Россия вступает в политическую эпоху, которая будет характеризоваться нарастающим социальным напряжением и необходимостью пересборки всей партийно-политической системы. Результаты выборов 9 сентября не только оказались неприятными для власти, показали лишь малую долю перспективы протестного голосования, но и обнажили сокращающийся ресурс поддержки «Единой России» со стороны президента. Главная проблема в том, что власть исчерпала возможности технологической накачки рейтингов и ЕР, и чиновничьего аппарата. Более того, ближайшее утверждение пенсионной реформы и продолжающееся снижение уровня жизни могут усилить социальное напряжение. Если не удастся создать условия для экономического роста, парламентские выборы 2021 года обещают много сюрпризов. И если сейчас не начать обновление системы и восстановление доверия людей к госинститутам, к транзитному периоду мы вполне можем прийти в разобранном состоянии. На фоне внешнего давления это грозит острой непредсказуемостью.
Основной вопрос в том, кто возьмет на себя ответственность инициировать дискуссию о переменах. В 2018 году система власти ощутимо консолидировалась. Пенсионную реформу поддержали все ветви власти, и даже парламентская оппозиция не нашла силы выразить громкое недовольство. Девятого сентября население выказало свое отношение к этой консолидации, пока только в адрес «Единой России» и кремлевских кадров. Но это лишь одна сторона медали. Другой эффект консолидации заключается в неготовности институтов власти и центров силы начинать диалог о переменах в отсутствие сигналов сверху, тогда как проблемные сигналы снизу уже хорошо ощущаются на разных уровнях. В результате под ударом оказывается вся вертикально интегрированная система госуправления. Но отсутствие хотя бы у части элит гибкости и готовности брать на себя ответственность за те или иные проблемные точки может дорого обойтись стране.
Глубина потерь
Результаты 9 сентября оказались в целом хуже, чем рассчитывали функционеры «Единой России», однако назвать их провальными для партии власти нельзя. В среднем по стране ЕР набрала более 60% голосов на выборах всех уровней. Из 16 кампаний по выборам в законодательные собрания в 13 регионах «Единая Россия» заняла первое место. С другой стороны, почти повсеместно ЕР ухудшила свой результат. В парламентах трех регионов — Хакасии, Иркутской и Ульяновской областей —единороссам не удалось получить большинства. Там их обошла КПРФ. Как и в городских думах Великого Новгорода, Тольятти и Сызрани. В Якутске единоросс Александр Саввинов проиграл выборы мэра — городом будет управлять член Партии возрождения России Сардана Авксентьева. Это чисто протестное голосование: людям не понравилось силовое давление на популярного депутата Владимира Федорова. Его «отодвинули» от выборов, и он попросил голосовать за Авксентьеву. Народ поддержал.
Как гром среди ясного неба — второй тур сразу в четырех регионах. Но и здесь единороссы оправдываются: мол, все дело в странных кадровых решениях — ставка была сделана на непопулярных политиков, которые к тому же провалили свои избирательные кампании и не урегулировали внутренние межэлитные конфликты. Это верно лишь отчасти. В Хакасии глава Виктор Зимин вышел во второй тур с коммунистом Валентином Коноваловым (32,42% против 44,81%). В Хабаровском крае губернатор Вячеслав Шпорт набрал 35,62%, а кандидат от ЛДПР Сергей Фургал — 35,81%. Но здесь, по крайней мере, наблюдалась политическая борьба. Во Владимирской области мы наблюдаем совсем фантасмагорический результат, когда волна протестного голосования вынесла на второе место представителя ЛДПР Владимира Сипягина, как говорят эксперты — кандидата технического (главный соперник губернатора представитель КПРФ Максим Шевченко не прошел муниципальный фильтр). Он набрал 31,36% голосов, а глава области Светлана Орлова — 36,42%.
Помимо протестного голосования в этих регионах сработал запрос населения на перемены. А вот в Приморском крае не повезло временно исполняющему обязанности губернатора Андрею Тарасенко, который не успел толком освоиться на новом месте. Он получил 46,56% голосов и во втором туре сразится с коммунистом Андреем Ищенко (24,63%). На результаты кандидата Кремля могли повлиять последствия тайфуна Джеби, обрушившегося на регион в начале сентября. Плюс принципиальное нежелание «натягивать» цифры голосования, подмечают некоторые эксперты, и многозначительно указывают на Алтайский край, где врио Виктор Томенко едва пересек 50-процентную отсечку (53,61%).
