Митингов и акций протеста в последние месяцы страна практически не заметила, хотя по охвату и количеству участников они были сравнимы с «бунтом рассерженных горожан» в 2011–2012 годах. Объяснение простое: манифестации против нечестных выборов охватили в основном столицы, а выступления против пенсионной реформы — регионы. После сентябрьских выборов уличная активность пошла на спад, но протестное недовольство продолжает накапливаться в ожидании поводов прежде всего экономического характера. При этом произошла смена сюжета протеста: люди научились формулировать конкретный запрос на эффективность и открытость чиновников вместо абстрактных обличающих лозунгов, они требуют социально ориентированной политики и экономики, а вовсе не патернализма, как считает большинство чиновников.
Статистика протеста
Эксперименты государства в этом году показали потенциальную готовность общества быстро выйти из спячки. В ответ на ожидания «прекрасных перемен» после президентских выборов россияне получили пенсионную реформу, рост коммунальных платежей, цен на бензин и стоимости полисов ОСАГО, а также законопроект о повышении ставки НДС с 18 до 20%. В итоге к июлю потенциал протеста с политическими требованиями вырос с 6 до 23%, а с экономическими — с 8 до 28%, считают в «Левада-центре». Готовность протестовать превысила любые замеры 2000-х годов, оказавшись на уровне, близком к кризису 1998–1999-го.
Главным триггером роста протестных настроений стала пенсионная реформа. В августе 77% респондентов отметили, что в случае проведения референдума они проголосуют за сохранение прежнего пенсионного возраста, а 53% заявили, что скорее всего примут участие и в массовых выступлениях против реформы, если таковые будут проходить в их городе или районе. При этом каким-либо опытом участия в акциях протеста обладали лишь четыре-пять процентов респондентов.
Статистики по общему количеству россиян, вышедших на акции против пенсионной реформы, нет. Данные разнятся от источника к источнику: органы власти занижают количество участников, а организаторы протестов приводят заоблачные цифры. Что до социологических центров, то они занимаются изучением протестных настроений, а не количества реально митингующих.
Мы провели собственное исследование, основываясь на подсчетах независимых организаций и личных наблюдениях. Получилось, что в регионах число митингующих ничем не уступало показателям массовых протестов 2011–2012 годов, а в некоторых городах даже превышало их. Например, 13 августа на митинг в Самаре вышло порядка семи тысячи человек, а в самой масштабной акции протеста 2011 года участвовало почти вдвое меньше. Кстати, этот митинг был организован «Левым фронтом», КПРФ, «Яблоком», «Справедливой Россией» и «Гражданской инициативой»: сотрудничество оппозиционных движений на ниве протеста в эти месяцы было замечено примерно в половине случаев.
Конечно, в Москве и Санкт-Петербурге число участников уличных акций не идет ни в какое сравнение с показателями 2011–2012 годов. Для столичных жителей тема увеличения пенсионного возраста не резонировала так же сильно, как для менее обеспеченных провинциалов. А регионы развернулись.
По данным научно-мониторингового центра «Трудовые конфликты», уже в июне прошло 35 митингов и 20 пикетов в 37 субъектах России. В них приняли участие более двадцати с половиной тысяч человек. Организаторами стали региональные отделения политических партий (53%), территориальные и отраслевые организации профсоюзов (36%), а также общественные организации и движения (11%). Наиболее массовыми акции были в Астрахани (две тысячи человек), Красноярске, Новосибирске и Орске (тысяча человек); Липецке, Усть-Илимске (шестьсот человек); Барнауле, Иркутске, Мурманске, Смоленске и Томске (пятьсот человек).
