Обращаясь к Федеральному собранию 1 марта этого года, президент России Владимир Путин заявил, что одна из ключевых задач на предстоящее десятилетие — уверенный, долгосрочный рост реальных доходов граждан. Кроме того, президент заявил, что за шесть лет необходимо как минимум вдвое снизить уровень бедности.
Тут важно понимать, что бедность видится чиновниками и экономистами не так, как людьми, столкнувшимися с ней в своей повседневной жизни.
Понятие бедности в экономической теории и практике довольно условно: за неимением неоспоримых методик выявления уровня бедности (и не только поэтому) оно содержит немалую долю произвола.
Кого считать бедным?
Прежде всего, чтобы государство руками своих чиновников могло работать с понятием бедности, требуется этот самый уровень бедности увязать с законодательством, то есть вывести на официальный уровень. В нашей стране для этого используется понятие прожиточного минимума, который устанавливается местными властями в каждом российском регионе: к примеру, постановлением правительства Москвы от 15.03.2018 среднедушевой прожиточный минимум в столице за четвертый квартал 2017 года равняется 15 397 рублям. Для страны в целом прожиточный минимум задается правительством РФ, но, с учетом колоссальной неоднородности российских регионов, эта цифра для многих практических задач так же малоинформативна, как средняя температура по больнице. В общем виде методика расчета прожиточного минимума описывается в постановлении правительства РФ от 29.01.2013 № 56. Соответственно, граждане, чьи доходы оказались ниже официального прожиточного минимума, признаются государством бедными.
Периодически организации, претендующие на роль мозговых центров, публикуют свои представления об уровне бедности в стране, но без раскрытия методик такие расчеты вызывают невольный скепсис — уж слишком много тонких методологических мест, позволяющих как завысить, так и занизить количество бедных. Сделать это можно, например, оперируя в расчетах более дорогими или более дешевыми товарами-субститутами, фильтруя исходные статистические данные определенным образом и проч.
Сама по себе необходимость переводить экономические выкладки в закон вносит в процесс определения прожиточного минимума элемент торга и поиска компромиссов. В принципе, уже на одном этом этапе могут оказаться выхолощены изначально добросовестные экономические оценки. И это при том, что никакая добросовестность не может гарантировать полной адекватности и точности оценок такого рода: приходится работать лишь с более или менее точными цифрами. Как нетрудно убедиться, ознакомившись с законом о прожиточном минимуме, наличие экспертных коэффициентов и стоимостных величин в формулах открывает возможность для расчетного творчества. Пример: значение очень важного соотношения непродовольственных и продовольственных расходов просто экспертно постулируется на уровне 50% со ссылкой на другой закон (№ 227-ФЗ «О потребительской корзине в целом по Российской Федерации» от 03.12.2012), в котором эта величина также не аргументируется.
Второй компонент, определяющий степень бедности, — уровень доходов. Существует множество способов подсчитать доход, но ни один не гарантирует точного результата. Зачастую бывает просто невозможно получить достоверные данные, особенно если граждане скрывают свои доходы или если необходимые данные по той ли иной причине попросту не собираются органами статистики. Поэтому в качестве некоего приближения — весьма грубого, но востребованного — можно использовать показатель душевого валового внутреннего продукта (ВВП), то есть отношение ВВП страны за год к среднегодовой численности населения этой страны. Теоретически душевой валовой национальный доход (ВНД) точнее отражает доходы населения, но на практике его расчеты сталкиваются со своими методологическими трудностями. Для целей же данной статьи разница в значениях ВВП и ВНД и вовсе пренебрежимо мала. Так, ВВП России в 2016 году, по данным Всемирного банка, составил 86,0 трлн рублей в ценах 2016 года, а ВНД — 83,7 трлн рублей в ценах того же года. Большой плюс ВВП — распространенность этого показателя, позволяющая проводить гораздо больше сопоставлений без дополнительных расчетов, просто обращаясь к чужим результатам.
