Сам факт революции в России не удивителен. Большинство аграрно-феодальных обществ совершали переход к буржуазно-индустриальному обществу через революцию. Происходило это в том числе потому, что социальная структура аграрно-феодального общества оказывалась настолько нереформируемой, что ее можно было только насильственно разрушить — никакие другие способы не давали простора для развития общества и государства. Достаточно вспомнить английскую, французскую, китайскую, испанскую, немецкую революции.
Нереформируемость социальной структуры аграрно-феодального общества объясняется просто: первое сословие, говоря на французский лад, в случае реформ теряло всё: состояние, привилегии, образ жизни — и не могло на это согласиться. У недовольных не оставалось другого выхода, кроме революции.
Реформы 1861 года в России проводились так, чтобы потери для этого сословия оказались минимальными, поэтому предотвратить революцию они не смогли. Как заметил выдающийся историк российского крестьянства Виктор Данилов, «реформы оказались слишком подчиненными эгоистическим интересам дворянства, что проявилось, прежде всего… в сохранении на неопределенный срок полукрепостного временно-обязанного состояния крестьян по отношению к своим бывшим владельцам».
Три века революционной ситуации
В России революционным событиям ХХ века предшествовали четыре большие крестьянские войны. В начале XVII века — война под предводительством Ивана Болотникова, совпавшая со Смутой (собственно, всю Смуту можно назвать крестьянской войной). Во второй половине XVII века — под предводительством Степана Разина. В начале XVIII века — под предводительством Кондратия Булавина. В конце XVIII века — под предводительством Емельяна Пугачева. Ключевую роль во всех крестьянских восстаниях играли казаки — свободное, вооруженное и, главное, хорошо организованное крестьянство.
В XIX веке массовые волнения крестьян продолжались. С 1801 по 1861 год в России было зафиксировано 1467 крестьянских выступлений. Но крестьянство лишилось организованной поддержки со стороны казачества: после пугачевщины казачество было жестко задавлено, и правительство сумело поставить его себе на службу.
Отмена крепостного права в 1861 году не решила проблем крестьянства, а в чем-то усугубила их. Вот как писал о пореформенных временах Николай Некрасов:
«У каждого крестьянина
Душа, что туча черная
Гневна, грозна — и надо бы
Громам греметь оттудова,
Кровавым лить дождям».
В 1902 году массовые крестьянские мятежи в России возобновились, приняв характер латентной крестьянской войны. Их масштаб и радикализм оказалась неожиданными и для самодержавия, и для революционеров. Осенью 1905-го крестьянское движение охватывало уже свыше половины Европейской России, практически все регионы помещичьего землевладения. Всего за 1905 год было зарегистрировано 3228 крестьянских выступлений, за 1906-й — 2600, за 1907-й — 1337.
«Лозунгом восставших… служила идея о принадлежности всей земли крестьянам», — писал Николаю II министр земледелия Алексей Ермолов. А директор департамента полиции Алексей Лопухин отмечал, что «беспорядки эти… были до того ужасны, что, оценивая их, нельзя не содрогаться от… сознания той неожиданной простоты, с которой может вспыхнуть в России и разрастись народный мятеж».
К 1907 году крестьянские волнения были жестоко подавлены. Но царское правительство так и не смогло понять, что же произошло, чего хотели крестьяне и какой запал бунтарства таился в российской деревне. Это тем более удивительно, что выступления крестьянских депутатов, принадлежавших даже к крайне правым фракциям, то есть к сторонникам монархии, на заседаниях Государственной думы, особенно первого и второго созывов, были пронизаны решительным отрицанием законности помещичьего землевладения. Характерно высказывание одного из депутатов-крестьян на заседании II Государственной думы: «Мы знаем, откуда помещики взяли землю. Платили ли они за нее? Обрабатывали ли ее? Еще ни один помещик не сказал: “Я приобрел землю так или иначе и жил на ней раньше крестьян”. Нет, мы, крестьяне, раньше помещиков поселились на земле, сами обрабатывали ее и возделывали собственными руками…»
Опоздавшие реформы
В революционных выступлениях крестьянства начала ХХ века важную роль сыграла община, объединявшая крестьян в их противостоянии с помещиками. До этих событий царское правительство поддерживало общину, рассматривая ее, именно в силу архаичности этого института, как один из столпов существующего строя. После начавшихся волнений правительство поменяло точку зрения и решило разрушить общину. Реформа, предпринятая Петром Столыпиным, должна была, по его замыслу, дать крестьянам возможность выйти из общины, что способствовало бы созданию в российской деревне сельского среднего класса — «крепкого», самостоятельного мужика, который будет думать о собственном процветании, а не о революции.
