— Каковы были основные плюсы от введения исторического принципа квотирования вылова, введенного в 2008 году?
— Самое главное, развитие отрасли стало прозрачным и стабильным. В результате выросли налоговые поступления, прежде всего в региональные бюджеты, и инвестиции в отрасль, рыбаки получили доступ к кредитным ресурсам. Банки финансируют рыбаков в достаточно большом объеме: текущий кредитный портфель — под сто миллиардов рублей.
Стабильность, полученная вследствие закрепления квот за предприятиями на длительный срок, позволила им повысить зарплаты работникам. Если бы предприятия были вынуждены участвовать в аукционах, по зарплатам это ударило бы очень сильно, потому что экономили бы на всем, копили деньги на аукционы.
— А в чем проявляется прозрачность отрасли?
— Стали понятны финансовые потоки предприятий. Десять-пятнадцать лет назад статистика свидетельствовала, что отрасль убыточна, и это было очевидной неправдой. Сейчас это невозможно, потому что есть система обязательной доставки улова в порт, после чего рыба идет либо на внутренний рынок, либо на экспорт.
— Каков реальный объем инвестиций, которые отрасль получила за десять лет?
— Официальная статистика Росстата показывает, что накопленный объем инвестиций составил 80 миллиардов рублей. Но согласно методологии Росстата часть капиталовложений, связанных с переоборудованием судов, не попадает в инвестиции, а это одно из основных направлений, куда рыбаки инвестировали.
— А сколько будет с учетом модернизации судов?
— Думаю, раза в полтора больше. Порядка 115–120 миллиардов рублей. Но очень важно, что портфель проектов на два года, 2018–2019-й, составляет еще 140 миллиардов рублей, то есть превышает инвестиции, которые осуществлялись в предшествующие десять лет. Оборот отрасли — 350 миллиардов рублей, так что инвестиции составляют больше трети. Мы видим возможность инвестиционного рывка, и это вполне обоснованно.
— Куда шли инвестиции предыдущие десять лет?
— В основном в переоборудование, реконструкцию флота, в создание береговых предприятий. А кроме того, в покупку флота, но в основном это рыбопромысловые суда иностранного производства, бывшие в употреблении.
Даже без инвестиционных квот инвестиции были вложены довольно большие.
Новый рыболовный флот на российских верфях не строился. Поэтому флот модернизировался исходя из экономической целесообразности и нужд. Много судов было в Корее переоборудовано, но они работают под российским флагом, принадлежат российским собственникам. Очень много перерабатывающих предприятий было построено на Дальнем Востоке: на Сахалине, Камчатке, Курильских островах, в Магадане.
— Сегодня российские верфи вроде уже строят рыболовный флот.
— Российские верфи традиционно строили транспортные суда, нефтеналивные, военного значения, но рыболовные суда никогда не были специализацией российского судостроения. Правительство приняло решение давать квоты под киль, то есть инвестиционные квоты, при размещении заказов на российских верфях. Суда строятся, и за счет рыболовной отрасли с нуля создается российское рыболовное судостроение.
— Нынешняя неопределенность с распределением крабовых квот может привести к снижению инвестиций?
— Да, но за горизонтом 2020 года, потому что генератором проектов 2018–2019 годов стали инвестиционные квоты. И это проекты, которые возможны и будут реализованы, потому что государство инвестиционными квотами оказывает им помощь. То есть нельзя сказать, что эти проекты — чисто коммерческий предпринимательский риск бизнеса. А вот другие инвестиции пока под вопросом, и они не менее важны для отрасли. Только на инвестиционных квотах рост в отрасли не обеспечишь. Должны быть и другие условия, которые позволят ей развиваться.
— Какие это условия?
— Законодательная стабильность, безусловно. Далее, это развитие географических и продуктовых рынков. Предприятия будут прибыльными, если они создают новые рынки, новые виды продукции, диверсифицируют свою деятельность, причем как внутри страны, так и за рубежом. Сейчас отрасль и в географическом, и в продуктовом формате ограничена — и по странам, куда мы в основном продаем продукцию, и по видам продукции, которую мы продаем.
— Условно говоря, минтай — в Китай, а…
— А, например, в Бразилию минтай мы не можем продать, она закрыта для нас, потому что бразильцы очень жестко контролируются норвежцами. При этом Бразилия — бывшая португальская колония, они едят много белой рыбы, много трески. Там можно продавать 80–90 тысяч тонн филе минтая и трески. Для сравнения: мы производим всего 200 тысяч тонн в год филе минтая и трески.