Активизация протеста пришлась на конец июля, когда депутаты Госдумы приняли законопроект о пенсионной реформе в первом чтении. К тому времени мундиаль подошел к концу, а с ним и ограничение на проведение «любых массовых мероприятий, не связанных с футболом или спортивной тематикой». Россию накрыла вторая волна митингов. Двадцать восьмого июля в десятках городов и населенных пунктов состоялась Всероссийская акция протеста против повышения пенсионного возраста. Большинство митингов и шествий прошли под красными флагами коммунистов. На сайте КПРФ говорится о «ста тысячах человек», однако реальные цифры были скромнее. В среднем число протестующих составляло от тысячи до трех тысяч человек. Больше всего митингующих было в Москве, Санкт-Петербурге и Екатеринбурге. По данным организации «Белый счетчик», на митинг в столице пришло около 12,2 тыс. участников. В ГУ МВД России насчитали 6500 человек. При этом в столицу приехали даже жители соседних регионов, хотя протестные акции проходили и в других городах. Например, в Ульяновске на улицу вышли порядка 2500–3000 участников, Новосибирск собрал около 1200, Омск — 650, Петропавловск-Камчатский — 200. На следующий день с плакатами против пенсионной реформы вышла внесистемная оппозиция. Двадцать девятого июля на митинг либертарианцев «Против грабежа» пришло от 2500 (по данным пресс-службы ГУ МВД России) до 6200 участников (данные «Белого счетчика»).
Центр экономических и политических реформ (ЦЭПР), который не первый год ведет мониторинг протестной активности, всего зафиксировал 1174 протестные акции против повышения пенсионного возраста (из 2526 — 46,5% от общего числа). По количеству пенсионных протестов лидируют Оренбургская, Ленинградская области, Ставропольский край, Кировская, Свердловская, Ростовская, Самарская, Саратовская области, Алтайский край, Псковская и Нижегородская области.
Под разными знаменами
Застрельщиками пенсионных митингов выступили профсоюзы. Но чем ближе был Единый день голосования, тем активнее в игру включалась оппозиция. Среди организаторов протестных акций стали чаще мелькать как члены региональных отделений ЛДПР, КПРФ и «Справедливой России», так и представители внесистемных партий и организаций — «Парнас», «Штаб Навального», «Левый фронт». Под разными знаменами люди шли за разными лидерами, а те стремились конвертировать недовольство пенсионной реформой в политические очки. Активная эксплуатация этой темы, с одной стороны, увеличила количество протестных акций, с другой — способствовала их фрагментированности.
Роль главного знаменосца протестного движения сыграли коммунисты. ЛДПР и «Справедливая Россия» ограничились локальными акциями и совместными митингами, их представители часто выступали на чужих площадках. При этом КПРФ не удалось поразить воображение масштабом протестов. По данным РАПСИ, в начале сентября на митинги, организованные коммунистами, в Омске пришли около четырехсот человек, во Владивостоке — двести пятьдесят, в Южно-Сахалинске и Биробиджане — по сто. Учитывая высокий протестный потенциал городов, вовлеченных в митинги людей оказалось чрезвычайно мало. Лишь в Новосибирске, где работает мэр-коммунист Анатолий Локоть, число митингующих достигло двух с половиной тысяч человек. В Москве 2 сентября КПРФ собрала около девяти тысяч человек.
Активисты Алексея Навального вышли на условное второе место в рейтинге протестной активности, по данным ЦЭПР, но и они могут похвастаться скорее количеством акций, а не участников. «Штаб Навального» планировал вывести людей в 84 крупнейших городах России непосредственно в день сентябрьских выборов. Однако в большинстве городов митинги не разрешили. Кое-где прошли несанкционированные акции, как, например, в Ростове. Немноголюдные выступления переросли в потасовки. Это отталкивает от Навального многих недовольных. Как и акцентированный протест оппозиционеров против Владимира Путина под соусом борьбы с пенсионной реформой.
