Прошлое — место тесное. Все хорошие события, даты и территории «заняты», растащены по национальным историям, поэтому столь нелегко приходится тем странам и народам, кто с опозданием вступил на путь формирования своего «великого» прошлого. С каким трудом втискивается в глубь веков Украина. Как нелегко приходится азиатским и африканским странам и народам отвоевать свою историю в европоцентрированном прошлом. Марк Ферро пишет: «В огромной части мира, находящейся в южных широтах, освободившиеся народы деколонизируют свою историю, привлекая подчас те же средства, какими пользо­вались колонизаторы. Они просто конструируют себе про­шлое, противоположное тому, что им навязывали прежде… Ссылаясь на прошлое, легче овладеть настоящим, придать легитимность власти, обосновать претензии»*.

Не многие страны исторически суверенны. Понятие исторического суверенитета включает в себя право государства на самостоятельную трактовку своего прошлого и признание верности этой трактовки другими государствами и обществами. Он обеспечивается наличием исторической теории, позволяющей создать положительное прошлое страны и народа, а также ясно понятой и сформулированной исторической политикой, проводимой обществом и государством и обеспечивающей продвижение истории, созданной на базе этой теории. На сегодня безусловным историческим суверенитетом обладают лишь западные страны и те из народов и государств, чье прошлое никому не мешает. Первые создают социальные теории, на основе которых историки всего мира пишут свою историю, на суверенитет других просто никто не посягает.

Исторический суверенитет обеспечивается развитой исторической теорией, обилием подтверждающих ее исторических текстов и артефактов, а также высоким уровнем квалификации историков и других специалистов, создающих образы прошлого: литераторов, сценаристов, режиссеров. Образ войны 1812 года до сих пор в сознании наших соотечественников больше формирует Лев Толстой, чем историки, посвятившие многие тома Отечественной войне.

Важную роль в обеспечении суверенитета над прошлым играет и историческая политика, которая должна обеспечивать своевременное выявление и противодействие угрозам для государства и общества, которые исходят от тех или иных образов прошлого, построенных на основе неприемлемых для государства и общества исторических теорий. Это противодействие должно быть прежде всего идейным и лишь в крайнем случае включать в себя запретительные меры по распространению в стране таких образов прошлого, которые представляют собой угрозу национальной безопасности, разжигания национальной розни и распространения сепаратизма.

Активную историческую политику государства вынуждены проводить и в том случае, если их научное сообщество не способно создавать убедительные положительные образы прошлого на основе собственных оригинальных исторических теорий. В современной России таких признанных историческим сообществом теорий нет, поэтому иногда она вынужденно опирается на задел советской истории, а вот на Украине на него опереться по идейным соображениям нельзя, поэтому их история напоминает лоскутное одеяло, сотканное из фактов разного качества и объединенных обрывками всевозможных теорий. Она неубедительна и потому пригодна лишь для внутреннего потребления, да и то в ограниченных масштабах.

Роль исторической политики особенно возрастает в тех случаях, когда цели общества и государства определяются прошлым и обосновываются исторически, становясь основой национальной идентичности и главным идейным содержанием государственности. В такой ситуации находится сегодняшняя Россия, отказавшаяся от западного либерального проекта и только формирующая свой проект будущего. В этих условиях прошлое становится не только идентификационной основой нации, но и ориентиром развития. Поскольку ценности общества и государства черпаются из прошлого, они невольно становятся заложниками своей истории и при создании негативного исторического образа могут быстро девальвироваться. Так случилось с Советским Союзом на конечном этапе его существования, когда идея коммунизма оказалась нереализуемой, и созданный в перестройку негативный образ советского прошлого стал тем тараном, который разрушил советское настоящее. Солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» сделал для развала СССР больше, чем «все империалистические разведки» вместе взятые.

Прошлое может не играть большой роли в обществе в том случае, если его идентичность основывается на проекте будущего. Тогда даже негативное прошлое не имеет большого значения и не может сильно влиять на настоящее. В начальный период существования СССР, когда вера в коммунизм еще не была подорвана реальностью, самодержавное прошлое представлялось в основном негативным. Только эпизоды классовой борьбы и ее герои составляли положительные события и персонажи. Прежние «бунтовщики» Емельян Пугачев и Степан Разин были провозглашены национальными героями.

Объявив царскую Россию тюрьмой народов, большевики решительно отмежевались от негативного прошлого и перенесли сплачивающие советский народ ценности в будущее, в коммунизм. Однако вследствие того, что коммунизм все не наступал, перед войной Сталин был вынужден обратиться к некоторым фигурам и событиям прошлого, «реабилитировав» ряд полководцев и эпизодов военного прошлого, но не затронув в целом негативного образа российского прошлого, созданного на базе исторического материализма.

Теоретической основой существования исторической политики и исторического суверенитета является нынешний способ построения образа прошлого. В научной своей части он создается при помощи теории, представляющей собой идеальный образ прошлого, которым руководствуется историк; исторических фактов, отбираемых и создаваемых при помощи теории; и методологии построения образа прошлого. Главное звено в этой триаде — теория, поскольку без нее невозможно даже отобрать необходимые факты, отделив нужные от ненужных. Теория определяет и методологию создания прошлого.