Впрочем, у Андрея Тарасенко есть все шансы беспроблемно одолеть оппонента во втором туре, чего не скажешь о других неудачниках 9 сентября. Перспективы Орловой, Шпорта и Зимина неочевидны. При этом возникает сильное беспокойство по поводу будущего этих регионов, поскольку некоторые их соперники мало надеялись на итоговую победу, не разрабатывали программ регионального развития и испытывают недостаток кадров. По сообщениям с мест, такая ситуация наблюдается повсеместно и на более локальном уровне — в заксах и муниципалитетах. К власти приходят молодые и необстрелянные политики и чиновники, которые не имеют представления, что делать с внезапно выросшими обязательствами. Такой вот побочный эффект недоверия вертикали, который стоит принять во внимание на грядущих голосованиях иного масштаба. И еще заметка на полях: если с оппозиционными командами власть научилась ладить, то внезапно выраженная поддержка случайного кандидата приводит всю политическую кампанию в состояние непредсказуемого хаоса.
Выборы в два тура в последний раз проходили в 2015 году, когда Иркутскую область возглавил коммунист Сергей Левченко. А сразу несколько вторых туров перенесут нас в далекий 2004 год, после которого прямые выборы губернаторов отменили вовсе. Тогда, впрочем, и конкуренция была выше, а оппозиционные партии серьезно боролись за власть. В этом же году оппоненты «Единой России» сразу в нескольких регионах убрали сильных делегатов (например, в Новосибирской и Омской областях, Алтайском крае). Наблюдались политические размены и на уровне одномандатных округов. Если бы не такая лояльность, прежде всего коммунистов, трудно представить себе количество вторых туров и проваленных единороссами регионов.
Несмотря на общие позитивные цифры «Единой России», необходимо заметить, что плохие результаты по партспискам ей удалось сбалансировать лишь победами одномандатников — сказалось кадровое доминирование ЕР.
Сигналы новые и старые
Партийный победитель 9 сентября в целом не был откровением и накануне голосования, однако выборы рассматривались как сигнальные и для Москвы, и для регионов, и для различных политических сил. Сигналы оказались весьма тревожными.
Недовольство перемещается из локально митинговых столиц в бедную провинцию, которая еще недавно была стабильным поставщиком голосов для партии власти. Пенсионный законопроект добавил к падению доходов ощущение бесперспективности. В итоге люди пошли голосовать против власти. Особенно это заметно на Дальнем Востоке. Конечно, это традиционно вибрирующий регион на любых выборах. Конечно, целевые программы развития этой территории буксуют. Люди продолжают уезжать и не связывают свой голос ни с этой землей, ни с этой властью. Однако голосуют вахтовики и обычные труженики, работающие в тяжких климатических условиях, которым маячит перспектива десяти лишних трудовых лет. А также их семьи, в целом привыкшие полагаться на пенсионные выплаты.
«Единая Россия» теряет поддержку в малых и крупных городах, административных центрах, областных столицах. А ведь еще стоит учесть фактор невысокой явки (в среднем до 40%). Москва и Подмосковье на этом фоне показывают образцовый результат для власти. Сергей Собянин при схожей с 2013 годом явке увеличивает свой результат в количественном выражении (1 582 762 голоса против 1 193 178 голосов в 2013-м). В Московской области лидирует Андрей Воробьев. Эти безусловно дистиллированные выборы тем не менее показательны: в Подмосковье бушуют мусорные протесты, в Москве ворочается несистемная оппозиция. Но никто не думает показать властям фигу, проголосовав за коммунистов Вадима Кумина или Константина Черемесова. Недовольные остались дома.
В провинции же начинают разворачиваться процессы, которые должны насторожить центр. Региональные элиты не только конфликтуют друг с другом, но и начинают выражать недовольство экономической политикой Москвы. Уменьшающийся «пирог» иногда приводит к объединению враждующих кланов против ставленника Москвы. Мандат президента губернатору-технократу больше не гарантирует беспроблемной победы на выборах и хотя бы показной лояльности местных элит. Президентский политический ресурс кое-где вообще перестал быть выигрышным фактором. В некоторых регионах впервые за долгое время разрешили использовать лозунг «Единая Россия — команда президента», и это не сработало. В Иркутской области, скажем, конкуренцию выиграла «команда губернатора». Негативное влияние на рейтинги партии власти оказало и выступление Владимира Путина по поводу пенсионной реформы.