Конечно, среди возникших тогда хуторских хозяйств были и вполне благополучные. О них писала официальная пресса, их посещали чиновники и даже царь. Однако, по оценкам историков, только менее одной пятой части хозяйств оказались способными наладить рациональное производство. Остальные крестьяне, не справившиеся с самостоятельной жизнью и выброшенные из общины, заполняли города и во многом стали той социальной силой, которая сыграла активную роль в революции и Гражданской войне.
Столыпинские реформы не могли решить поставленную задачу, потому что были начаты слишком поздно, когда деревня уже была революционизирована. А административно-принудительные методы, которыми она проводилась, только раздражали крестьянство и усиливали революционные настроения.
Реформы в условиях революционной ситуации только ускоряют приближение революции, так как усиливают распад. В этом трагедия великих реформаторов. Они потому и великие, что опоздали. Те, кто все делает вовремя, остаются в памяти общества как рутинные политики.
Не случайно уже в июле 1917 года Временное правительство, стремившееся успокоить крестьян и оттянуть решение земельного вопроса до Учредительного собрания, было вынуждено отменить все столыпинские установления.
Спусковой крючок
Земельный вопрос триста лет поднимал крестьян на бунт, но роль спускового крючка революции сыграла война, предельно обострившая противоречия в российском обществе. Уже через несколько лет после революции Ленин писал, что без войны она была бы невозможна. Вина правящих верхов в том, что, несмотря на предупреждения с разных сторон об опасности войны для страны и династии, они ввязались в эту авантюру.
К 1917 году выход из войны стал неизбежностью, которой пренебрегло Временное правительство и тем самым открыло большевикам путь к власти. В своих воспоминаниях Александр Керенский рассказывает, как он ездил на фронт, чтобы поднять боевой дух армии. И пересказывает свои речи. Из них становится ясно: ничего, что могло бы убедить солдат воевать дальше, он предложить не мог. Общие рассуждения о союзническом долге вряд ли могли их убедить. Тем более что объяснить, зачем эта война самим союзникам, тоже было невозможно.
Когда в 1914 году началась война, царское правительство, не подумав о последствиях, фактически вооружило крестьянство — ведь армия была практически на 99% крестьянской по составу. Именно вооруженный самим царизмом крестьянин сокрушил и царизм, и Временное правительство, которое тоже ничего не сделало для реализации крестьянских пожеланий, хотя в его составе ключевую роль играли эсеры, претендовавшие на роль лидеров крестьянства.
Крестьянство, как это видно из его наказов депутатам I Всероссийского съезда крестьянских Советов, требовало полного и немедленного уничтожения частной собственности на землю и передачи ее в трудовое пользование на равных началах. То есть, попросту говоря, черного передела. Большевики, провозгласив Декрет о земле, который отражал эти требования, возглавили на самом деле не социалистическую революцию, а крестьянскую войну, которая стала буквальным воплощением ленинского лозунга о перерастании империалистической войны в гражданскую. Фактически они сыграли роль организаторского начала, стержня, — роль, которую в крестьянских войнах прошлого играли казаки. Но в отличие от казаков они обладали не только организацией, но и идеологией преобразования России и всего мира и почти религиозной верой в свою миссию. Хотя в основной своей массе большевики не очень любили крестьянство, считая его косным и темным, но именно они повели его за собой.
Если смотреть из 1917 года в будущее, надо признать, что идея черного передела, овладевшая крестьянством, подхваченная эсерами и провозглашенная большевиками, была чистой утопией, закреплявшей архаическую социальную структуру деревни и разрушавшей надежду на создание в России рационального сельского хозяйства, которое к тому же все еще страдало от последствий крепостничества. Та или иная форма преобразования парцеллярного хозяйства, возникшего в результате черного передела, в крупнотоварное становилась неизбежной. История распорядилась так, что этой формой стала сталинская коллективизация. Слово «сталинская» в данном случае не случайно. О коллективизации, точнее кооперации, в конце жизни писал Ленин, который назвал социализм строем цивилизованных кооператоров. Кооперацию как выход для сельского хозяйства предлагали выдающиеся экономисты Николай Кондратьев и Александр Чаянов, но, конечно, они совсем не предполагали тех брутальных методов, которыми она была реализована.
Сословная расчлененность
Многое в нашей революции объясняется жесткой сословной расчлененностью российского общества. Это одна из особенностей любого аграрно-феодального общества: даже во многих европейских державах начала века, хотя там уже состоялись революции, сохранялись остатки средневековых сословных институтов. Но именно в России эти институты носили не декоративный характер, а пронизывали все общество невидимыми, но труднопреодолимыми стенами, создавали социальные барьеры, разрушавшие страну.