В целом же протест последних месяцев явно осветил проблему отсутствия лидеров, выразителей общественного мнения, равно как и недоверие людей к существующим политическим движениям и активистам. Выбирая, под чьими знаменами выйти и высказать свое несогласие с политикой правительства, жители страны терялись и часто оставались дома. Учитывая сильную регионализацию протеста, сказалась и муниципальная пустыня: фактическое отсутствие независимых и смелых местных депутатов, мэров, общественников, которые могли бы организовать и легализовать акцию либо же достойно представить власть в диалоге с народом. Что до партий парламентской четверки, то они, по сути, не смогли нарастить электорат и добиться масштабирования акций протеста: люди не верят, что эти политики на что-либо влияют, и подозревают их в желании быстрой политической наживы в преддверии местных выборов.
Неудивительно, что после Единого дня голосования протестная волна постепенно пошла на спад. Митингов стало значительно меньше, а несогласованность среди организаторов свела на нет их эффективность. К примеру, 22 сентября в Екатеринбурге одновременно в разных местах проходили акции КПРФ и профсоюзов. Всего в них приняло участие примерно 1200 человек (тысяча участников митинга профсоюзов и двести — КПРФ), хотя организаторы надеялись собрать больше пяти тысяч. А ведь еще в конце июля Екатеринбург был в лидерах по числу митингующих. Системную оппозицию сменили иные, не столь популярные общественные движения. Так, 5 ноября объединение «Суть времени» Сергея Кургиняна собрало в столице порядка двух с половиной тысяч митингующих. Правда, это данные оппозиционных сил, а значит, можно смело делить полученную цифру на два.
Наблюдаемая корреляция
Пожалуй, впервые за много лет социально-экономическая повестка митингов слилась с политическими лозунгами, причем выдвигали их не партии, а сами люди. И не в адрес местной власти, которая традиционно выступает подушкой безопасности для федеральных органов. Недовольство пенсионной реформой отразилось на рейтингах федеральных институтов. В течение нескольких месяцев они показывали постепенное снижение.
Если использовать данные «Левада-центра», то, естественно, прослеживается корреляция между рейтингами поддержки и потенциалом митинговой активности. Так, в марте 2018 года рейтинг одобрения деятельности президента составлял 81%, а потенциал протеста находился на уровне 6–8%. В июле, когда депутаты приняли законопроект о пенсионной реформе, рейтинг президента снизился до 67%, а протестный потенциал возрос до 23–28%. Основной причиной для таких пертурбаций послужил разрыв между ожиданиями и реальностью. «За время выборной кампании о повышении пенсионного возраста или о каких-то других болезненных реформах речи не было. Все политики вели себя так, будто на следующий день после президентских выборов в России начнется рай на земле. Вместо рая началась пенсионная реформа», — сказал «Эксперту» генеральный директор ВЦИОМ Валерий Федоров.
«Протест против планов повышения пенсионного возраста летом 2018 года, несмотря на неподходящий для уличной политики сезон, имел достаточно большую географию именно потому, что из первых объяснений, звучавших от власти и с экранов федерального ТВ, люди видели, что их беспокойства в связи с реформой не слышат и не собираются учитывать. Собственно, протесты и нарастающее эмоциональное неприятие реформы и привели к тому, что впервые со специальным, внеочередным обращением по отдельно взятой социально-экономической теме выступил Путин», — считает директор по исследованиям фонда ИСЭПИ Александр Пожалов.
Впервые свое отношение к инициативе пенсионных изменений Владимир Путин обозначил 20 июля словами: «Мне никакой [вариант] не нравится, связанный с повышением возраста». Тем самым президент посеял в обществе надежду, что по итогам обсуждения реформу можно будет если не отменить, то скорректировать, пригласил общество к дискуссии, показал готовность учитывать мнения оппонентов. Протестные настроения не снизились, так как реформа продолжала оставаться главной темой повестки дня, зато снизилась митинговая активность. А после окончательного утверждения закона и вовсе практически исчезла, хотя люди остались недовольны исходом.