Бенефициарами 9 сентября оказались партии парламентской оппозиции, которые еще недавно хоронили всем миром. В некоторых малых городах результаты КПРФ взлетели до невероятных 50–60%. Судя по ряду заявлений, не все в партии отдают отчет, что обязаны таким результатом протестному голосованию и отсутствию альтернативы.
Повысившиеся показатели КПРФ и ЛДПР внушают тревогу. Во-первых, у партийного истеблишмента создается впечатление, что он вновь вернулся в большую игру, перемены, в том числе кадровые, излишни и рискованны. Во-вторых, обнаруженная конкуренция за губернаторский пост вовсе не приведет к серьезной борьбе на грядущих выборах, а вызовет в большинстве случаев лишь более обстоятельные политические размены. Так, уже поползли слухи, что КПРФ отказывается от борьбы за губернаторские посты в Приморье и Хакасии, посчитав, что Андрея Клычкова (Орловская область) и Сергея Левченко (Иркутская область) партии достаточно. А брать на себя политическую ответственность за бесперспективные регионы Дальнего Востока и Сибири означает рушить рейтинги в преддверии 2021 года.
Есть, впрочем, другая, более оптимистичная точка зрения на развитие партийно-политического процесса. Хорошо считан сигнал о том, что выборы действительно стали прозрачнее и легитимнее. Различные нарушения и административный ресурс перестают оказывать серьезное влияние на итоговый результат. Это понимает не только избиратель, но и местные элиты, а также местные партийные ячейки, которые не всегда готовы идти на поводу у федеральных соглашателей. Цена «второго» претендента на губернаторский пост резко вырастает, под него идут спонсоры, ему легче собирать подписи депутатов для прохождения муниципального фильтра. Это прямая дорога к долгожданной региональной конкуренции.
Что дальше
Девятого сентября оформился старт новой политической эпохи (как бы претенциозно это ни звучало), которая начинается с серьезной эрозии институтов госуправления, а должна закончиться важнейшим решением о транзите президентской власти. В марте 2018 года Владимир Путин использовал последний ресурс «посткрымского консенсуса». По сути, свой личный ресурс, который долгое время распространялся на всю систему, а сегодня больше не представляет иммунитет ни чиновникам, ни политикам. За последние четыре года население страны получило сильнейшую инъекцию понимания ценности стабильного развития в дополнение к страхам повторения хаоса 1990-х. Но в то же время оформилось желание перемен — с конкретными адресатами и запросами. Бедность и экономическая стагнация становятся наглядным измерителем неэффективности госинститутов. На этот фон накладывается ощущение социальной несправедливости, которое уже тоже не абстрактная зависть к яхтам, шубохранилищам и домам на Рублевке, а вполне конкретное давление на месячный бюджет: повышение налогов на землю и транспорт, рост цен на бензин, ЖКХ, капремонт, инфляция, рост НДС, наконец, пенсии. Люди понимают, что оплачивают неэффективность госуправления из своего кармана. Это понимает и бизнес, даже крупный.
Падение рейтингов власти не является катастрофой ни само по себе, ни по количественным показателям. Так, уровень недоверия президенту, по данным Левада-центра, сегодня составляет 30% — как и в 2014 году до событий на Украине. Поддержка «Единой России» опустилась на уровень «болотного» 2011 года. Сегодня в рукаве у Кремля есть масса способов восстановить падающие рейтинги. Можно еще раз провести либерализацию политического законодательства, вернуть выборы городских глав или добавить пару новосотворенных партий к привычному ландшафту. Можно снять правительство, частично или полностью, — многие убеждены, что так и произойдет после завершения всех непопулярных реформ. Можно в очередной раз напугать войной, благо наши западные партнеры исправно подкидывают дрова в горнило международного обострения.