Искренняя убежденность высшего российского света (царской семьи в частности) в том, что их власть и жизненное положение «от Бога» и «от Бога» же униженность низших слоев, делали быстрое преодоление этих сословных перегородок невозможным и порождали взаимную ненависть, которая выплеснулась в Гражданскую войну.
Об эти сословные барьеры разбился и присущий России в начале века экономический динамизм.
А первое, что делают все революции, — преодолевают сословные перегородки и делают это с дикостью, достойной всяческого осуждения. Но такова природа человека и революции. Сословное и социальное равенство, отвергнутое правящими классами, достигается в ходе революции физическим уничтожением высших сословий. Таков был трагический путь и Английской, и Французской, и Русской революции. «Аристократов на фонарь» — это придумали не большевики. Американская революция избежала этой участи просто потому, что в Штатах даже в колониальные времена не было сословных перегородок. Они остались в метрополии, которая поэтому и была отвергнута.
Объективная обусловленность революции не снимает с правящих классов России ответственности за проявленную близорукость и неспособность к последовательным реформам «сверху», а с революционеров — за неспособность осознать ужасные последствия и человеческие жертвы, к которым приводит революция. Все они знали о кровавых последствиях Французской революции, но воспринимали их как должное. И не только большевики, но и сочувствующая революционным настроениям либеральная интеллигенция. Известный писатель, историк и религиозный философ Дмитрий Мережковский писал: «Во всякой революции наступает такая решительная минута, когда кому-то кого-то надо расстрелять, и притом непременно с легким сердцем, как охотник подстреливает куропатку. А если возникает малейшее сомнение, то все к черту летит — революция не удалась». А когда столь чаемая им революция случилась, в ужасе бежал из России.
Но, осуждая жестокости войн и революций, надо понимать, что они суть следствие ожесточения, ненависти и привычки, если хотите, к смерти и убийству, которые война порождает. Не будем далеко ходить. Вспомним недавнюю войну США в Ираке. Ни по длительности, ни по ожесточению ее не сравнить с войнами, которые пережила Россия: Первой мировой перед революцией, а после нее — Гражданской. За полтора месяца активных военных действий потери американцев составили 172 человека погибшими и 1621 человек ранеными. Не война, а прогулка. Но даже ее сопровождали пытки заключенных в тюрьмах, и бессудные расстрелы обывателей, попавших под горячую руку американским военнослужащим. Чего же было ждать от людей, прошедших четыре года империалистической войны? А потом еще и гражданской? Причем и со стороны красных, и со стороны белых.
Хотя объективная обусловленность революции не оправдывает совершаемые с обеих сторон жестокости. Ведь каждое проявление жестокости — это действие конкретного человека, который несет за них персональную ответственность
Что могут кухаркины дети
Досужие шутники любят издеваться над известными словами Ленина о кухарках, управляющих государством, хотя, как легко проверить, Ленин этого не говорил. Его мысль совершенно о другом: «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством… Но мы… требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту».
Но спесь этих издевок над придуманной фразой Ленина не может скрыть того бесспорного факта, что именно Великая революция 1917 года, как бы ни относиться к другим ее результатам, разрушила сословные перегородки. И «кухаркины дети», хотя и с многочисленными жертвами, но победили сначала в Гражданской, а потом в Отечественной войне, создали выдающуюся науку и индустрию. Как наполеоновские маршалы, бывшие парикмахеры и капралы, разбили генералов монархической Европы, так и кухаркины и крестьянские дети, ставшие «маршалами» Троцкого и Сталина, разбили царских и немецких генералов.
Трудовая этика
С проблемой сословного разделения общества связан и вопрос о трудовой этике и об отношениях общества и государства. В условиях сословной замкнутости и труднопреодолимых сословных перегородок резко снижается трудовая этика: с одной стороны, трудящаяся часть общества видит перед собой пример существования другой его части в условиях незаслуженных привилегий и демонстративной праздности, а с другой — возникают и получают широкое распространение настроения бессмысленности трудовых усилий в таком обществе, поскольку явную общественную значимость имеют люди и сословия, пренебрегающие трудом. Стремление к преодолению праздности лежит в идеологии всех революционных движений, от раннего христианства до большевизма. «Мир хижинам, война дворцам» — это тоже сказали не большевики.
Все буржуазные революции проходили под лозунгом уничтожения праздных классов и сословий, под которыми в Европе чаще всего понимали аристократию и дворянство. Это был буржуазный лозунг. Буржуа, а главное, их идеологи, проповедовали трудовую мораль. Только труд в их глазах оправдывал богатство. Собственно, в этом и заключается существо пресловутой протестантской морали.
