В прошлый понедельник в Катовице, угольной столице Польши, открылась очередная ежегодная Конференция сторон Рамочной конвенции ООН по климату, от которой ожидают согласования «дорожной карты» и пакета основных мер по выполнению Парижского всеобъемлющего соглашения по климату, включая финансовые меры («Эксперт» подробно анализировал это соглашение и климатическую повестку глобального развития в материале «Сказки Парижского леса», см. № 26 за 2017 год).
Место проведения саммита выбрано как будто специально, чтобы подчеркнуть пробуксовку имплементации целей Парижского соглашения: глобальная техногенная эмиссия углекислого газа в 2016–2018 годах увеличивается, причем не только в «оппортунистических» США и быстро, но «грязно» растущих Китае и Индии, но также в странах, считающихся евангелистами «зеленой» экономики — Германии и Франции. В самой же Польше, хоть и уполовинившей добычу угля по сравнению с пиковым уровнем конца 1980-х, когда местные шахтеры составляли костяк профсоюза «Солидарность», сбросившего коммунистический режим, уголь до сих пор составляет 80% энергобаланса.
Открывая первый рабочий день форума, президент Польши Анджей Дуда огласил Силезскую декларацию солидарности и справедливости перехода (имеется в виду переход к новой экономике) — Solidarity and Just Transition Silesia Declaration, предусматривающую достижение целей, связанных с защитой климата, с одновременной поддержкой экономического развития и гарантии рабочих мест.
О связи проблем климата и экономики, о приоритетах устойчивого развития отдельных стран и об их зависимости от «физиономий» национальных экономик мы беседуем с академиком РАН Борисом Порфирьевым, директором Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, который давно занимается этой темой и выступил по ней с докладом на недавней сессии Общего собрания академии, посвященной большим вызовам устойчивому развитию страны.
— Борис Николаевич, хотелось бы начать «с азов». Можно ли считать глобальное потепление научно доказанным фактом? Или прав Дональд Трамп, еще в допрезидентский период бросивший в твиттере ставшую крылатой фразу: «Климатические изменения — это мистификация»?
— Факт глобального потепления, безусловно, можно считать доказанным. Корректнее даже говорить не просто о глобальном потеплении, а об изменении климата, потому что температура не единственный параметр изменчивости. Есть изменения режима осадков, ветровых нагрузок, есть изменения в динамике взаимодействия между атмосферой и океаном, о чем говорил в недавнем интервью вашему журналу академик Роберт Нигматулин (см. «Океан — диктатор климата» № 34 за этот год. — «Эксперт»).
Кстати, относительно недавно Дональд Трамп дезавуировал свое маргинальное высказывание шестилетней давности. Пятнадцатого октября в интервью телеканалу CBS президент США заявил, что не думает, что это мистификация, но «я не знаю, насколько оно рукотворно» (but I don't know that it's manmade).
Любопытно, что позиция Трампа оказалась весьма созвучна позиции президента России Владимира Путина, который на пленарном заседании Российской энергетической недели 3 октября заявил: «Действительно, мы наблюдаем, видимо, глобальное потепление, только непонятны причины этого потепления, ведь ответа до сих пор нет. И так называемые антропогенные выбросы скорее всего не основная причина этого потепления. Это могут быть изменения глобального характера, космические изменения, сдвиги какие-то, невидимые для нас, в галактике, и всё, мы даже не понимаем, что происходит. Наверное, антропогенные выбросы как-то влияют, но, судя по мнению многих специалистов, незначительным образом влияют» (цитата по Kremlin.ru).
— Вот так «рифма»! О политиках и национальных интересах крупных стран мы еще поговорим ниже. Давайте вернемся к глобальному потеплению
— Если говорить только о температуре, то ее среднегодовые значения у поверхности Земли увеличились почти на 0,9 градуса Цельсия по сравнению с доиндустриальной эпохой (см. график 1 — «Эксперт»).
Абсолютный прирост средней температуры — менее одного градуса Цельсия, казалось бы незначительный. Но сами длинные волны циклических изменений температуры приземной атмосферы, как показывают современные реконструкции, лежит в весьма узком диапазоне порядка десяти градусов Цельсия на характерных периодах в сто — сто пятьдесят тысяч лет. И здесь мы имеем классический для нелинейных систем случай распределения с «тяжелыми хвостами», когда относительно небольшое приращение дает непропорционально значительный эффект.
— Итак, само потепление отрицать нельзя. Но каково соотношение факторов, его определяющих?