И тут мы подходим к проблеме, которая уже без малого полвека обсуждается в научной экономической литературе и всего лет десять назад стала появляться в политической повестке глав государств. Речь идет о применимости ВВП для представления доходов населения. Причем критики не грешат на точность значения, как можно было бы подумать, а сомневаются в уместности этого показателя в принципе. И вот почему.
Счастье не в чугуне
В 1974 году американский экономист Ричард Истерлин заметил, что рост ВВП не коррелирует с ростом уровня субъективной удовлетворенности населения. Это наблюдение получило название «парадокс Истерлина», а дебаты вокруг его публикации вдохнули жизнь в раздел экономической теории, позже получивший название «экономика счастья». Несмотря на броское название, экономика счастья не занимается метафизикой, под счастьем здесь понимают то, что в научной литературе называют родственными терминами «субъективная удовлетворенность», «субъективное благополучие», «субъективное качество жизни» и т. п. Наблюдение Истерлина оказалось весьма неоднозначным. По сей день ведется спор о его справедливости: приводятся статистические данные как в поддержку, так и в опровержение парадокса. Так, в 2010 году Истерлин подтвердил описанное им ранее расхождение, а в 2012 году вышла статья Дэниела Сакса, Бетси Стивенсон и Джастина Вулферса, в которой на данных Gallup была показана положительная логарифмическая зависимость счастья от душевого ВВП Но вне зависимости от исхода противостояния двух теоретических лагерей бесспорная значимость парадокса Истерлина заключается в привлечении необходимого внимания к стародавней проблеме: насколько рядовому человеку важен рост составляющих ВВП? Скажем, намного ли счастливее становятся люди от того, что в их стране удваивается выплавка чугуна? Николя Саркози в 2009 году, в бытность президентом Франции, предложил использовать «счастье» наряду с такими традиционными показателями, как ВВП, для оценки развития государства. А годом позже два нобелевских лауреата — Джозеф Стиглиц и Амартия Сен — выпустили книгу с красноречивым названием и звучным подзаголовком «Неверно оценивая нашу жизнь: Почему ВВП не имеет смысла?».
Согласно исследованиям**, проводившимся в ЦЭМИ РАН еще в 2009 году, парадокс объясним. Важным отличием тех исследований было то, что они не были сугубо эмпирическими, когда к статистическим данным механически применяются эконометрические методы и представляется результат. В ходе тех исследований создавалась аналитическая компьютерная модель, воспроизводящая некоторые аспекты поведения людей, и при помощи этой модели проводились имитационные вычисления. Эти вычисления показали, что по мере роста душевого ВВП счастье меняется неравномерно. При очень низких уровнях душевого ВВП счастье едва реагирует на небольшие приросты. По мере роста дохода наступает этап, когда увеличение душевого ВВП начинает подталкивать уровень счастья вверх. Когда же доход достигает некоторого достаточно высокого уровня, начинается новая фаза безразличия счастья к возрастанию душевого ВВП. Другими словами, если население прозябает в нищете, ему мало небольшого увеличения доходов, чтобы почувствовать качественные перемены в своей жизни. Если же люди богаты, то они просто не замечают приростов дохода в силу их несущественности. Но при средних доходах рост душевого ВВП все-таки увеличивает счастье.
Россия сегодня находится на втором этапе, когда счастье чувствительно к ВВП. С середины 90-х годов прошлого века мы заметно приблизились к странам, где материальное благополучие не определяет счастье.
Для некоторых задач аргументом в пользу изучения счастья является интегральность этого понятия: оно неразделимо вбирает в себя все факторы, которые сам респондент считает важными. Взять, к примеру, неравенство доходов. Сломано много копий в спорах, полезно оно или вредно и где находится золотая середина. Но очевидно, что значимость неравенства для личного счастья будет различной для разных доходных групп. Одно дело, если человек живет впроголодь, а его сосед, получая в двадцать раз больше, объедается икрой; и совсем другое — если человек сам катается как сыр в масле, а его сосед, получая в двадцать раз больше, имеет на три особняка больше. Да и личное отношение к неравенству у всех разное: кого-то снедает зависть, а другой и внимания не обращает. С точки зрения счастья же будет важен не абсолютный уровень расслоения, а то, как он воспринимается индивидом.