Достаточно вспомнить многочисленные пассажи в последних ленинских работах о необходимости воспитания новой трудовой этики, о новом отношении к труду, чтобы увидеть явные аналогии с тем, что писал «первый буржуа» Бенджамин Франклин. Знаменитые слова «трудовые будни — праздники для нас», эта неоднократно осмеянная реклама советского образа жизни, вполне может быть рекламой буржуазно-протестантского образа жизни.
Демократия и революция
Все революции обещают расширение демократических прав граждан. Вопрос о демократических устремлениях революции 1917-го, точнее ее октябрьского этапа, самый сложный для восприятия. Но так же как, анализируя христианскую доктрину, невозможно не признать ее гуманистического характера, несмотря на бесчисленные проявления насилия со стороны различных христианских церквей за две тысячи лет существования христианства, невозможно и не признать общегуманистический характер коммунистической доктрины. Просто адепты и христианского, и коммунистического гуманизма были во власти идеи, что только они владеют единственно правильным учением, способным осчастливить человечество, и поэтому имеют право железным кулаком навязать свой гуманизм человечеству. История показывает, что рано или поздно на смену фанатикам идеи приходят конформисты, которые, в общем-то, странным для внешнего наблюдателя образом сочетают мессианство и приспособленчество. Рационально невозможно увязать Нагорную проповедь и золотые ризы церковных иерархов. Так же как слова «Интернационала» насчет «голодных и рабов» с сиянием холеных физиономий и парадных мундиров делегатов съездов КПСС. Но все это не имеет отношения к идеям, которые несут на своих знаменах эти великие, общественные движения.
Никто не может отрицать, что в основе современных демократических институтов лежат многие из идей, впервые выдвинутых марксистами и тогда еще революционной социал-демократией, а затем и коммунистами. Более того, демократия во многих странах мира возникла или была сохранена именно в результате борьбы организованного рабочего движения: профсоюзов, социал-демократов и коммунистов.
Бесспорно, что Русская революция, в том числе ее октябрьский этап, совершалась людьми, которые в массе своей верили, что выбранный ими путь и есть единственно возможный путь к наиболее последовательной демократии, сочетающей политические и социальные свободы. Собственно, теоретической основой спора между буржуазными демократами и коммунистами в вопросе о демократии был выбор между парламентской и непосредственной демократией, орудием и воплощением которой, по мысли Ленина, должны были стать Советы.
Практика в очередной раз показала, что непосредственная демократия предельна неустойчива. Но в начале ХХ века, после четырех лет мировой войны, развязанной во многом по вине парламентских демократий, это не казалось столь очевидным. Я не обсуждаю здесь правильность убеждений участников революции, я говорю о субъективной стороне дела.
Трагедия практически всех революций, провозглашавших самые что ни есть демократические лозунги, заключается в том, что их лидеры в пылу борьбы начинают проповедовать ограничение демократии под предлогом того, что кругом враги, что народ недостаточно просвещен и не способен оценить свои блестящие перспективы, а также не способен выбрать достойных людей, которыми, конечно же, являются на все времена вожди революции.
Как говорил в 1924 году Сталин, «…демократия требует некоторого минимума культурности… в целом и наличия некоторого минимума активных работников, которых можно выбирать и ставить на посты».
Но ведь эта мысль осталась актуальной и сегодня. И для власти, и для оппозиции.
За что они боролись
Взятие власти с опорой на крестьянство не было самоцелью большевиков. Так же как преодоление сословных перегородок и достижение общедемократических преобразований. Как и все социалисты того времени, они мечтали о полной трансформации всего мира на принципах рациональной организации, равенства и справедливости. Для них Первая мировая война стала еще одним примером чудовищной жестокости и иррациональности капитализма и подтверждением пророчеств основоположников научного коммунизма о его неизбежном крахе. Одновременно они увидели в происходившем в условиях войны огосударствлении капитализма предвестник будущего социалистического преобразования общества, которое именно из-за войны становится неизбежным.
Классики научного коммунизма очень мало писали о том, каким им видится будущее общество, поскольку они считали, что его облик определит сам ход истории и живое творчество масс. Тем не менее, если коротко, суть взглядов социалистов на будущее развитие общества можно выразить следующим образом: общественные силы в условиях капитализма действуют слепо, насильственно и разрушительно, через кризисы и войны, потому что люди не знают законов, управляющих этими силами. Маркс открыл эти законы и понял их природу. А раз так, то эти законы могут, как писал Энгельс, превратиться в руках трудящихся или ассоциированных-кооперированных производителей из демонических повелителей в покорных слуг. «Анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности… А приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и всё возрастающей мере и те следствия, которых они желают». Это и будет означать, по мысли Энгельса, «скачок человечества из царства необходимости в царство свободы».
Что из этого получилось и почему — это предмет отдельного разговора.
