Председатель совета директоров Банка Интеза, президент Ассоциации «Познаём Евразию» профессор Антонио Фаллико — один из немногих западных бизнесменов, который публично и последовательно выступает за сохранение и расширение экономических связей Европы с Россией. Новый санкционный виток апреля 2018 года поставил под удар торговые и денежные потоки крупнейших российских компаний. Возник вопрос: можем ли мы рассчитывать на эффективное сотрудничество с зарубежными партнерами? Или пора выстраивать новые обходные торговые и финансовые пути? Мы поговорили с господином Фаллико о том, как и когда может закончиться давление на Россию. Но начали разговор с более конкретных, хотя и не менее интересных вопросов: кто выиграл от расчистки российского банковского рынка и как Банк Интеза планирует на нем развиваться?
— Профессор, прежде всего хотелось бы узнать, как Банк Интеза пережил кризисный период после 2014 года и как чувствует себя сейчас?
— Эти годы были непростыми для всех — прежде всего из-за девальвации рубля, из-за цен на нефть. Санкции тоже сыграли свою негативную роль. Но российский Банк Интеза достаточно хорошо среагировал. Мы действовали без особых эмоций, холодно. Стало ясно, что надо было реструктурировать кредиты многих наших клиентов. Кроме того, мы смогли участвовать в крупных сделках в России. Мы продолжали финансировать отрасли, которые нам близки, — инфраструктуру, энергетику. Приятным сюрпризом стало то, что мы выиграли тендер на приватизацию доли «Роснефти», хотя в этом тендере участвовало много международных банков, в том числе американских, и гораздо более крупных, чем мы. Мы также работали с нашим российско-итальянским фондом, который продолжал входить в капитал российских компаний. В общем, мы вели себя так же, как российские банки и российские компании, то есть приспосабливались к условиям кризиса, проявляли креативность, чтобы соответствовать ситуации. В целом мы хорошо работали, клиенты довольны.
— Что касается российских банков, то для многих из них кризис закончился вовсе не так радужно…
— Могу сказать, что нам пришлось пересмотреть свой подход к российскому рынку, потому что с него ушли многие банки. Поэтому появилось много новых клиентов, включая крупные и очень интересные корпорации. В этих условиях мы сейчас считаем, что должны продолжать развиваться так, как мы развиваемся, у нас нет необходимости что-либо приобретать на рынке.
Наша материнская компания, Группа Интеза Санпаоло, очень привержена российскому рынку. Когда наш руководитель господин Карло Мессина был в Москве и президент Владимир Путин вручал ему орден Дружбы, в ответ на прямой вопрос, как глава группы смотрит на перспективы работы в России, господин Мессина подтвердил сохраняющийся интерес. Материнская компания нас поддерживает, и благодаря ее поддержке мы можем развивать здесь бизнес.
— Получается, что вы тот самый банк, который выиграл от консолидации банковского сектора и его очистки. Тем не менее в 2015–2016 годах вы показывали операционные убытки, хотя 2017-й закрыли с небольшой прибылью. С чем это связано?
— Нам приходилось делать резервы. Три-четыре крупные российские компании столкнулись с серьезными проблемами, и хотя они продолжали выплачивать проценты, нам пришлось реструктурировать их кредиты и создать резервы. Мы очень, очень консервативный банк. Поэтому мы резервируем сто процентов всех сумм, которые не оплачиваются через 15 дней после истечения срока.
— Это сверх требований ЦБ?
— Да. Когда клиент перестает платить через 30 дней после истечения срока, в среднем 50–52 процента этой суммы по требованиям ЦБ мы должны резервировать. Но наши внутренние регламенты требуют от нас еще больше увеличить объем резервирования. Поэтому у нас существует большая масса резервов, которая весьма серьезно сказалась на наших доходах. Но банк жив и продолжает развиваться.
Инвестировать в космос, заработать на комиссиях
— Можете ли вы назвать стратегические цели Банка Интеза на ближайшие три-пять лет? К примеру, многие банки, столкнувшись с проблемами в кредитовании юрлиц, решили переориентироваться на работу с физлицами. Нет ли у вас таких идей?