ЕЛЕНА ПЛАТОНОВА
Сколько вам нужно для счастья?
Есть, разумеется, свои подводные камни и в экономике счастья. Пожалуй, главный из них — способ получения сведений о самоощущении людей. На сегодня для этого почти безальтернативно используются социологические опросы. Интервьюеры прибегают к специфическим вопросам вроде «Насколько вы в целом удовлетворены жизнью (по шкале от 0 до 10)?» или «Представьте себе лестницу со ступеньками, пронумерованными от 0 до 10. Пусть верхняя ступень — это наилучшая для вас жизнь, а нижняя — наихудшая. Если верхняя ступенька — это 10, а нижняя — 0, то на какой ступени, по вашим ощущениям, вы сейчас находитесь?» Кстати, последний подход, именуемый «лестницей Кэнтрила», используется в том числе компанией Gallup и при составлении Всемирного доклада о счастье ООН.
Помимо различных методологических недостатков есть еще одно соображение, очень важное при измерении счастья: результаты часто оказываются зашумлены из-за культурных установок респондентов. Дело в том, что в каких-то странах просто не принято жаловаться на жизнь, а в других, наоборот, жители, находясь в схожих жизненных обстоятельствах, будут рассказывать обо всех своих тревогах. Естественно, опрос покажет более высокий уровень счастья в обществе, в котором предпочитают терпеть молча. Так что сегодня невозможно наверняка защитить результаты от искажения вследствие культурных установок: зачастую интервьюерам остается только гадать, раскрыл человек в ответе свое внутреннее состояние или же отделался общепринятым ответом.
Закономерно возникает вопрос: а каков тот заветный уровень доходов, после которого деньги становятся вторичны для жизни? Сразу оговоримся, что все имеющиеся оценки очень грубые. Более того, для нашей страны не проводились масштабные специализированные исследования, поэтому придется экстраполировать на нас результаты, полученные в зарубежных исследованиях, нередко охватывавших и Россию. Это, конечно, снижает точность оценок, но другого варианта пока нет.
Стоит также пояснить, что, когда речь идет об увеличении счастья, подразумевается длительное увеличение — на протяжении года и более. Ибо любая самая дорогая покупка может принести удовольствие, но в подавляющем большинстве случаев это удовольствие очень быстро проходит, не оставляя отпечатка на долгосрочных ощущениях.
Как оказывается, разброс оценок пороговых значений очень большой.
Например, нобелевские лауреаты Даниел Канеман и Ангус Дитон в совместной статье*** отмечают, что увеличение годового дохода до уровня выше 75 тыс. долларов США не дает прироста эмоционального благополучия (читай: счастья). Если с поправкой на инфляцию пересчитать сумму в современных долларах (учитывая, что статья была написана в 2010 году), а затем перевести ее по паритету покупательной способности в рубли (использовался коэффициент ППС, рассчитанный ОЭСР по 2017 году и равный 24,548 рубля за доллар), то получится, что для современной России речь идет о годовом доходе около 2,1 млн рублей (или же 176 тыс. в месяц). То есть о доходе, почти в пять раз превышающем среднюю зарплату по стране, не говоря уж о доходах пенсионеров и людей, живущих на пособия. Но есть и более скромные оценки.
Британский экономист Ричард Лэйард в книге «Счастье: Уроки новой науки» (2005) заявил, что «для стран с [годовым] доходом более 20 тысяч долларов США на душу населения дополнительный доход не связан с приростом счастья». Выполнив аналогичные расчеты, получаем достаточный уровень доходов в 53 тыс. рублей в месяц.
В более ранней (2002) работе**** Бруно Фрей и Алоис Штутцер приводят показатель 10 тыс. долларов США в год, что примерно соответствует нашим 28 тыс. рублей в месяц.
На самом деле получившийся разброс слишком большой. По мнению Бетси Стивенсон и Джастина Вулферса*****, большинство оценок попадают в диапазон от 8 тыс. до 25 тыс. долларов США в год, то есть от 17 тыс. до 55 тыс. рублей в месяц.