В Африку, во многие страны мы не можем продавать рыбу, потому что они закрыты для нас. Икру минтая мы продаем только в Японию и Корею, а китайский рынок не раскачиваем — продаем туда 800 тонн из 30 тысяч, хотя могли бы продавать пять-шесть тысяч тонн. Мы сейчас обсуждаем с Росрыболовством идею создания автономной некоммерческой организации, что-то вроде Норвежского совета по продвижению рыбы. Будем ее делать, чтобы продвигать нашу продукцию на зарубежные рынки.
То есть для развития должны быть две вещи: стабильность государства и энергия бизнеса. Они как сообщающиеся сосуды: если государство предлагает нестабильные условия работы, как бизнес будет на это реагировать? Прятать деньги в кубышку. Потому что зачем ему вкладываться в обучение людей, в приобретение оборудования, если завтра нужно идти на аукцион и платить деньги? Лучше деньги придержать. Или аукционы, или инвестиции.
— Вы считаете, что государство вообще никак не должно вмешиваться в управление отраслью?
— Нет. Государство не должно самоустраняться и бросать все на самотек. В любом бизнесе есть такая пропорция: 10–15 процентов предпринимателей — это новаторы, бизнес, который рискует, создает новую продукцию, новые рынки; процентов 20–25 — это не вполне добросовестный бизнес, тот, что экономит на зарплате, на качестве продукции. Причем эта пропорция во всех странах мира одинаковая. И остальные 60–70 процентов — это колеблющиеся, они смотрят, что происходит с первыми и со вторыми. Если видят, что государство создает условия, при которых не вполне добросовестный бизнес процветает и эта стратегия не осуждается, а более того, выгодна, то, конечно, они ведут бизнес так же, а на новаторов смотрят как на наивных идеалистов. Если государство создает более жесткие условия и начинает борьбу с налоговыми махинациями, с теми, кто ведет бизнес недобросовестно, а новаторы, наоборот, получают от государства какие-то преференции, поддержку, тогда колеблющиеся качаются в сторону новаторов. Когда это происходит, большая часть бизнеса начинает менять модель своего поведения.
— А что нужно от бизнеса?
— Бизнес не может быть пассивным наблюдателем. Например, кто внешние рынки будет открывать? Конечно, только бизнес будет толкать. Чиновники сидят и говорят: «Ну конечно, мы будем помогать, но вы нам скажите, какой рынок вам интересен? Что вы готовы продавать, в каком объеме? Тогда мы будем вести переговоры с той же Бразилией и говорить бразильцам: если вы не будете нашу русскую рыбу пускать, тогда мы не будем ваше бразильское мясо к нам пускать».
— На каком этапе сейчас находится обсуждение поправок в закон о частичной продаже крабовых квот с аукциона?
— Сам закон, который устанавливает увеличение сроков использования квот до пятнадцати лет, был принят в 2016 году. Идет обсуждение возможных изменений в закон, пока применительно к крабу, — в частности, обсуждается введение аукционов на продажу 50 процентов квот на вылов краба. Кроме того, идет обсуждение идеи Федеральной антимонопольной службы, которая предлагает в целом отказаться от исторического принципа.
— Почему оказалось недостаточно решения только по инвестиционным квотам и возникла тема введения аукционов на краба?
— Под инвестиционные квоты отдали не все виды ВБР, водных биоресурсов, а только самые востребованные, и не отдали крабов. Дискуссия шла о том, что нужно и крабов включить в перечень видов водных ресурсов, на которые постоянно распространяются инвестиционные квоты. Отрасль начала готовиться к тому, что на 20 процентов крабов будут инвестиционные квоты, так же как на треску, минтай, сельдь. Но в итоге ситуация по-другому развернулась, разрабатывается план, по которому крабы могут стать отдельным объектом регулирования. При этом компании, которые заявились на инвестиционные квоты, например по минтаю (а они владеют и крабовыми квотами), для реализации инвестиционной программы строительства тех же крупных судов на российских рыболовецких верфях (в инвестиционном смысле это рискованный проект) в своей деятельности рассчитывали в первую очередь, на доходы от крабовых квот, которыми они располагают. Согласно законодательству эти квоты должны были опять им достаться, но уже на пятнадцать лет.