— Мы универсальный банк. Естественно, в ритейле мы не можем и не собираемся конкурировать с крупными банками. Поэтому мы хотели бы построить солидный private banking, чтобы предоставлять клиентам возможность использовать их деньги, даже с риском, но с большей выгодой. В этой части у нас есть продукты, которых в России пока не существует. Мы работаем с подразделениями, которыми располагает Интеза Санпаоло в сфере private banking в Лондоне, в Люксембурге и в Швейцарии. Сейчас в этом сегменте Группа Интеза Санпаоло управляет одним триллионом евро. И, как часть финансовой группы, мы можем, используя продукты, которые имеют другие ее структурные подразделения, мобилизовать в России существенные средства и внести немалый вклад в объем средств под управлением глобальной структуры. Сейчас наши коллеги из Лондона, Люксембурга и Швейцарии работают вместе с нами над тем, чтобы русифицировать эти продукты.
— Вы считаете, что на российском рынке private banking еще есть место и спрос?
— В ноябре прошлого года мы провели в Лугано один из наших двусторонних деловых семинаров. Огромный интерес был на нем проявлен в том числе к сегменту private banking. Ступенькой выше — wealth management, дальше — строительство крупного частного капитала, включая производственные активы. Для этого у нас существует фабрика специализированных продуктов в Люксембурге, SEB.
Еще одно направление, которым мы хотели бы заняться, — это принципиально новое корпоративное и инвестиционное финансирование.
— Что вы имеете в виду?
— Мы хотели бы создать корзину продуктов, которые не только давали бы компании финансирование, но и показывали клиенту пути развития его бизнеса. Это не только консультации — это, например, показывать пути направлений для экспорта. То есть сводить с реальными покупателями. И все это в рамках сети в 44 странах, где присутствует Группа Интеза. В Италии мы уже создали структуру такого типа. Там работают около ста человек, специализирующихся на различных отраслях. Они располагают банком данных, состоящим из 12 миллионов наших клиентов — предприятий разного размера. Это дает нам возможность в режиме реального времени понимать, кто что продает, кто что покупает. В отношении таких продуктов для бизнеса у нас в России не будет много конкурентов.
Еще одна вещь, о которой я хотел бы упомянуть: мы хотим специализироваться на подлинных инновациях. Пять лет назад Интеза Санпаоло создала специальный инновационный центр. Там работает около пятисот специалистов по самым разным отраслям: космос, виртуальная реальность, искусственный разум, интернет вещей… По этим направлениям мы финансируем предприятия на первом этапе, даже стартапы, в которые банк входит в качестве участника. На Петербургском форуме мы проводим специальную сессию по инновациям, сейчас планируем привезти туда реальных обладателей патентов и технологий, которые смогут выйти на рынок. Это касается конкретных отраслей, к которым, как мы смогли установить, есть явный интерес у российской экономики. Инновации для нас — это не модное слово. Это направление работы, которое позволило нам как банку действовать принципиально по-новому. Быть не просто сейфом с ключом, а иметь определенные интеллектуальные запасы, интеллектуальные направления работы и новые сферы деятельности. Мы хотим, чтобы новинки не заставали нас врасплох, а чтобы мы сами их готовили.
— С точки зрения прибыльности это уже дает какие-то плоды?
— Конечно! Если раньше обслуживание выданных кредитов обеспечивало 80 процентов поступлений Банка Интеза, то по итогам 2018 года мы надеемся, что это будет 66 процентов. В идеале традиционное обслуживание клиентов будет приносить 66 процентов, а остальное будет обеспечиваться такими новыми направлениями. Вообще, ведь все дело в соотношении costs и income — издержек и доходов. Здесь, в России, у нас это соотношение тяжеловато — около 75 процентов. В среднем по группе — 48 процентов. В корпоративном кредитовании — 30 процентов, в ритейле — 56,4. А мы хотим, чтобы и в России к концу 2019 года соотношение costs и income было порядка 50 процентов.
