Шмитт. Сегодня оно выглядит еще более верным: восемьдесят шесть лет спустя мы становимся свидетелями борьбы двух мировых систем — «постгосударственной» и «государственной».
Если оставить за скобками энергетические и финансовые вопросы, конфликт между Западом и клубом БРИКС (точнее, китайско-российским клубом) является именно таким противостоянием.
Запад и ход истории
Можно довольно аргументированно утверждать, что на протяжении последних шести веков история Запада формировала и продолжает формировать наш мир. Многие мыслители (тот же Шмитт или представитель другого политического лагеря — философ левого толка Жан-Клод Мишо) считают, что борьба на религиозной почве настолько истерзала Европу, что народы, ища взаимопонимания и учась жить вместе, решили переключиться с богословия на нечто более нейтральное: метафизику, мораль, право. Так появление и развитие либерализма радикально изменило европейские страны, которые превратились в правовые государства, где во главе угла стоит частное право. Только СССР был исключением с 1917 по 1991 год.
Рассуждая о вторжении либерализма в политику, Шмитт пишет: «Все эти разъяснения-разрушения [либерализма] весьма точно нацелены на подчинение государства и политики отчасти индивидуалистической и потому частноправовой морали, отчасти экономическим категориям и на лишение государства и политики их специфического смысла». Можно только преклониться перед трезвостью взглядов человека, бывшего свидетелем ярчайших проявлений национализма и тоталитаризма в ХХ веке. Семьдесят лет спустя американский политолог Шелдон Волин объяснит, что США являются предшественником «перевернутого тоталитаризма», системы, в которой государство — орудие экономики, а не наоборот. То есть в начале ХХI века, со всплеском неолиберализма, наблюдение Шмитта было подтверждено на все сто процентов.
Действительно, в наши дни политику диктуют транснациональные компании и банки, по большей части американские. В Вашингтоне ли, в Брюсселе — им это без разницы. Почему большая часть американского истеблишмента была против Дональда Трампа? Потому что America first — это не лозунг нашего времени. Наше время столь интересно именно потому, что происходит столкновение динамики ликвидации государств с силами, которые ей противостоят. Прорыв националистов на Западе — одна часть этого сопротивления, Китай и Россия — другая. Несколько лет назад директор американского агентства Stratfor предсказал распад России в течение десяти лет. Это заявление стоит рассматривать не как предсказание, а как пожелание. Если кто-то и хочет выдать это за прогноз, то лишь потому, что есть люди, которые пытаются воплотить его в жизнь, — и у них есть акционеры, которым надо угодить.
Современные европейские проблемы — ухмылка истории. Всплески национализма во Франции, Нидерландах, Германии, Великобритании, равно как и проявления сепаратизма в Каталонии, не обязательно свидетельствуют об истинных исторических тенденциях. У независимой Каталонии не будет иного выбора, кроме как стать эдаким новым Бутаном — офшорной зоной или просто имперской провинцией (европейской или американской, не столь важно). Разделение больших государств на множество малых не является препятствием на пути к мировому государству. Почему бы не разбить на куски Европу, Россию или Китай? Хороший способ — разделяй и властвуй. Ни один достойный стратег не станет игнорировать подобный принцип.
Евросоюз (или, если угодно, его предшественники) — в основном американский проект, правда, семидесятилетней давности. Мы живем в другую эпоху. Для тех немногих групп, которые заправляют западными делами, это множество мелких государств, связанных всевозможными многосторонними соглашениями и международными конвенциями, в конце концов, не очень большая проблема. Перезаключить такие соглашения и конвенции для слабого государства — все равно что подписать себе смертный приговор.
За кем останется последнее слово: за глобалистами или за «локалистами» — предмет отдельного обсуждения. Однако сейчас, положившись на своеобразный «исторический материализм», предположим, что «ликвидационная» тенденция выйдет из этой схватки победителем.
Конец истории — или исторический антракт?
Наличие политики предполагает сам концепт государства. А политический опыт заключается прежде всего в способности определять, кто друг, а кто враг. Шмитт говорит об этом предельно ясно. Поясняя концепцию «слабых народов», он пишет: «Когда один народ боится хлопот и риска политического опыта, появляется другой народ, который освобождает первый от его забот, защищая его от внешних врагов и, следовательно, лишая его политического суверенитета». С этой точки зрения европейские государства (равно как и Япония с Южной Кореей) клинически мертвы. Ни одна из этих стран на самом деле не хозяин самой себе.
В мировом государстве фактически не останется ни друзей, ни врагов. Мировое государство объединит многочисленные ячейки общества, подобно улью или многоквартирному дому, общественное целое которого представлено его жильцами. Возникает вопрос: кто же будет управлять единым экономическим и техническим гигантом?
Учитывая, что борьба имеет экзистенциальный смысл, «глобальный» или глобализованный, избавленный от конфликтов человек будет жить только ради своей экономической организации и совершенствования технологий. Технологии — исключительно нейтральное поле. Миром будет править смешанная бизнес- и техноэлита. Можно даже сказать, что на Западе это уже реальность. В 1990-х годах Збигнев Бжезинский пояснял, что в ближайшее время усилий 20% населения планеты будет достаточно для управления экономикой Земли и что это потребует «успокоения» оставшихся (то есть нейтрализации — в том числе через развлечения).