Однако все эти способы технологической накачки рейтингов могут оказать краткосрочное влияние на общество или не сработать вовсе. Поскольку фундаментальная проблема нашего общества кроется уже не в социально-политическом устройстве, а имеет ярко выраженные экономические основания. Сегодня Кремлю советуют отказаться от непопулярных реформ, переориентироваться на внутреннюю повестку и заняться кадровой работой, прежде всего в регионах. В то же время нет никаких оснований предполагать, что коррекции подвергнется экономический курс. Это значит, что нас ждет утверждение нескольких глобальных программ развития, которые выглядят откровенно непроработанными (концепция пространственного развития, программа развития инфраструктуры, цифровизации). Будет продолжен и монетарный курс, который уже приводит к ускорению инфляции, удорожанию заемных средств, замедлению роста промышленного потенциала. В конечном счете без решения останутся социальные проблемы, которые сегодня давят на рейтинг власти. Кажется, государство недооценивает эти риски.
Свежая августовская социология от Левада-центра показывает критическое состояние социального сектора. 72% опрошенных волнует рост цен, половину — рост бедности и безработица. Треть респондентов беспокоит кризис в экономике и несправедливое распределение доходов. Почти вдвое за год выросло число недовольных экологией и криминогенной обстановкой. Эксперты «Левады» в своем анализе проводят прямую корреляцию нынешней ситуации с показателями кризисного 1998 года. При всей условности сравнения двух эпох можно увидеть один обнадеживающий сценарий.
Экономические и социальные пертурбации конца 1990-х привели к активному и яростному диалогу элитных групп о путях развития страны, что в итоге обернулось приходом к власти Владимира Путина и восемью годами уверенного роста. А ведь после знаковых выборов 1996 года прошло не так много времени, элиты даже не успели укрепить контуры влияния, когда экономический кризис заставил всерьез обсуждать, как нам перестать экономически падать.
Сегодняшняя политическая система почти вся в ожидании перемен смотрит на Кремль. Огосударствленные элиты в принципе лишены мотивации самостоятельно заниматься развитием страны, пока с приемлемой периодичностью распределяются господряды. Элиты региональные закупорены в областных границах. Такая ситуация на фоне внешних и внутренних угроз несет ощутимую угрозу: система лишена гибкости и не способна оперативно реагировать на кризисные явления.
Пожалуй, изменить это состояние элит может разве что открытое признание сильной дискуссионности экономической модели, которая вот уже двадцать лет считается доминирующей во властном контуре. И странно, что хронически низкие темпы роста не являются аргументом для начала этого серьезного разговора. Кажется, что если его не начать, то в недалеком будущем «народный» ресурс социального недовольства смогут использовать различные центры силы, чтобы попытаться получить свой мандат на будущее страны.
Мы же предприняли попытку проанализировать градус социального самочувствия граждан страны в ближайшие годы и найти точку бифуркации, которая станет определяющей для старта большого диалога о переменах.
Политэкономия застоя
Самочувствие социума есть причудливый узор, сотканный из материальных и духовных нитей. Одна из центральных «осей самочувствия», связанная с миром материальным, — это уровень потребления граждан. Анализировать эту переменную имеет смысл только в динамике: давно подмечено, что революции случаются не в самых бедных странах, а там и тогда, когда народ, привыкший жить хорошо, вдруг начинает испытывать какие-то лишения.
А кроме того, нас всегда волнует не меньше, а то и больше абсолютного именно относительный уровень жизни. Как мы смотримся по сравнению с соседом — за околицей (именно поэтому так чувствителен уровень расслоения по уровню доходов внутри каждой страны) и за океаном, то есть по отношению к гражданам страны, выступающей на данном историческом отрезке в качестве законодателя потребительских стандартов.
Последние восемьдесят лет стало привычным мерить благосостояние советских, а потом российских граждан в сопоставлении с обитателями «цитадели капитализма» — США. Попробуем крупными мазками набросать эту картину в динамике.
Сначала возьмем такой традиционный индикатор, как ВВП на душу населения. Уникальную по полноте охвата и длине ретроспективы базу данных для макроэкономических межстрановых сопоставлений составил выдающийся британский экономист Ангус Мэддисон. По СССР/России в этом источнике оценки душевого ВВП, рассчитанные по паритету покупательной способности в «международных» долларах 2011 года, начинаются с 1960 года. Вот как выглядит график совместной динамики абсолютных значений этого показателя для нашей страны и США (график 1а) и индикатор разрыва (нашего отставания) в уровне душевого ВВП (график 1б).