— Разговоры о том, что человек — основной виновник потепления, что в процессе своей хозяйственной деятельности он породил все эти ураганы и тайфуны, — мягко говоря, сильное преувеличение. В действительности мы имеем дело с многофакторным явлением, где природная изменчивость играет по-прежнему значительную роль. Согласно последним данным Всемирной метеорологической организации (ноябрь 2018 года), соотношение антропогенной и природной составляющей в эмиссии основных парниковых газов, составляет: для СО2, который концентрирует две трети совокупного парникового эффекта, примерно 60 на 40 процентов; столько же для метана, на который приходится 17 процентов указанного эффекта; 40 на 60 процентов — для оксида азота (шесть процентов совокупного парникового эффекта); 95 на пять процентов — для прочих газов, на которые приходится оставшиеся 17 процентов указанного эффекта. Простой расчет дает оценку в 62 процента вклада хозяйственной деятельности человека в глобальное потепление. С учетом вероятностного характера этой оценки (эксперты Межправительственной группы экспертов по изменению климата, МГЭИК, теперь используют уже общеизвестное highly likely, то есть 95 процентов) итоговая величина составляет около 59 процентов (соответственно, 41 процент приходится на природную изменчивость).
С точки зрения ученого-климатолога, это, безусловно, очень значимая величина. Другое дело оценка инвестора. Давайте предположим, что некто, вооруженный этим показателем (59 процентов), приходит к инвестору и просит вложиться в соответствующие технологии, которые помогают решить проблему с климатом. Он спрашивает: «Каковы риски инвестиции?» Объяснение, что с вероятностью 59 процентов это вложение должно позитивно повлиять на климат, снизив влияние антропогенного фактора, у инвестора вызовет, мягко говоря, искреннее недоумение: «Вы хотите, чтобы я вкладывал деньги с вероятностью, грубо говоря, 60 против 40, да еще и в общественное благо? Если уж мне небезразлична судьба человечества, я лучше инвестирую в проверенное средство борьбы с малярией».
— Это вы еще пожалели вашего инвестора, умолчав о том, что, если он не сделает инвестицию в эту «зеленую» технологию, мы его в перспективе еще и «углеродным налогом» обложим
— Углеродный налог — отдельный сюжет, мы еще к нему вернемся. Итак, мы легко представляем себя на месте инвестора. Собственно говоря, каждый из нас и есть маленький инвестор. Ведь очень любопытна статистика опросов общественного мнения. Общественность спрашивают, озабочена ли она климатическими делами. И по всему миру, и в Америке, и у нас, и в Европе. Разные, конечно, числа. Но, в общем, большинство людей озабочено. Многие даже считают, что это проблема, которой надо заниматься. Но как только мы переходим к вопросу готовности платить, озабоченность климатическими делами сразу куда-то исчезает. Даже среди «зеленых» этот процент не столь велик. Другое дело здоровье, питание, жилье. И это нормальное экономическое поведение.
Итак, климатическая проблема, безусловно, существует. И она совершенно справедливо зафиксирована в принятом ООН перечне целей устойчивого развития, но в качестве лишь одной из семнадцати. Причем, что признают международные эксперты, это не самой актуальный из вызовов, стоящих перед человечеством. В этом своеобразном рейтинге угроз куда выше стоят такие общемировые ценности, как ликвидация бедности и голода, обеспечение здорового образа жизни, качественного образования, доступа к источникам энергии, снижения уровня неравенства (гендерного, внутри стран и между ними) и так далее. Между прочим, один из приоритетов, о котором часто забывают, — «содействие неуклонному, всеохватному и устойчивому экономическому росту, полной и производительной занятости и достойной работы для всех». А ведь именно рост экономики — это единственный источник доходов, за счет которых решаются все перечисленные проблемы, включая климатическую.
Даже в группе экологических проблем развития, к которой относятся изменения климата, последние не являются приоритетными рисками для уровня и качества жизни людей. Например, 95 процентов населения нашей планеты проживает на территориях, где уровень загрязнения воздуха превышает критерии ВОЗ для здорового воздуха. Загрязнение атмосферного воздуха становится причиной преждевременной смерти около шести миллионов человек в год, в том числе почти миллиона в Китае, 400 тысяч — в Европе, около 200 тысяч — в США, 100 тысяч — в России, тогда как дополнительная смертность от климатических бедствий в мире в целом составляет менее 28 тысяч в среднем в год, то есть в 200 с лишним раз меньше. Мировой экономический ущерб от этих бедствий на порядок уступает ущербу от загрязнения воздуха (см. таблицу. — «Эксперт»).