— А традиционное кредитование с его процентным доходом менее рентабельно, чем дополнительные услуги с их комиссиями…
— Банк может зарабатывать больше, повышая уровень услуг, переместив привлеченные средства из депозитов в сегмент не слишком рискованных инвестиций. Поддерживать предприятия не только в обычных направлениях, но и помогать им находить каналы сбыта. Все это приносит доход. И мы хотели бы, чтобы к 2023 году доходы от кредитования составляли 40 процентов, а доходы от комиссионных видов бизнеса (подразумевая в первую очередь комиссии за сложные услуги) — 60 процентов.
— Один из способов повышения комиссионных доходов для банка — investment banking. В этой сфере у вас в России какие планы?
— Если говорить об investment banking, то мы тут действуем как часть глобальной группы и можем предоставлять возможность реструктурировать кредиты, выпускать бонды и евробонды, а также реструктурировать предприятия в группы. Последнее довольно актуально. Часто мы сталкиваемся с предприятиями, которые, казалось бы, входят в группу, а на самом деле это не группа, а просто набор предприятий без холдинга, без системы. Еще одна опция investment banking — помогать предприятиям продавать или покупать активы. Все это мы хотим развивать здесь, в России. С сентября мы будем иметь здесь команду, которая сейчас находится в Милане и в Лондоне, она будет заниматься именно investment banking. Это позволит консолидировать наш бизнес в России. Мы сможем распространить свои услуги на регионы, где в этом есть необходимость. Это дает нам дополнительную связь с деятельностью материнской компании, которая для нас является огромным мультипликатором — с точки зрения не только капитала, но и компетенций.
У ваших банков все хорошо
— Вернемся к событиям в российской банковской системе. Почти десять лет назад, давая интервью «Эксперту», вы сказали: плохо, что в российской банковской системе очень много мелких банков с капиталом меньше пяти миллионов евро, что российскому рынку нужна консолидация. Сейчас, на ваш взгляд, он наконец достиг нужной степени консолидации? И как быть с тем, что за это время произошло серьезное огосударствление банковской системы?
— С моей точки зрения, процесс позитивный и Банк России проводит хорошую работу. Думаю, консолидация и очистка рынка закончится, когда нынешняя санкционная конъюнктура будет завершаться.
— Мы, как клиенты российских банков и как граждане, обеспокоены тем, что санация обходится дорого, и мы совсем не уверены, что государственные банки будут поворотливыми и прозрачными.
— Я лично позитивно оцениваю ваши банки. Да, в России банки с государственным участием занимают на рынке гораздо большую долю, нежели в других странах. Но я вижу, что внутри банковской системы происходит большое движение, которое нацелено на то, чтобы «переодеться», сменить «шкуру».
Конечно, когда один банк контролирует примерно половину всех частных вкладов, это заставляет задуматься. Это не значит, что это плохо: это не плохо и не хорошо. Это надо соотносить с ценами и с возможностями для оказания услуг. Но в этих условиях Банк России должен предоставить всем игрокам на этом рынке одинаковые права и возможности в самом конкретном применении. Надо принимать в расчет и настроение людей: после всех кризисов, после всех потерь, когда они видят, что есть государственный банк, в который они положили деньги, и эти деньги, несмотря ни на что, все еще там находятся, — конечно, они пойдут туда. Поэтому было бы теоретически хорошо, чтобы в России было много солидных, крупных игроков и не происходило монополизации. Но надо учитывать историю, традиции. Надо считаться с готовностью или отсутствием готовности клиентов рисковать.
Кстати, сейчас мы, финансовые институты, находимся на развилке. Даже у тех банков, которые располагают огромными вкладами в рублях и в валюте, объемы привлеченных средств непропорциональны объему реальных инвестиций. В результате получается, что эти депозиты — пассив, который лежит грузом на счетах банков. Если банк не в состоянии их использовать, он должен каким-то образом приводить их в движение, переходить от депозитов к инвестициям. Но каков аппетит клиентов к риску? Готовы ли они рисковать? Это интересный момент, который может привести российские банки к глобальной конкуренции. Например, возьмем сегмент private banking: я уверен, что даже маленькие банки могут очень помешать в этом плане крупнейшим.