Люди хотят quick fix
Россия забудет о пенсионной реформе — таков вердикт большинства экспертов. Она оказалась лишь ситуативным раздражителем. «Повышение пенсионного возраста послужило триггером, который сильно изменил протестные намерения людей. Но этот триггер не может быть долгосрочной основой для протестов. Это временный раздражитель, о котором забудут уже через год-полтора, как забыли о монетизации льгот», — объясняет член Комитета гражданских инициатив политолог Михаил Дмитриев. Сложная повестка развития людям непонятна и неинтересна, отчего запрос на перемены неоднороден и слабо структурирован. «Под переменами общество понимает, скорее, решение сиюминутных ситуативных проблем, которые находятся в фокусе его внимания. Причем люди хотят quick fix — быстрого решения вопросов, с которыми они сталкиваются. Их не интересуют сложные, системные, взаимоувязанные идеи, которые, собственно, и могут стать основой массового движения», — продолжает Михаил Дмитриев.
Социальной базы для единой повестки нет. Люди сфокусированы либо на локальных проблемах, которые затрагивают лишь определенную часть населения (обманутые дольщики, дальнобойщики, проблема подмосковных свалок), либо на ценностных конфликтах. Типичный пример ценностной реакции — бурная критика заявления экс-министра занятости, труда и миграции Саратовской области Натальи Соколовой, которая считает, что 3700 рублей вполне достаточно «для минимальных физиологических потребностей», а «макарошки стоят всегда одинаково». Или слов директора департамента молодежной политики Свердловской области Ольги Глацких, отметившей, что «государство молодежи ничего не должно и не заставляло их родителей их рожать». В данном случае поведение конкретного официального лица вступило в конфликт с теми ценностными установками, которые были важны для россиян, и последовала реакция. Но реакция ситуативная, которая не может продолжаться долго, для нее каждый раз будет нужен новый повод. К тому же сами ценности неоднородны, и в обществе плохо работают механизмы их согласования, так что протестные движения вступают в противоречие друг с другом, и их сложно объединить.
При этом борьба с пенсионной реформой все же консолидировала самые разные слои населения, самые разные политические взгляды и убеждения, крупные города и периферию, разве что сытая столица осталась в стороне (и это тревожный фактор, так как решения принимаются как раз в Москве). А дальнейшие резонансные реформы правительства, уже запланированные или только обдумываемые, на фоне низкого уровня жизни как раз способны сформировать ту самую общую социально-экономическую повестку протеста. Причем у нее есть конкретный адресат — государство, которое с каждой новой инициативой, облагающей население очередным прямым налогом в бюджет, формирует принципиально иные взаимообязывающие отношения с людьми. В этом вся соль обновленного запроса на справедливость: жители страны совсем недавно требовали права честно избирать власть, а теперь хотят, чтобы власть еще эффективно отрабатывала выплаченные налоги, принимала законы в интересах налогоплательщиков и использовала монополию на принуждение привилегированных слоев к соблюдению правил. И раз государство заставляет больше и дольше работать, то мы вправе потребовать того же от государства. Вот это превращение активного населения из добровольных сожителей в требовательных работодателей власть не видит и недооценивает. А люди пока ждут реакции на свои требования, поскольку помнят, как долго запрягает государство, реагируя на народную активность. Но ведь реагирует же!
Поэтому в ближайшее время поводом для массового протестного движения может стать разве что внезапный экономический кризис. «Причем не столько ухудшение уровня жизни, сколько потеря надежды на то, что положение может улучшиться. Поэтому так важно ощущение, куда мы движемся — в верном направлении или все-таки в тупик. Сегодня ощущение тупика еще не доминирует», — заключает социолог «Левада-центра» Денис Волков. Пока российское общество считает, что страна движется в верном направлении. Число позитивно настроенных респондентов, по данным «Левада-центра», конечно, за последние месяцы упало, но все еще превышает число скептически настроенных россиян (49 против 40%). К слову, в декабре 2011 года баланс был другой — всего 38% против 41%. Тогда было ощущение, что ничего не изменится, что власть не может и не хочет менять ситуацию к лучшему. Сейчас у людей сохраняется надежда на открытый разговор с властью и на возможность скорректировать вектор развития страны.
