В январе 2018-го первый ветропарк в стране начал работу на оптовом рынке электроэнергии и мощности (ОРЭМ). Этот ветропарк мощностью 35 МВт и стоимостью около 65 млн евро был построен за год в Ульяновской области и управляется российской компанией «Фортум». За этот объект компания будет получать гарантированные платежи за мощность по договору о предоставлении мощности (ДПМ) в течение пятнадцати лет.
Для «Фортума» важнейшим приоритетом остаются возобновляемые источники энергии (ВИЭ), и сегодня компания развивает не только ветряную (мощность ветряных электростанций Fortum в Швеции и Норвегии около 300 МВт), но и солнечную энергетику (185 МВт — установленная мощность солнечных электростанций в Индии). В России курс на участие в развитии возобновляемой энергетики не менее масштабный. По итогам проведенного в 2017 году отбора проектов ВИЭ Инвестиционный фонд развития ветроэнергетики, созданный компанией «Фортум» и «Роснано», получил право на строительство 1000 МВт ветрогенерирующих мощностей в 2018–2022 годах. Тем не менее пока ветроэнергетика в России находится в самом начале своего развития. И будет ли она развиваться дальше, пока не совсем очевидно.
Проблемы локализации
Первый опыт строительства ветропарка показал, что существующее нормативно-техническое регулирование устанавливает ряд барьеров, препятствующих развитию ВИЭ в России. Нельзя сказать, что это было сделано преднамеренно, скорее всего, новая отрасль энергетики пала жертвой опыта регулирования своей «сестры» — большой традиционной энергетики.
Один из серьезных ограничителей сегодня — предъявляемые к инвесторам высокие требования по глубине локализации генерирующего оборудования — до 65%, причем без необходимого процента локализации рассчитывать на успех в конкурсе и получение платежей по ДПМ нельзя. Сама по себе идея локализации не является вредной или уникальной — это довольно стандартное требование национальных программ поддержки ВИЭ. Но очень важен в данном вопросе объем рынка, для которого предполагается организовать локализацию продукции. В частности, принимая во внимание, что весь объем будущих вводов ВЭС до 2024 года составит чуть более 3 ГВт (например, в Китае вводится в несколько раз больше мощностей лишь за год), уместно задаться вопросом: какой экономический эффект возможно получить от такой локализации?
В Бразилии и Турции локализация предусматривалась для освоения гораздо больших рынков — 15 ГВт и 20 ГВт соответственно. И конечно же, экономический эффект больших объемов влияет на стоимость локализации производства. Эффект масштаба производства — определяющий при формировании себестоимости продукции, в том числе и для ВИЭ-энергетики. Две производственные линии изготовления лопастей ветроэнергетической установки всегда будут менее эффективны, чем четыре или шесть, — из-за более высокой доли постоянных затрат в производстве. Количество же производственных линий прямо зависит от объема рынка, который требуется обслужить.
Поэтому неудивительно, что в российских реалиях локализация приводит к росту затрат на производство по сравнению с заводской ценой крупных вендоров. Причина очевидна — создание локализованного производства требует больших стартовых инвестиций, которые распределяются на относительно малый объем продукции.
Закон против ветра
Тяжелой проблемой стала и отсталость или вообще непригодность имеющихся норм регулирования технологической части ветрогенерации. Опыт реализации ветропарка в Ульяновске показал, что приспособленный за десятилетия под традиционную «большую» энергетику нормативный аппарат очень мешает реализовывать проекты ВИЭ.
Одна из основных причин этого — предъявление к ветроэнергетической установке, которая является оборудованием, требований как к стационарным высотным зданиям и сооружениям, масштабы которых сейчас нетрудно увидеть в любом крупном городе. Да, ветряк может быть настолько же высок, но это легкосборная типовая конструкция, выпускаемая крупной серией и надлежащим образом сертифицированная. У нас же по градостроительному законодательству к ней предъявляются требования как к уникальному объекту капитального строительства! Выше 100 метров — добро пожаловать в «эксклюзивную» категорию! Но позвольте, какая «уникальность» заключается в объекте, выпускаемый массовой серией? Высокие башни имеют, как правило, ветряки мощностью более нескольких сотен киловатт, а согласно данным Мировой ассоциации ветроэнергетики, таких в мире насчитывается более 200 тысяч. О какой уникальности технических решений может идти речь при таком тиражировании?
В результате отнесения к уникальному объекту совершенно типовой проект ветропарка (каким он является за рубежом) превращается в объект, требующий отдельного детального рассмотрения, с предъявлением нерелевантных требований по обеспечению устойчивости конструктивных элементов, заимствованных из высотного строительства. И это уже привело к удорожанию стоимости фундаментов ветропарков в полтора-два раза относительно мировых аналогов — вследствие необходимости постоянного перепроектирования и перерасхода материалов из-за повышенных коэффициентов запасов прочности, да и на прохождение согласований нужно отвести два-три дополнительных месяца, так как уникальные объекты подпадают под государственную экспертизу проектной документации.
В итоге из-за такого подхода к регулированию у российских проектов в области ВИЭ нетипичный для мировой практики срок реализации — в полтора-два раза дольше, а в довершение всего, еще и стоимость выполнения строительно-монтажных и электротехнических работ в два — два с половиной раза выше.