Но правила игры вдруг резко начали меняться, эту высокодоходную часть водных биоресурсов предлагается распределять совсем по-другому принципу. Сегодня из обсуждений понятно, что половина крабовых квот может быть передана на аукцион. Это означает, что если у тебя была тысяча тонн крабов в договоре на пятнадцать лет, то теперь останется 500. Остальные 500 тонн ты должен купить еще раз на условиях конкуренции, и не факт, что ты их купишь. Естественно, это сильно снижает инвестиционные возможности вообще и доверие к регуляторной политике. Ведь никто не сравнивал и не считал, кто и сколько инвестиций вложил до введения инвестиционных квот.
— Еще одна тема последних дискуссий вокруг рыбной отрасли — что у рыбаков бешеная рентабельность.
— Рентабельность у нас снижается второй год подряд. В 2016 году она составляла 60 процентов, в прошлом — 49,9 процента, в этом году будет еще меньше.
— С чем это связано?
— Издержки растут, потому что зарплата растет, — это подтверждается данными Росстата. Цены на топливо в этом году серьезно увеличились. Выручка растет медленнее.
— Сейчас, когда наше правительство говорит о рыбной отрасли, оно делает упор на высокую рентабельность в 2016 году: мол, рыбаки жируют…
— В 2016 году был пик девальвации, и поэтому с учетом курса доллара выручка была очень большая, а издержки оставались небольшими. Сейчас девальвация замедлилась, рубль укрепляется, а возможность увеличить выручку за счет повышения цен снижается, потому что покупательский спрос падает как внутри страны, так и за рубежом. Соответственно, темпы роста выручки тормозятся, а темпы роста издержек из-за той же девальвации, только в отсроченном режиме, наоборот, растут.
— А какая была рентабельность в отрасли в 2008 году, на момент введения исторического принципа распределения квот?
— Она тоже была в районе 40–45 процентов, я думаю.
— Подобного рода рентабельность держится не в последнюю очередь за счет льгот, которые рыбаки получили от государства?
— Рыбные предприятия с числом занятых не более 300 человек были отнесены к сельхозпредприятиям и стали облагаться единым сельхозналогом. Плюс с 2008 года была введена льготная ставка сбора за пользование водными биологическими ресурсами в размере 15 процентов.
— Сегодня идет дискуссия о том, повышать ли налоги в отрасли, и в правительстве, и в Общественной палате. Можете пояснить эту ситуацию?
— Дискуссия идет вокруг льготного налога на пользование ВБР. Сейчас объем налоговых сборов за пользование ВБР очень небольшой — два с половиной миллиарда рублей в год. С учетом существенного роста рентабельности, выручки сохранение этой льготы, конечно, выглядит достаточно архаично, поэтому ее надо отменять. Тем более что эта льгота существует уже пятнадцать лет.
— Какие есть предложения?
— Ставка налогового сбора за пользование сейчас 15 процентов. Нужно, чтобы такая льгота осталась для небольшого ограниченного перечня предприятий. Росрыболовство предлагает отменить льготу совсем, и это приведет к тому, что сбор будет составлять 12–14 миллиардов рублей. То есть плюс 10–12 миллиардов к нынешнему общему объему налогов — к 42 млрд рублей. А комиссия Общественной палаты по АПК и развитию сельских территорий предлагает другую методологию, которая позволяет увеличить общую ставку сбора еще на 68 миллиардов. Это означает, что общая налоговая нагрузка составит 110 миллиардов рублей при выручке отрасли 350 миллиардов рублей, то есть налоги будут составлять почти треть выручки отрасли.
— Насколько мне известно, обсуждается какое-то налоговое послабление компаниям, которые поставляют рыбу на берег и продают ее переработчикам по умеренным ценам, а также тем, кто сам занимается переработкой.
— С этим мы согласны. И мы согласны с тем, что надо увеличить ставки налогов на пользование ресурсами, но предлагаем их повысить с двух миллиардов до 14, а не сразу в 35 раз. И важно не только увеличение ставок — важен механизм администрирования, потому что сейчас предлагается налоговый вычет. То есть предприятие сначала платит сбор, а спустя год ему, может быть, что-то и возвращается. Это означает, что предприятия добавят эти дополнительные налоги к своей отпускной цене, допустим, в 2019 году с расчетом на то, что в 2020-м какая-то часть их расходов будет им компенсирована. Поэтому все налоговые идеи должны иметь четкий механизм администрирования.