На этом этапе могут родиться две фантазии. Мечта и кошмар. Кто-то из наших современников легко может вообразить, что перспектива подобного мирового государства — залог гармонии, лучшего контроля над природными явлениями и природой самих людей; что человек сможет сосредоточиться на творческой или интеллектуальной деятельности, возможно, на изучении космоса. Другим же на ум придут скорее образы из американского фильма «Матрица», где люди, не справившись с вышедшими из-под контроля машинами, становятся расходным материалом, топливом. Литература, как и кино, наполнена подобными утопиями и контрутопиями. Однако откажемся от обоих клише и вернемся к предмету нашей статьи: государству и его sine qua non — политике.
Как уже было замечено, мировая политическая эволюция на протяжении шести последних веков диктуется историей и «мессианством» Запада. Либерализм, недавнее явление в масштабе истории человечества, — один из важнейших компонентов этой эволюции. «Враждебный радикализм государства растет в соответствии с верой в радикальную доброту человеческой природы», — пишет Карл Шмитт, прежде чем напомнить, что все великие политические теоретики исходили из того же наблюдения: человек — коррумпированное, опасное, динамичное, в основном проблематичное существо. Либерализм, переходящий в неолиберализм, с его бескрайней верой в прогресс, в идею, будто ничто из того, что было раньше, не может быть лучше того, что есть сейчас, основан на утопическом понимании человека. В ответ на недостатки цивилизации, которую они предлагают, сторонники либерализма часто говорят, что технология и образование (в данном случае — идеологическая обработка) будут заполнять пробелы человеческой природы.
Технологии — самое нейтральное поле, это точно. Даже Дональд Трамп и Ким Чен Ын согласились бы, что одна ракета более эффективна, чем другая. Однако технология — это намного шире, чем военная промышленность или строительная индустрия. Если вы сомневаетесь в том, что технологический аргумент исключительно важен для (нео)либеральной идеологии, просто вспомните некоторые современные идеи: репродуктивные методы, изменение пола и т. д.
Однако при таком подходе мы упускаем из виду две вещи.
С одной стороны, техника никогда не сможет заменить экзистенциальный поиск, который ведет каждый человек в какой-то момент своей жизни. В качестве примера возьмем Японию, по праву считающуюся одной из самых передовых с технологической точки зрения стран. Японцы находились в политическом вакууме, не вели войн и почти не имели контактов с иностранцами в течение 265 лет (1603–1868). Можно было бы предположить, что это пример устойчивого общества без политики. Однако не стоит забывать, что политический фактор отнюдь не отсутствовал (по той простой причине, что внешний мир был врагом) и что в стране в это время процветала духовность. После Второй мировой войны Япония вступила в фазу политического небытия, переложив эту проблему на американские плечи. Теперь духовная жизнь — это только привычки и ритуалы. Если вы пройдетесь по улицам японских городов, то увидите, что большая часть молодых людей посвящает все время одуряющим играм, больше не интересуется сексом — некоторые даже не выходят из квартиры, не отрываясь от компьютеров и заказывая еду на дом. Неудивительно, что именно Японии мы обязаны художественным фильмом «Призрак в доспехах», в котором уже в 1995 году поднимался этот вопрос: трансгуманизм никогда не победит экзистенциальную и естественную тревогу человека, скорее он приведет к вечному экзистенциальному кошмару.
С другой стороны, даже если лишить духовной жизни человечество, которое не смотрит дальше собственного носа, привести мир в постполитическое состояние все равно не удастся — разве что найти для человечества инопланетного врага. В самом деле, технологии нейтральны лишь на первый взгляд. Это скорее орудие, а не поле боя. Трамп и Ким могут быть согласны в том, что касается качества ракеты, и они используют ее для самоуничтожения. Служа человеку, технологии не могут быть «нейтральными». Добавьте к этому систематическое пренебрежение людей к климату и географии — вещам, которые диктуют поведение людей и влияют на организацию общества. Планета никогда не будет однородна, равно как и ее жители. Они сделают из технологий то, что хотят, реорганизуют себя в небольшие структуры и останутся тем, чем они всегда были: источником проблем.
На самом деле поиски постполитического мира могут быть не утопией, а процессом, который приведет лишь к чему-то эфемерному. Искать мира во всем мире? Или взять за принцип восприятие реальности такой, какая она есть? Столкнувшись с подобной дилеммой, можно задать себе риторический вопрос: стоит ли стремиться к неизвестному, стоит ли пережить разрушение громады всего того, что было построено до сих пор, или лучше занять позицию Канта — «из столь кривой тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого»? На Генеральной Ассамблее ООН в 2015 году речи Барака Обамы и Владимира Путина были диаметрально противоположны. После того как Обама — выдающийся представитель глобализма — объяснил всем, что подходящая США система подошла бы и всему миру, Путин — представитель «локализма» — парировал: каждая нация должна идти своим собственным путем.
Дорога в ад вымощена благими намерениями…