Теория — это идеальная конструкция, созданная историком и приводящая в понятный для сознания вид внешнюю или внутреннюю реальность, и она, по утверждению Реймона Арона, «предшествует истории»**, предшествует фактам. Например, вся русская история была представлена Сергеем Соловьевым в рамках теоретической «схемы перехода от родового быта» к «быту государственному», и Василий Клю­чевский утверждает, что «когда Соловьев начинал пи­сать первый том своей “Истории России”, процесс русской исторической жизни, как он понимал его, уже представлял­ся ему вполне ясно и оставалось только изложить его в подробностях…»***. Теория предшествовала фактам. Образ русской истории у Соловьева был создан, осталось его только наполнить событиями, людьми, действиями.

Теория определяет применяемую фактуру. Если историк верит в свою теорию, то его невозможно переубедить фактами, поскольку на них у него всегда найдется не меньше контрфактов. Старая история рушится не под воздействием фактических данных, а под влиянием новой исторической теории, которая, опираясь на другие данные, становится более убедительной в глазах историка и его читателей, чем прежний образ прошлого. Так, советская история, основывающаяся на историческом материализме, была разрушена либеральной историей в рекордно короткие сроки — два-три года.

С идеями нужно бороться, выдвигая более убедительные концепции истории.

ТАСС

К сожалению, с крушением исторического материализма российские историки остались без собственной убедительной и работающей теории прошлого. Почти все используемые ими концепции заимствованы на Западе, а они не подходят для создания положительного российского прошлого. В основе любых современных западных теорий лежит либерализм. Наличие или отсутствие свободы — главная оценочная мерка, с которой либеральный историк подходит к событиям прошлого. Надо признать, что русский народ делал свою историю, опираясь на нелиберальные ценности — православие, справедливость. И когда российское прошлое оценивают с этих позиций, оно выглядит впечатляюще. Как выглядит наша история с либеральных позиций, лучше всего дают представление сочинения Ричарда Пайпса — это ужасное прошлое ужасного народа.

Образ прошлого всегда входил в состав мировоззренческой картины мира, и только последние двести лет он создавался преимущественно при помощи научной истории, до этого прошлое формировалось при опоре на религию, философию, литературу, мифы. Сегодня научная история опять не является главным создателем прошлого. Гораздо большую роль, начинают играть другие средства: кино, телевидение, интернет, фантастика, литература. Далеко не все их образы прошлого строятся на научной истории.

В сфере российской культуры есть четкое понимание исторических ориентиров, их вырабатывает и проводит в жизнь министр и историк Владимир Мединский. Он исходит из ясно сформулированной концепции, которая заключается в следовании национальным интересам при создании образа прошлого. Такой подход соответствует задаче формирования патриотизма как национальной идеи и сплочению народов России на основе великого прошлого. При этом, как заявляет сам Мединский, это не обязательно научно построенное прошлое. Многие мифы играют гораздо более важную роль в сохранении современной России, чем научно установленные факты. Именно поэтому созданный корреспондентом «Красной Звезды» миф о 28 панфиловцах гораздо правдивее сухого расследования прокуратуры послевоенного времени.

Для сохранения исторического суверенитета необходимо проводить активную историческую политику, которая определяет идеи, способные формировать картину прошлого. Де-факто такая политика проводилась и проводится всегда. Например, сегодня у нас законодательно закреплено запрещение фашистских, экстремистских религиозных и некоторых иных идей, которые также активно формируют свой образ прошлого. Недавно псевдолиберальное научное сообщество фактически пыталось запретить создание образа прошлого на основе национальных интересов России, лишив Владимира Мединского ученой степени. Таким образом, они попытались присвоить себе право определять историческую политику. Это им не удалось.

Современные учебники истории все чаще создаются не на основе строгих научных исследований и установленных фактов, а на базе консенсуса ученых, политиков, представителей общественности. Большую пользу во второй половине 2000-х годов принесли обсуждения исторических учебников в Общественной палате РФ. В результате консенсуса, который был достигнут в ходе обсуждения в Российском историческом и Российском военно-историческом обществах в сотрудничестве с РАН, Концепции нового учебно-методического комплекса истории России, по просьбе татарских историков термин «татаро-монгольское иго» был заменен на «систему зависимости русских земель от ордынских ханов (так называемое ордынское иго)». А термин «язычество» заменили «более нейтральным» — «традиционные верования». Был учтен еще ряд предложений национальных историков.

Этот опыт надо шире использовать для того, чтобы минимизировать потери от негативной истории, которую все чаще создают и ученые-историки, руководствующиеся заимствованными западными теориями, и историки–любители, преследующие свои политические, чаще всего националистические, цели.

Прямое участие государства в деликатном деле создания образа прошлого должно быть минимальным. Его мощь и сила должны использоваться только в соответствии с законодательством, для пресечения попыток использовать прошлое для сепаратизма и экстремизма. В качестве центров, вырабатывающих консенсус по историческим вопросам, могли бы выступать Общественная палата РФ, Российское историческое и Российское военно-историческое общества, которые тесно связаны и с наукой, и с обществом. С этой целью при обществах можно было бы создать соответствующие экспертные комиссии и советы, вырабатывающие консенсусные решения по наиболее важным вопросам прошлого.

*Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. — М.: Книжный Клуб. С. 9.

**Арон Р. Избранное: Введение в философию истории: М.-СПб., 2000. С.288. 

***Ключевский В.О. Сочинения. М.,1989. Т.7. С.138.