Дай резерв и забор
Исключительной особенностью российской энергетики является и стопроцентное резервирование всей системы выдачи электрической мощности объекта генерации в сеть, причем объекты ВИЭ тут не исключение. Но выработка ВЭС или солнечной электростанции никак не может считаться гарантированной — ведь ветер или солнце то есть, то его нет, или он уже не той скорости или силы излучения… Из-за этого в годовом балансе выработки электроэнергии ВЭС и СЭС учитываются с нулевой выработкой. Отсюда риторический вопрос: а так ли необходимо строить и содержать электрическое хозяйство, возможности которого почти никогда не будут использованы?
Отдельный разговор — о терминах, определениях и классификациях в обширном пласте российского законодательства. Как следует из названия, ВЭС или СЭС — это электростанция. А электростанция – это промышленное предприятие как общее определение и объект топливно-энергетического комплекса (ТЭК) как частность. Именно отсюда вытекают массовые несообразности и даже нелепости в нормативном регулировании, финалом которых вновь становится удорожание объектов ВЭС и СЭС. Хороший пример — дороги. Так как ВЭС или СЭС — это промышленное предприятие по определению, то, согласно строительным нормам проектирования автодорог, на территории предприятия должны быть проложены дороги, соответствующие по качеству дорогам общего пользования — широкие, асфальтированные, с насыпью и водоотводными канавами, трубами дренажа, знаками и дорожной разметкой. И это для тех дорог, которые фактически будут загружены только в момент строительства ВЭС и СЭС! В период эксплуатации по ним будет ездить разве что пара легковых автомобилей с персоналом и тракторы.
Нормальная практика строительства зарубежных ВЭС — использование гравийных и даже грунтовых дорог, если они обладают необходимой несущей способностью. Что, разумеется, гораздо дешевле укладки асфальтового полотна с полным профилем основания.
А что же, собственно, нам принесет объект ТЭК как таковой? Он принесет комплекс мероприятий по организации охраны периметра объекта, противодействия террористическим актам и чрезвычайным ситуациям, помимо всего прочего. Прежде всего, это означает, что должно быть установлено ограждение периметра, организован режим въезда-выезда, обеспечена охрана объекта, обеспечены меры по предохранению персонала электростанции от воздействия вероятных поражающих факторов (например, устроены бомбоубежища). И существующие нормы не делают разницы между традиционным объектом ТЭК и объектом ВИЭ. Но эта разница не только существует, но местами колоссальна. В первую очередь ВЭС или СЭС отличается от традиционного объекта ТЭК своими линейными размерами: обычная электростанция мощностью тысячи мегаватт легко может уместиться на территории даже меньшей, чем ВЭС мощностью 35 МВт! С учетом сложной конфигурации земельных участков под ВЭС охраняемый периметр объекта может достигать десятков километров.
То же самое можно сказать и про коллег по «нормативному несчастью» из солнечной энергетики — один из крупнейших солнечных кластеров в Индии проектной мощностью 2000 МВт плотно разместился на площади более 4800 га. Для зарубежных ВЭС из охранных мероприятий характерна только установка знаков предупреждения о нахождении в зоне объекта, видеонаблюдение и периодический осмотр ветроэнергетических установок. Естественно, такой комплекс мер обходится много дешевле, чем российский набор.
Какая станция без коров
Выше упоминались вопросы, связанные с земельными отношениями. Главный из них — процедура обязательного перевода земель под ВЭС и СЭС в земли промышленности. А следствием этого становится не только увеличение длительности процедуры оформления земель на несколько месяцев, но и изъятие земель из сельскохозяйственного оборота. Но объект ВИЭ (что ВЭС, что солнечная электростанция — СЭС) гораздо менее «плотный» по размещению, чем традиционный объект энергетики, и совокупный объем выводимых из сельскохозяйственного обращения земель при существующей программе поддержки ВИЭ будет исчисляться уже десятками тысяч гектаров. В то время как сельскохозяйственные работы на зарубежных ВЭС могут проводиться без ограничений (периметр-то открытый), а на СЭС, как правило, запускают скот для «очистки» территории от травы, что приносит пользу с точки зрения противопожарной защиты территории. И, что интересно, в этом симбиозе выигрывают обе стороны, так как фермер за своими посевами и стадами глядит ничуть не менее строго, чем собственник объекта ВИЭ, получает ренту за пользование землями и отнюдь не заинтересован в исчезновении такого «доброго соседа».
Таким образом, можно достаточно уверенно констатировать, что мало просто объявить конкурс на строительство объектов ВИЭ — обязательно нужно пересмотреть и систему регуляторики, жесткость требований которой в отношении объектов ВИЭ сегодня напоминает скорее о методах средневековой инквизиции, чем о современных практиках.
Процесс изменения нормативного-технического регулирования под давлением вскрывшихся проблем был запущен в начале 2017 года. Аппарат правительства Российской Федерации дал необходимые поручения профильным министерствам и ведомствам. На начало 2018 года пока нельзя отметить какие-то явные успехи в этом безусловно трудном деле корректировки российского законодательства и технологического регулирования, но будем надеяться, что приведенные аргументы достаточно убедительны для того, чтобы эту работу не прекращать. Ведь ВИЭ теперь и в России является полноправным участником энергетического рынка, а с развитием технологий и удорожанием ископаемого топлива они вполне могут достигнуть такого снижения себестоимости производства, что заставят «подвинуться» традиционную топливную энергетику.