— Несмотря на серьезный контроль, Банк России почти никогда не может выявить двойную бухгалтерию в банках. Создается впечатление, что регулятор просто старается максимально упростить себе жизнь.
— Мы должны думать не только об этих аспектах, но еще и о макроуровне. Если экономика развивается в санкционных условиях — а мы видели, что российская экономика хорошо среагировала на эту новую ситуацию, — то в ней нет места для так называемых pocket banks, карманных банков. А те банки, которые хотят сопровождать развитие экономики, должны быть прозрачными. Они должны показывать на деле, что они способны работать в рыночных условиях. Помимо чисто российского аспекта есть и глобальный: во всем мире банки становятся принципиально другими. Через десять лет мы будем называть банком нечто совершенно другое, нежели мы понимаем под этим словом сейчас. Я вам приведу пример. Сейчас много говорят о блокчейне. Появляется много игроков, которые хотят заменить банки в сегменте платежей, конкуренция в сфере финансовых услуг усиливается. Чтобы сохранить свою роль и в будущем, коммерческим банкам надо много инвестировать в технологию блокчейн и ассоциироваться с глобальными финансовыми игроками — конечно, сокращая свою долю в плате за проведение финансовых транзакций и время на проведение операций. А не инвестировать в эту сферу значит уступать площадку этим новым игрокам. Но сколько банков в состоянии выдержать такую конкуренцию? Даже не в России, а в той же Европе? Так что российский тренд вполне оправдан и разумен — рационализировать число банков, делать рынок еще более прозрачным и одновременно идти в том направлении, в котором развивается и глобальный финансовый сектор — к созданию цифровых банков.
— Вы сказали, что скоро мы будем называть банком совсем не то, что сейчас. Сейчас все движется к тому, что банком будет приложение в телефоне, а нам как клиентам будет все равно, кто и как будет обеспечивать нам платеж.
— Нет. Мы согласны, что надо упрощать платежи, сделать их менее дорогостоящими, более эффективными, но все равно для этого нужно регулирование. Это касается не только обслуживания платежей, но и всего, к чему относится блокчейн. Например, мы как коммерческий банк интересуемся импортом, экспортом. Существуют так называемые аккредитивы. Это уже сложные платежи. В этом сегменте блокчейн позволяет сократить и время, и расходы. Мы, как и еще несколько международных банков, уже работаем над этой проблематикой, готовимся к этому новому подходу. Но мы хотим, чтобы это четко регулировалось — иначе риски будут слишком велики.
Еще три года
— До недавнего времени мы все считали, что глобальный капитал аполитичен и руководствуется лишь выгодой. Даже после 2014 года нерезиденты покупали наши ОФЗ. Тем не менее ситуация, которая сложилась вокруг «Русала», полностью уничтожила такое представление. Как, на ваш взгляд, будет строиться взаимодействие глобальной финансовой системы с российскими компаниями — как попавшими в список SDN, так и со всеми остальными?
— Нынешний момент не слишком веселый. Мы оказались в контексте опасного и сильного геополитического противостояния. В среднесрочном плане задача состоит в том, чтобы изолировать Россию, в долгосрочном плане — чтобы поставить на колени и Россию, и Китай. Мое личное мнение состоит в том, что у этой тенденции нет большой перспективы. Россия правильно делает, что расширяет евразийское пространство до Китая, Индии, Пакистана. Сейчас возникает новый политический амбициозный план строительства пространства от Атлантического до Тихого океана. Это стратегия. А что насчет тактики? Пока Трамп не решит свои внутренние проблемы, его действия будут еще более вредными для России, нежели это было раньше.
— А Европа? Насколько однороден европейский финансовый истеблишмент в своем отношении к России?
— Европа — это армия, в которой солдаты идут куда хотят. Раньше говорили, что в Европе хорошо то, что хорошо для Германии. Но сейчас это уже не так. Германия, пусть и, скажем так, ставит себя на атлантическую сторону, но бизнес отпускать не хочет и цепляется за него зубами. Я думаю, что «Северный поток — 2», нравится это кому-то или не нравится, будет спасен. Слишком большой интерес к нему у Германии. Потому что Германия понимает: если она не станет газовым хабом на нынешних условиях, рано или поздно она должна будет иметь дело с более дорогим американским газом.
