Человек второй половины XX века привык к тому, что экономическая жизнь развивается по восходящей. Все время появляются новые технологии, растет эффективность промышленности и сельского хозяйства, государства становятся более заботливыми, социальные блага все более доступными, и в совокупности это приводит к росту уровня жизни, измеряемому таким простым эквивалентом, как уровень дохода на одну живую душу. Сегодня это уже не так. Одним из главных открытий 2017 года стала масштабная публикация исследования французского экономиста Томаса Пикетти, из которой следует, что жизнь по восходящей в XXI веке под большим вопросом. И даже более того, куда вероятнее, что мы входим в период «нового средневековья» — времени с низкими темпами роста экономики, отсутствием эффективных с точки зрения прямой производительности нововведений и, как следствие, с низкими доходами основной массы населения и повсеместно растущим неравенством во всех странах мира. Вот такое неутешительное открытие.
Для точности надо сказать, что катализатором интереса к исследованию Томаса Пикетти в России стал доклад Национального бюро экономических исследований США «От Советов до олигархов: неравенство и имущество в России, 1905–2016», соавтором которого и был Пикетти. Все, конечно, бросились обсуждать, что Россия за годы капитализма вернулась к уровню дореволюционного неравенства, и делать вид, что это проблема именно России (подозреваю, что в расчете именно на эту внутрироссийскую реакцию и был опубликован доклад). Однако правда состоит в том, что доклад основывается на более пространной работе Томаса Пикетти «Капитал в XXI веке», которая и содержит эти неутешительные выводы.
Пикетти исследует подоходное и имущественное неравенство мира (стран Европы, США, развивающегося мира и России) на максимально длинных временных участках — как минимум с XIX века. И показывает, что во всех без исключения странах наблюдалась одна и та же тенденция: в конце XIX — начале XX века доходное и имущественное расслоение было очень высоким. Так, верхние 10% населения владели половиной доходов страны, а верхний 1% — 20% доходов. Для понимания катастрофичности такого уровня расслоения поясню, что это означает: большинству населения любой страны надо было работать как минимум всю жизнь, тридцать лет, чтобы заработать столько же, сколько зарабатывает верхний один процент за год. Имущественное неравенство было еще выше — 10% владели 80% имущества страны, а 1% — половиной.
Ситуация кардинально изменилась в течение серии социальных катастроф XX века — Первой мировой войны, Октябрьской революции в России, Великой депрессии в США и Второй мировой войны. Эти четыре события оказали принципиальное влияние на две вещи — на первичное распределение имущества и на налоговую и, шире, социально-экономическую политику государств. Первый механизм разрушительный — экспроприация собственности в военные и революционные периоды, массовые банкротства. Второй — созидательный. Это резкий рост налогообложения сверхвысоких доходов и имущества, который под влиянием войн и советской революции как угрозы повторения подобного в других странах, подобно эпидемии, охватил страны Запада начиная с 1940-х годов). И — перераспределение этих доходов в развитие общедоступных благ: инфраструктуры, медицины, образования, дешевых заемных денег, научно-технологической базы. Такая сумма мер привела к радикальному росту равенства в мире. Так, к началу 1980-х доля доходов 1% самого богатого населения самой жесткой страны в мире, США, упала более чем вдвое — с 20 до 8% (а сейчас практически вернулась к первоначальному уровню). Все эти цифры можно посмотреть в нашей статье «Не в отдельно взятой стране» (см. № 38 за 2017 год). Теперь пора сделать акцент.
Достижение Томаса Пикетти в том, что он назвал экономический механизм формирования неравенства, на основании которого и делает неутешительный прогноз. Оказывается, скорость роста стоимости капитала (имущества) на протяжении практически всей истории человечества выше, чем скорость экономического роста. Доходность на капитал, что в XVII, XVIII, XIX веке, что сейчас на длинных временных участках остается примерно одинаковой — 4–8% годовых, а скорость экономического роста, от которой зависит рост доходов большинства населения, почти всегда ниже — в основном она была 1–1,5%. И только в короткие периоды, например после Второй мировой войны на Западе (этот период Пикетти изящно называет Славным тридцатилетием) и позже в развивающихся странах, входила в искомый диапазон 4–8%. Это соотношение означает одну простую вещь: тот, кто имеет имущество или капитал, богатеет существенно быстрее, чем тот, кто имущества не имеет. Поэтому если вы родились в небогатой семье и прожили жизнь во времена низких темпов роста, то и ваши дети будут небогаты. Если, конечно, государство, в котором вы живете или, скорее, элиты государства, в котором вы живете, не разглядят эту ужасающую бездну нарастающего неравенства и не начнут целенаправленно с этим работать.