Взвешивать оценки, выполненные в разные годы по разным методикам, нецелесообразно. Поэтому, если в качестве грубого ориентира взять простую среднюю от двух крайних значений, мы получим ежемесячный доход приблизительно в 96 тыс. рублей в месяц.
Для сравнения: по данным Росстата, в январе 2018 года средний душевой доход в нашей стране составил 23,5 тыс. рублей, а среднемесячная начисленная зарплата — 38,4 тыс. рублей. Как видим, минимальный порог в 17 тыс. рублей в месяц мы все-таки перешагнули, но до более весомой величины 96 тыс. рублей пока еще очень далеко.
Конечно, следует держать в уме огромный разброс по доходам на территории нашей страны. Если для Москвы и нефтегазовых районов Западной Сибири месячный доход 96 тыс. рублей не рядовой, но и не фантастический, то для депрессивных регионов это просто феноменальная сумма.
ТАСС
Цена всеобщего удовольствия
Подсчитать дополнительную нагрузку федерального бюджета от повышения уровня российского счастья довольно затруднительно, но можно сделать грубые оценки. Только сначала надо будет ответить как минимум на два морально-политических вопроса, выходящих за рамки экономического обоснования.
Во-первых, должно ли государство обеспечивать настолько высокий уровень доходов, что он лишит деньги их стимулирующей к труду функции? По всей видимости, ответы гражданина и государства будут диаметрально противоположными. Для большинства людей чем выше доход, тем лучше. Однако на сегодняшний день получение заработной платы с бонусами — главная мотивация к труду, и, ослабляя эту мотивацию, государство рискует понизить производительность. Второй вопрос, требующий ответа: должно ли государство обеспечивать такой же уровень доходов для пенсионеров? Ведь по большому счету размер пенсии должен быть пропорционален тому, сколько человек заработал за время трудовой деятельности.
Однако искать ответы на такие вопросы имеет смысл только в ходе общественных дискуссий. Здесь же предположим ярко выраженную социальную направленность государства и что оно обязуется обеспечить вышеназванный доход и работникам бюджетной сферы, и пенсионерам. Хотя наверняка этим двум категориям граждан подойдут разные уровни доходов для достижения одинакового уровня счастья в силу того, что обычно их расходы различаются. Однако нет приемлемых статистических данных, чтобы внести подобные поправки в расчеты.
Согласно Росстату, средняя месячная зарплата в федеральных бюджетных учреждениях в 2016 году (за 2017-й данные пока недоступны) была 43 888 рублей при занятости почти 3,9 млн человек. По данным Пенсионного фонда России (ПФР), число пенсионеров, получающих пенсию в ПФР, в 2016 году составляло 42,9 млн человек, при этом, по данным Росстата, средняя назначенная пенсия составила 12 080,9 рубля в месяц. Таким образом, из федерального бюджета требовалось примерно 690 млрд рублей.
Если же довести уровень доходов указанных групп до 96 тыс. рублей в месяц, то нагрузка подскочит до 4,5 трлн рублей. При запланированных на 2018 год бюджетных доходах 15,3 трлн рублей такая социальная программа нереалистична (тем более что бюджет и так сверстан с дефицитом).
Федеральный бюджетный сектор рассмотрен здесь потому, что он имеет самое непосредственное отношение к госбюджету и намного проще оценить его влияние на доходы. Ситуацию во внебюджетном секторе изменить гораздо сложнее: нельзя одним лишь распоряжением правительства, без повышения эффективности экономики, поднять заработные платы. В свете рассматриваемой проблемы интересна еще одна цель, заявленная в том же послании Федеральному собранию, — увеличение отечественного ВВП в полтора раза к середине следующего десятилетия. Учитывая уровень доходов в России, стоит ожидать, что счастье отреагирует на увеличение душевого ВВП и тоже вырастет. Однако количественно оценить прирост счастья в таком случае затруднительно — как минимум из-за отсутствия необходимых статистических данных. Но даже грубые оценки показывают, что достаточно среднего по меркам развитых стран дохода, чтобы снять остроту проблемы бедности и серьезно поднять уровень общенародного счастья.