Правда, уже в следующем году народ получит новые социально-экономические поводы задать вопросы государству на уличных акциях. «Массовым уличный протест становится постфактум, когда уже затронуты конкретные жизненные интересы простых людей или особой социальной группы. Наиболее крупные региональные протесты пенсионеров против монетизации льгот в 2005 году случились уже после того, как люди получили на руки денежные компенсации и столкнулись с фактическим уменьшением объема льгот, а не в период, пока реформа готовилась и обсуждалась в парламенте, — напоминает Александр Пожалов. — В следующем году факторы повышения интенсивности уличных, но все же локальных (не объединенных в федеральный, межрегиональный) протестов мне видятся такие: ожидаемый в ряде территорий заметный рост сумм в платежках за ЖКХ в связи с “мусорной реформой”, снижение до минимума покупательной способности людей в депрессивных регионах на фоне дальнейшего роста закредитованности населения и повышения цен на предметы первой необходимости (но тут должны в одном месте и одно время сложиться несколько условий — быстрый рост цен, уменьшение зарплатных и иных выплат либо увольнения, возможно, жесткие действия со стороны МФО и коллекторов по истребованию долгов), совокупное увеличение налогового и иного “государственного бремени” на людей (различные платежи и налога за имущество, рост цен на услуги и товары, от которых нельзя отказаться, попытки регулировать сферу частных подработок, платность ряда привычных услуг — парковок, медпомощи, проезда и других). Однако для начала активных уличных протестов все факторы должны сойтись в сжатый период времени, а государство все-таки идет по пути поэтапных изменений, и потенциально наиболее чувствительные решения (“налог на самозанятых”) пока планируется тестировать только в благополучных регионах, а не разом по всей стране».
Если смотреть на среднесрочную перспективу, то накопленный протестный потенциал будет использоваться политическими партиями в преддверии Единого дня голосования, а после извлечения электоральной выгоды сливаться до новой кампании. Вероятно, он может преподнести сюрпризы на знаковых выборах в Госдуму 2021 года и сработать против «партии власти». И все же масштабных манифестаций эксперты не ждут — пока не появится лидер, способный аккумулировать протест. Нельзя уйти от примера современной Украины, которая гордится своим майданным свободолюбивым естеством, но уже который год терпит все ухудшающиеся жизненные условия, войну, падение доходов, деградацию экономики и растущие платежи за ЖКХ. Лидеры прикормлены, американские пасторы держат элиту в узде, народ безмолвствует.
«У пенсионного протеста две составляющие, верхняя и нижняя, как у айсберга, — говорит директор ЦЭПР Николай Миронов. — Верхняя кажется масштабной, но она относительно небольшая — это народ, который вышел на улицы. А нижняя — это люди, которые также недовольны социально-экономическим положением, но остались дома. Потому что считают, что митинги ни к чему не приведут, не верят партиям, боятся, что посадят, и так далее. Теперь и верхняя часть айсберга уходит под воду. Что дальше? Если у нас останется тот же набор организаторов, то всплеска протестов мы не увидим. Власть будет сталкиваться лишь с проблемами на выборах. Если появятся другие организаторы — типаж Ельцина, то может случиться перелом, потому что электорат для новой силы есть. То же самое было в восьмидесятые. Был дефицит, социально-экономические проблемы, но пока не появился Ельцин, казалось, что все благополучно. Просто была апатия, и люди на кухнях судачили. Но появилась фигура и собрала народ».
Лидер такого плана обычно приходит из-за рубежа (тут у нас пока все схвачено) или из собственной элиты, выезжает на модной нынче популистской повестке и решает социально-экономический клубок противоречий путем очередного перераспределения собственности и власти. Богатый и трагический русский опыт (одну годовщину мы отмечали совсем недавно) говорит о том, что запретами митингов и обнулением политического поля проблему не решить. Необходимо заниматься экономикой и перестать считать, что «государство людям ничего не должно». Иначе люди сочтут, что ничего не должны государству.
