Майкла Манна, автора целого ряда монографий, уже ставших классическими, по талантам и влиянию на современную социологию многие ученые сравнивают с Максом Вебером.
Издательский дом «Дело» начал издание на русском языке его четырехтомника «Источники социальной власти» (The Sources of Social Power). В нем Манн обращается к историческому анализу существа власти и социальных изменений. В отличие от других теоретиков, усматривавших в обществе какой-то один источник власти (например, марксисты видели его в капитале), Манн считает, что власть имеет четыре главных источника: экономический, идеологический, военный и политический, и ни один из них не является решающим. И что нет простой эволюционной или связанной с развитием модели социального изменения. Сложность переплетения этих источников власти делает социальных акторов неспособными полностью осознавать социальную ситуацию, в которой они находятся. Именно это делает непредсказуемым результат человеческих действий.
Недавно в России вышел заключительный том четырехтомника, остальные на подходе, и это, видимо, не случайно — для массового российского читателя он может быть наиболее интересен, так как посвящен современности, 1945–2011 годам. Мы расскажем именно о четвертом томе, поскольку в нем автор уделяет основное внимание краху советской модели и становлению нового российского государства, подъему Китая, развитию американского лидерства и его ослаблению в последние годы, наконец, переходу от социального государства к неолиберальному на Западе. И сконцентрируемся в своем очерке на описании Манном побед и поражений идеологии неолиберализма, которая изменила судьбы мира и оказалась стержнем тридцатипятилетия с середины 70-х годов ХХ века до конца первого десятилетия века XXI, потому что именно отношение к ней определяет взгляд автора на современный мир.
Неолиберализм и неизбежность Трампа
Мы используем для характеристики неолиберализма слово «идеология» вслед за Манном, который считал его не просто экономической теорией, а именно всеобъемлющей идеологией, аналогичной социализму или христианству, которая судит о мире как о ристалище сил добра и зла, и за неолиберализмом, естественно, закреплено исключительное право на трансцедентальное добро.
Но в отличие от других идеологий, которые возникали снизу, часто испытывая ожесточенное сопротивление элит, неолиберализм, как замечает другой известный политолог Дэвид Харви, которого цитирует Манн, был политическим проектом, призванным «восстановить власть экономических элит», подорванную за годы послевоенного «золотого тридцатилетия» социального государства и кейнсианской политики, направленной на смягчение классовых противоречий.
Как пишет Манн, это был реванш богатых, которые не только восстановили свою политическую и экономическую власть, но и отвоевали у бедных многие из их социальных достижений, что вылилось в резкое увеличение разрыва между ними: богатые стали многократно богаче, несмотря на все кризисы, а может, даже благодаря им, в то время как рабочие и большинство среднего класса в лучшем случае ничего не потеряли, хотя в большинстве своем их положение ухудшилось.
Любая идеология неолиберализма характерна тем, что ее адепты проводят эти принципы в жизнь, пренебрегая соображениями здравого смысла. А любые свои поражения списывают на родимые пятна прошлого. И мы это хорошо знаем как на примере нашего советского прошлого, так и на примере экономической политики наших реформаторов. Но именно из-за этих свойств любая идеология рано или поздно терпит поражение.
И, кстати, хотя в книге Манна рассматривается период до 2011 года, а издана книга в 2013-м, то есть задолго до победы Трампа, Манн показывает, что традиционная американская элита, для которой характерно «сочетание капиталистической коррумпированности, построенной на фантазиях идеологии и политической некомпетентности», должна была неизбежно потерпеть поражение и открыть дорогу политикам вроде Дональда Трампа или Берни Сандерса.
Неолиберализм и пиррова победа экономических элит
Манн усматривает четыре принципиальные теоретические ошибки неолиберализма, которые в конце концов фактически привели его к поражению даже в такой цитадели неолиберализма, как США, и феномен Трампа тому подтверждение.
Во-первых, вопреки утверждениям неолибералов рынок не является естественным феноменом, регулируемым свободной игрой рыночных сил. Во всем мире рынок возникал и постоянно поддерживается благодаря целенаправленной человеческой деятельности.
Во-вторых, процесс управления обществом не может происходить посредством саморегулирования. А противоположные утверждения неолибералов — чистейший утопизм.
В-третьих, рынки не упраздняют власть, как утверждают неолибералы, а по-другому ее распределяют. «Если дать рынкам больше власти, то возрастет власть тех, кто уже располагает большей частью рыночных ресурсов, и сокращает власть тех, у кого рыночных ресурсов меньше».
И, наконец, в-четвертых, в современном мире, где господствуют гигантские авторитарно управляемые корпорации, не существует постулируемой неолибералами связи между рынком и свободой. Пример тому — пестуемый неолибералами, в том числе российскими, Пиночет.
Но со всем этим идеологическим мороком можно было как-то смириться, если бы неолиберализм обеспечивал экономический рост и процветание. Но, как замечает Манн, «неолиберализм и снижение темпов роста не просто коррелируют между собой — неолиберализм в чистом виде порождает низкие темпы роста экономики». И это мы в России тоже знаем на примере нашей собственной экономики, которой доморощенные неолибералы обещают чуть ли не двадцатилетний застой.