Пикетти, кстати, стремясь обратить внимание элит на растущую проблему — а она в том, что не только Россия, но и США, и все развивающиеся страны, и даже Европа вот уже тридцать лет как искореняют социальные достижения второй половины XX века, — рисует весьма неприятную для Запада картину будущего. Он говорит, что если ничего не делать, то за первую половину XXI века мир уверенно вернется к распределению богатства периода первичного накопления капитала, так хорошо описанного в романах Диккенса, с той лишь разницей, что подавляющая часть мирового богатства будет находиться в руках азиатской элиты, так как последнюю четверть века они быстро накапливали имущество. То есть мир в целом стоит перед перспективой исчезновения мира «золотого миллиарда» и формирования мира «миллиардов бедных», для контраста оттеняемых 1% очень богатых людей. Этот сценарий вполне можно назвать «новым средневековьем» с мобильной связью, блокчейном, интернет-торговлей, но без экономического роста и роста капитала.
Можно ли что-то этому противопоставить? Вроде бы напрашивается простой путь повторения. Государства опять включают систему значительного налогообложения имущества и сверхдоходов и из этих средств начинают финансировать социальные программы и программы развития инфраструктуры, которые обеспечивают и экономический рост, и рост уровня жизни, за счет доступности многих благ. Это, конечно, лучше, чем ничего. Но надо заметить, что прорыв XX века был подготовлен интеллектуальными, нравственными и организационными упражнениями многих людей в течение нескольких столетий. Религиозные, философские, социальные изыскания позволили сформироваться марксизму с его идей справедливого распределения собственности. Технические науки подготовили прорыв в области промышленных технологий. Долго формировались принципы управления крупными государственными образованиями. Буквально единицы талантливых организаторов смогли на базе технических достижений создать принципы и работающие примеры современной индустрии. Перефразируя В. И. Ульянова, западный мир в начале XX века был беременен идеями и практиками увеличения равенства. Ничего подобного этой кумулятивной массе идей мы сейчас не наблюдаем. И если быть не революционером, а экономистом, то надо обратить внимание на то, что мотором движения к справедливости были технологические и промышленные решения, создающие большие объемы добавленной стоимости. Имеется в виду электричество, двигатель, нефть, газ, сталь, конвейер. А насколько сегодняшняя сумма новых технологий: искусственный интеллект, накопители энергии, композитные материалы, аддитивные технологии — близки по потенциалу к тому, что мы имели в начале прошлого века? Какой прорыв именно в экономической эффективности они нам сулят? Потому что если не будет экономического эффекта не в распределении благ и товаров (что делают торговля и финансы), а именно в производстве материальных ценностей, то откуда может взяться период длительного экономического роста?
И еще очень важна мечта. Так или иначе, все создатели чуда XX века были не лишены романтизма. Они мечтали преобразить мир, дать людям новые товары, сделать доступной энергию природы, добавить справедливости, создать эффективность. Сегодняшний же мир увлечен цинизмом и меркантилизмом. Романтики — смешны. Люди настроены на преодоление личных ограничений, чтобы достичь лично для себя максимально большей экономической эффективности. Нынешнее время — апофеоз индивидуализма. Это тоже признак «нового средневековья».
Между тем кажется, что новые технологии позволяют человеку двинуться в освоение территорий, не очень удобных для проживания. Где-то очень холодно, где-то слишком жарко. Для нас в России это было бы особенно естественно, с учетом огромности и разнообразности наших территорий. Но хватит ли у нас творческого потенциала, чтобы сделать такой шаг и оказаться не в «новом средневековье», а в «новом возрождении»?