Франция ведет свою игру. Но и президент Макрон хочет развивать в России французский бизнес.
Если говорить о моей стране, она всегда занимала выжидательную позицию. Она всегда голосовала за санкции, потому что ее заставляли, но вместе с тем она старается помогать компаниям, которые работают в России. Таким образом, есть официальная дипломатия — слепая, которая не осознает, что она может завести нас в пропасть. И есть дипломатия бизнеса — реалистичная, которая исходит из того, что с Россией и другими европейскими странами надо считаться. Нужно сказать, что те партии, которые выиграли сейчас на выборах в Италии, заявляли себя как друзья России во время предвыборной кампании и после нее. Я не совсем уверен, что, когда придет срок продлевать эти санкции, они будут автоматически голосовать за продление.
Австрия, например, уже показала, что не берет под козырек перед последними санкциями. Австрийский канцлер публично говорит, что не хочет голосовать за новые санкции против России. Такая реакция Австрии интересна, потому что, наверное, перед тем как занимать публичную позицию, австрийцы советуются с немцами.
— Это внушает некоторую надежду.
— Мир находится в движении. Когда закончится эта холодная война, которая хуже прежней, мы не знаем. Но тенденция состоит в том, что мы придем к миру, в котором не будет одной страны, которая всеми командует и говорит, кто и что должен делать. Я для себя положил три года. Я думаю, что за это время Трамп сможет решить свои внутренние проблемы. Когда я говорю о трех годах, я при этом верю в культуру, я верю в людей, которые смогут оказать влияние на ту политику, которая сейчас ведет нас к гибели. Всеобщей гибели.
При этом надо иметь в виду, что у Соединенных Штатов дела не настолько хороши, как они хотели бы это представить. Европа тоже нельзя сказать, что жирует. Одним из фундаментальных параметров в валовом внутреннем продукте является внутреннее потребление — но надо понимать, как происходит это потребление: в кредит. Когда дефицит бюджета доходит до 130, 140, 150 процентов ВВП, это о многом говорит.
— Учитывая долларизацию мировой экономики, те же США могут очень долго держать на высоком уровне свой дефицит бюджета и госдолг.
— Не уверен. Там много пузырей, и не только финансовых, хотя я не желаю, чтобы они лопнули. Но ежегодный рост долга составляет примерно триллион долларов, страна практически деиндустриализирована, так что будем осторожными в оценках. Я знаю по примеру Италии: когда наш госдолг доходит до 125–130 процентов ВВП, надо провести революцию в своих мозгах. Если мы говорим об ожиданиях на пятилетнюю перспективу, я думаю, что Россия не должна закрываться, замыкаться в себе. Внешняя политика, которую она проводит, мудрая. Президенту РФ удалось консолидировать значительную часть своей поддержки.
— А как себя чувствует банковский сектор Европы?
— Я очень осторожен. В целом, я считаю, европейская банковская система находится не в таком уж плохом состоянии. В Италии были случаи дефолта. Там вмешалось государство, сохранив депозиты клиентов. Наша группа тоже сыграла свою роль — мы за ноль евро купили два средних практически разорившихся банка, санировали их и сейчас занимаемся оплатой тех депозитов, которые имели государственные гарантии, но без привлечения государственных денег. Итальянские банки всегда подвергались изучению, анализу, контролю, стресс-тестам и за небольшими исключениями все это выдержали.
— То есть в них нет скелетов?
— Это касается тех, где стресс-тест показал, что все в порядке. Мы не будем зарывать голову в песок и говорить, что не видим, что случилось с самым старым банком в мире Monte dei Paschi, который практически национализирован. Но я бы хотел посмотреть, в Германии на уровне земельных банков много ли найдется таких, которые смогут выдать такие же показатели, как итальянские?
Но в целом европейские банки не чувствуют себя плохо. Конечно, многое надо изменить, надо избавиться от застывших кредитов на десятки миллиардов евро. Для этого существуют технические инструменты, и надо просто иметь смелость сделать это.