Как видим, отечественный уровень душевого ВВП по отношению к американскому за последние без малого шестьдесят лет изменялся в довольно широком диапазоне, от 27 почти до 70%, при этом мы видим «качели» — периоды сокращения отставания сменяются болезненными откатами, после чего нам приходится стиснув зубы вставать с колен.
На советском участке траектории наиболее выигрышным был отрезок до середины 1970-х годов, наш душевой ВВП (в метрике Мэддисона) рос полтора десятка лет в среднем на 5% ежегодно. Американцы даже в лучшие годы циклического подъема 1960-х демонстрировали темпы чуть меньше 4%. Мы зримо сокращали отставание — стартовав от 50% американского душевого ВВП в 1960 году до 69,4% в 1975-м.
Дальше советская экономика начала неумолимо терять динамику. Во второй половине 1970-х среднегодовые темпы роста душевого ВВП упали до 2,2%, а в 1981–1989 годах съехали до 0,5%. Примерно до 1983 года разрыв с Америкой практически не нарастал (наш доход не опускался ниже 65% от уровня США), так как этот отрезок выдался очень непростым и для наших заокеанских партнеров. Но с середины 1980-х, с резким ускорением в 1990-е, разрыв нарастал катастрофически.
Вот как характеризовал содержание позднесоветского периода отечественной экономической истории выдающийся советский экономист академик Юрий Яременко: «С середины 1970-х структурно-технологическая несбалансированность советской экономики стала усиливаться: из-за исчерпания первичных ресурсов с низкой капиталоемкостью — начала падать отдача от инвестиций; из-за истощения миграционного потока из деревни в города; невозможности распространения инноваций в гражданском секторе экономики в условиях существенного разрыва в технологическом уровне производства между гражданским сектором и ВПК. По этой же причине не работал канал импорта технологий».
За десять лет трансформационного спада российский душевой ВВП кумулятивно сжался почти вдвое (на 44%), тогда как Америка наслаждалась самым продолжительным в послевоенной экономической истории циклическим подъемом. В результате к 1999 году наш душевой ВВП составил лишь 27,6% американского бенчмарка.
Тем неожиданнее оказались годы «тучной путинской десятилетки» (1999–2008), которые ознаменовались удвоением душевого ВВП РФ — рост среднегодовым темпом 7,2% вполне соответствовал параметрам «экономического чуда». К 2007 году абсолютное значение душевого ВВП превысило советский максимум 1989 года, а соотношение нашего ВВП к американскому подросло накануне кризиса 2009 года до 46%.
После чувствительной «подножки» 2009 года российская экономика вновь вернулась к росту, в 2010–2013 годах наши темпы (3,9% в среднем за год) более чем вдвое превосходили американские, а соотношение душевого ВВП подросло до 48%. Но в последние четыре года «качели» опять начали двигаться не в нашу сторону.
Теперь уточним наш анализ, перейдя от показателя душевого ВВП к индикаторам потребления населения. Это логично предпринять, учитывая, что средняя за последние десять лет доля потребления домохозяйств в американском ВВП составляет 71%, а в российском только 53%. А значит, разрыв в уровнях душевого потребления должен превышать отставание в душевом ВВП.
Надо оговориться, что долгосрочные сопоставления уровня жизни, да еще межстрановые, задачка нетривиальная. Особенно если на одном полюсе сопоставления весьма специфическая советская экономика с ее обширным нерыночным (бесплатным — для граждан, но не для экономики) сегментом потребительских благ с одной стороны и их хроническим дефицитом — с другой. Тем не менее подобные оценки делались неоднократно. Среди наиболее авторитетных работ следует отметить статьи и книги советско-американского экономиста Игоря Бирмана (эмигрировал в США в 1974 году), известного советолога, гарвардского профессора Абрама Бергсона, разработки ЦРУ и ряд других. Тем не менее надежного сплошного ряда погодовых значений душевого потребления для советского периода нам найти либо самостоятельно собрать не удалось. Приведем только выборочные данные в поворотных временных точках (см. график 2).