Одним из главных последствий неолиберальной экономической политики стала, по мнению Манна, финансиализация экономики ведущих развитых стран, многие из которых подверглись разрушительной деиндустриализации. О чем теперь постоянно и толкует Трамп, собирающийся вернуть промышленность в Штаты. В этих условиях, как замечает Манн, обращаясь к Кейнсу, «предпринимательство превращается в пузырь в водовороте спекуляций». И продолжает эту замечательную цитату великого экономиста: «Когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом деятельности игорного дома, трудно ожидать хороших результатов». Так ведь это тоже про современную Россию: непрерывно лопающиеся от собственных спекуляций банки, которые спасает государство, и неспособная развиваться из-за спекулятивно дорогих кредитов промышленность.
Неолибералы не ограничились идеологическими проповедями и основанной на них идеологической властью. На откуп финансовым институтам, как замечает Манн, была отдана экономика и политика США. Именно они стали основным поставщиком кадров для администрации президента и правительства. Таким образом в их руках оказалась и политическая, и экономическая власть, а заодно и военная. И это во многом предопределило тот авантюризм, который присущ американской внешней политике последние десятилетия, когда Америка развязала целый ряд ничем, кроме идеологии, не оправданных войн. А кроме того, рост значимости — политической и экономической — финансового сектора был одной из главных причин великой неолиберальной депрессии 2008 года, но в ее основе, по мнению Манна, в первую очередь лежала слабость реальной экономики, слабость промышленного производства. И неужели российский читатель не увидит в этом прямой аналогии с реалиями нашей экономики?
В результате мировой капитализм накопил гигантские долги, подтачивающие его устойчивость. Истинными создателями стоимости этого неолиберального капитализма стали банкиры, а «долги, которыми они распоряжались, стали ключевым фактором мировой экономики», которую они привели к «великой рецессии». Но проблема не в долгах как таковых. «При капитализме, — отмечает Манн, — задолженность, то есть всего лишь инвестиция, рассматриваемая под другим углом, является нормой». И напоминает, что Шумпетер назвал капитализм «такой формой частной собственности, при которой инновации осуществляются на заемные средства». (Напомнить бы об этом нашим банкирам и финансовым властям, которые держат промышленность на голодном финансовом пайке.) Проблема в том, что эти долги порождены не промышленными инновациями, которые рано или поздно окупаются, а безумными спекуляциями. Так, стоимость всех деривативов, главного предмета спекуляции, составила к 2008 году 680 трлн долларов — это 16 мировых ВВП.
В оковах неолиберализма
Судьба Советского Союза, по мнению Манна, была предопределена двумя обстоятельствами. Во-первых, политическими ошибками Михаила Горбачева, которые в конце концов привели к экономическому кризису. А во-вторых, и это главное, «Горбачев, как и более поздние неолибералы, недооценивал проблему роли власти в переходе от государственного управления к рыночному». Более того, Горбачев реагировал на неудачи ослаблением партийно-государственного режима, «не предложив ничего взамен в качестве гаранта законности и порядка». А без законности и порядка такое сложное государство, каким был СССР, неизбежно распадается, даже если большинство народов СССР этого не хотели, потому что закон и порядок нужны, чтобы удерживать в узде в первую очередь элиты. Горбачев проявил себя как «морально мужественный, но некомпетентный человек, который обладал властью, достаточной для того, чтобы сокрушать институты, но недостаточной для того, чтобы воссоздавать их».
Горбачеву наследовали реформаторы-неолибералы, которые, не считаясь с особенностями экономической системы России, наследовавшей 70 лет плановой экономики, превратившей народное хозяйство Союза в одну сверхбольшую монополию, решили, что буквально за полгода решительными мерами приведут ее в царство преуспевающего капитализма. Непонимание особенностей России, замешанное на неолиберальной ортодоксии, недооценивавшей роль государства в становлении и развитии экономики, привели страну к экономическому краху. «Командная система была разрушена, но на смену ей ничего не пришло». Реформаторы полагали, что свободный рынок сам займет ее место. Этого не произошло и не могло произойти. Взамен мы получили ужасные страдания людей, в результате чего, как отмечает Манн, «преждевременной смертью умерло 10 млн человек, что примерно равняется числу жертв сталинских репрессий». И тут Манн делает очень важное замечание: «Зверства, которые несет рынок, могут быть и не столь заметны по сравнению с плановым хозяйством, но страдания людей и уровень смертности могут оказаться похожими».
Этого избежал Китай — именно потому, по мнению Манна, что его руководство, проводя радикальные реформы, сохранило в своих руках рычаги всех источников власти: идеологического, экономического, политического и военного. И дело тут не в том, что Россия выбрала путь демократии, а Китай остался коммунистическим: демократия не меньше, чем автократия, основана на роли государства, на законе и порядке.
Ясно, что после столь суровых оценок усилий российских реформаторов Манн достаточно позитивно оценивает усилия Владимира Путина по наведению порядка, восстановлению дееспособности государственных институтов и укрощению олигархов, хотя и критически оценивает многие другие стороны современной российской жизни, характерные для стран победившего неолиберализма. В первую очередь постоянно возрастающий разрыв между богатыми и бедными. «России в ХХ веке не повезло: она пережила целых две революции. Конечно, Россию можно считать экспериментальным случаем проверки пределов разумного в деятельности человека и его неспособности находить адекватный выход из кризисов, им же самим созданных». Заметим, не абстрактного человека, а элит.
Манн, Майкл Источники социальной власти. В 4 тт. Т. 4. Глобализации: 1945–2011 годы. — М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. — 678 с. Тираж 1000 экз.
