Главное в сценографии «Трех сестер», как очень часто бывает в мхатовских постановках Богомолова, — экраны, куда проецируют крупные планы актеров. Персонажи пьесы существуют в очерченном светящимися контурами пространстве, где расставлены диваны, стулья и стол. В отличие от очень похожей декорации, в которой разыгрывается другая мхатовская постановка Богомолова — «Мужья и жены» Вуди Аллена, здесь есть еще пианино как примета быта XIX века. Но в ходе спектакля оно так и не зазвучит. Дарья Мороз, играющая роль барона Тузенбаха, всего лишь изображает игру на музыкальном инструменте, напевая «Давайте выпьем, Наташа, сухого вина». Она поет, не вынимая дымящейся сигареты изо рта, — в образе, который не соотносится ни со спектаклем, ни с песней. И сама песня выпадает из логики спектакля, и звучащая из динамиков композиция «My Heart Belong To Daddy» просто заполняет паузу, пока на сцене выстраивается мизансцена, но то и другое так или иначе превращается в символический жест, не подлежащий трактовке.
Не пытаться трактовать Чехова, не стараться искать в его пьесе какой-то скрытый смысл — он в ней существует сам по себе. Богомолов в очередной раз вступает в заочную полемику со Станиславским и его концепцией психологического театра. И до конца непонятно, что именно выхолостилось: теория или практика. То ли система Станиславского перестала соответствовать происходящему за стенами театра, то ли сама жизнь — в нее вписываться. «Три сестры» Богомолов интерпретирует как реалити-шоу, которое мы можем наблюдать во всех ракурсах. Его герои не пытаются нас чем-то удивить. Они просто произносят свои реплики, делая это иногда не совсем внятно, несмотря на то что у каждого есть микрофон и даже тихо сказанная фраза должна быть слышна зрителям. Актеры разговаривают с подчеркнуто бытовой интонацией, заставляя чеховский текст работать в новом, возможно не совсем привычном для него режиме.
Зритель вынужден вслушиваться, и это дает неожиданный эффект усиления концентрации смысла сказанных слов: за физическим усилием следует интеллектуальное. Персонажи почти не проявляют свои эмоции. Актеры, перед тем как войти, словно надевают на лицо маску и не расстаются с ней до окончания действия. Наиболее выразителен барон Тузенбах, который с самого начала пьесы играет безнадежную любовь и обреченность на гибель. Штабс-капитан Соленый — в его роли на сцену выходит Евгений Перевалов — не выказывает намерения убить именно Тузенбаха, но по его виду мы сразу понимаем: он недоволен как положением дел в мире, так и местом, которое там занимает. Иван Чебутыкин — эту роль исполняет Александр Семчев — демонстрирует разочарование в жизни и вместе с тем бессилие что-либо в ней изменить. Та небрежность, с которой они произносят свои реплики, лишь подчеркивает их бессмысленность.
Этим приемом Богомолов усиливает контраст между бытовыми фразами и возвышенными. Персонажи произносят их на одной ноте, с одинаковой интонацией, подчеркивая тем самым, что всего лишь пытаются заполнить зияющую перед их глазами пустоту жизни. Идея светлого будущего и какого-то необыкновенного бытия, которое наступит через столетия, — лейтмотив пьесы, как и переезд в Москву — всего лишь надежда, позволяющая героям пьесы совершить побег из внутренней реальности. Автор лишает своих героев, Ольгу, Машу и Ирину, надежды и на побег из внешней реальности — обрывает все нити, которые могли бы им помочь выбраться из провинции. На реплику Чебутыкина: «…одним бароном больше, одним меньше — не всё ли равно?» — зал реагирует смехом. Беспристрастно сыгранная пьеса Чехова, с одной стороны, позволяет нам понять, что есть вещи, которые за последние сто с лишним лет ничуть не изменились, с другой — показывает, до какой степени мы стали на них иначе реагировать. Времена меняются, и тексты Чехова меняются вместе с ними.