Итак, в середине 1970-х был достигнут максимум относительного душевого потребления советских домохозяйств — 34% американского уровня в 1976 году (напомним, показатель душевого ВВП составлял тогда около 69% от США). К моменту прихода к власти Михаила Горбачева в 1985 году он уже составлял 29% от американского уровня. В 1990-е уровень потребления в России, измеренный в фиксированных рублевых ценах, сократился примерно на 40%. Соотношение подушевого потребления к 1999 году, согласно оценкам доктора экономических наук Сергея Журавлева, съежилось примерно до 13% американского уровня. Это стало следствием не только падения потребления в России (главным образом за счет услуг образования, здравоохранения и прочих), но и крайне быстрого развития в 1990-е годы США, переживших огромный приток капитала.
Но с 2000 года уровень потребления в России, выраженный в постоянных международных долларах, снова начал быстро расти — благодаря как импорту (за счет высоких цен на продаваемые нами нефть, металлы, удобрения и т. п.), так и собственному производству, а разрыв с США стал сокращаться. К 2006 году советский максимум потребления был превышен, быстро сокращался и разрыв по душевому потреблению с главным геополитическим соперником. Масштабное исследование уровня и качества жизни, предпринятое «Экспертом», показало, что накануне кризиса 2009 года четыре пятых населения страны располагали реальным доходом, превышающим позднесоветский уровень. Правда, корзина потребления сильно упростилась — еще менее доступным стало жилье, а также услуги для активной жизни (кино, театры, музеи, еда вне дома, отпуск вне периметра дачи) — см. «Жить стало лучше. Но не веселее», «Эксперт», № 14 за 2011 год.
«Экономический рост в рамках такой модели экономики мог продолжаться до тех пор, пока росли доходы от ТЭК, — рассуждает Александр Широв, заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. — Но в 2013–2014 годах рост мировых цен на нефть прекратился, после чего последовало их почти трехкратное снижение. В условиях жесткой бюджетной и денежно-кредитной политики снижение экспортных доходов ТЭКа привело к сокращению ресурсов для поддержания конечного спроса и, соответственно, к снижению уровня жизни домохозяйств. Соотношение подушевого потребления домашних хозяйств в России и США снизилось к 2016–2017 годам до 33–34 процентов против исторического максимума 39–41 процента в 2013 году».
Как видим, в контексте нашей новейшей экономической истории пока никакой катастрофы не произошло. Ничего похожего на падение в бедность масштаба 1990-х годов нет и в помине: за четыре года последовательного сокращения (2014–2017) реальные располагаемые доходы россиян поджались кумулятивно на 11% (а не на 40%, как в 1990–1999 годах). Относительный уровень душевого потребления населения с постсоветского максимума 2013 года пока лишь опустился к весьма неплохому для нас значению, лучшему из достигнутых в СССР.
Но вернемся к началу наших рассуждений. Для социального самочувствия критически важную роль играет вектор изменений. Даже статистически небольшое сокращение потребления после нескольких лет уверенного роста, а у многих сограждан еще не стерлись из памяти годы потребительского бума 2000-х, воспринимается очень болезненно.
Еще более дискомфортно отсутствие внятных перспектив улучшения благосостояния. Согласно данным мониторинга потребительских настроений Росстата, доля респондентов, ожидающих улучшения своего материального положения в течение следующих 12 месяцев, во втором квартале текущего года опустилась до 13%, доля отрицательных оценок чуть выше (16%), остальные — «болото» — ожидают стагнацию.
Нарастает ощущение работы — индивидуальной и всего хозяйства — вхолостую. Экономика огромной страны топчется на месте.
Проблема соотношения подушевого дохода по ППС — это прежде всего проблема качества роста, полагает Александр Широв: «По нашим оценкам, при среднегодовых темпах роста ВВП в полтора-два процента разрыв по этому показателю с США не удастся уменьшить, так как для поддержания конкурентоспособности российской экономики потребуется иметь слабый курс рубля и сохранять относительно невыгодные пропорции обмена с внешним миром. Фактически мы рискуем повторить историю с “бегом на месте” советской экономики во второй половине семидесятых — в восьмидесятых годах, когда, имея более высокие показатели динамики производства, не смогли сократить качественное отставание в уровне жизни населения».