Климат как оружие
— Но тогда как, когда и чьими усилиями климатическая проблема оказалась настолько политизирована, пропиарена и выпячена? Скажем, в 1970-е годы о проблеме глобального потепления вообще никто не говорил. Даже наоборот, популярной темой для общественных дискуссий и фантастических романов было глобальное похолодание
— Прежде всего, именно с середины 1970-х годов процесс глобального потепления пошел по нарастающей. Согласно мониторингу Национального управления океанических и атмосферных исследований США, после 1976 года не фиксировалось ни единого года с температурой ниже долгосрочных среднегодовых значений (за период инструментальных наблюдений), а с 1985 года не было ни одного месяца с температурой ниже долгосрочных средних для соответствующих месяцев.
Первыми проблему подхватили и раздули журналисты, уж извините за камень в огород вашего цеха. Появились эти страшилки, хлесткие термины — hot planet и так далее
— Упростить и преувеличить — два самых страшных соблазна журналиста…
— Именно! Хотя известно, что попытки раскрутить климатическую тему, как и любую другую проблему, сделать ее «горячей», заработать на ней очки, наносят действительному решению этой проблемы колоссальный вред.
Эстафету по раскручиванию климатической проблематики, становившейся все более модной, от журналистов подхватили политики. Наиболее известная фигура в этом смысле — Альберт Гор, вице-президент США в администрации Клинтона, умудрившийся получить Нобелевскую премию мира 2007 года за борьбу с глобальным потеплением.
Лучше всех, на мой взгляд, климатическим фактором воспользовался Китай, который сегодня считается глобальным лидером в области низкоуглеродной экономики. Страна держит мировое первенство по объемам и темпам инвестиций в возобновляемую энергетику, росту ее вклада в производство электроэнергии; масштабам производства солнечных панелей и ветрогенераторов. Дело, однако, в том, что перечисленные усилия Китая направлены на решение не климатической, а острейшей экологической проблемы — загрязнения воздуха, в первую очередь в мегаполисах. Она обходится Китаю очень дорого не только в терминах преждевременной смертности почти миллиона человек, но и удорожания производства (например, электронных компонентов), упущенной выгоды (торможение роста потока туристов); в конечном счете — рисков торможения экономического роста и снижения конкурентоспособности национальной экономики.
Что касается достигаемого при сокращении эмиссии вредных выбросов снижения выбросов СО2 — это классический пример так называемой положительной экстерналии. Китай с успехом разыгрывает ее в качестве козырной карты в международной климатической политике, используя сложившиеся правила игры. Это дает политико-экологические выгоды. Например, при перемещении части мощностей угольных ТЭС в зарубежные развивающиеся страны, в частности в Россию, при котором суммарные выбросы не снижаются (и об экологическом и климатическом выигрыше говорить не приходится), а риски будущих санкций за несоответствие требованиям Парижского соглашения перекладываются на других. (Аналог — перемещение «грязных» производств в страны с менее жестким экологическим законодательством.) Кроме того, Китай получает конкретные и ощутимые экономические и научно-технологические бонусы, в частности в инвестиционной сфере, там, где этому благоприятствует институты. Прежде всего в ЕС, главным инвестором в ветроэнергетику которого является Китай.
Что касается самой Европы, то ее политический истеблишмент увидел в климатической истории хорошую возможность улучшить свои позиции в долгосрочном экономическом соревновании с США. Будучи менее ресурсодостаточной и менее наукоемкой экономикой по сравнению с Америкой, Европа решила, разыграв карту «зеленого» развития, подтянуться по обоим этим параметрам одновременно. А затем, продвигая идею низкоуглеродной экономики как всеобщего блага, попытаться ослабить своих глобальных конкурентов.
Конечно, сказались и определенные традиции низкоуглеродной экономики в Европе, в частности базирующейся на АЭС французской электроэнергетики. Знаменитые германские машиностроительные фирмы также увидели для себя в «зеленой» экономике массу бизнес-перспектив. Например, Siemens, который всегда производил прекрасные турбины, расширил линейку продукции за счет оборудования для больших ветряков, а также занялся освоением выпуска поездов для ВСМ, считающихся экологичным видом транспорта.
Хайп контрпродуктивен
— Нормальная конкуренция. Не вижу ничего крамольного
— Действительно. Однако навязывание ускоренного внедрения именно низкоуглеродных, а не медико-экологических стандартов происходило и происходит сейчас без учета реальной ситуации. Помимо недооценки значимости вышеупомянутых остроактуальных проблем устойчивого развития, речь идет о разном бремени для разных экономик. Так, в рамках Киотского протокола по ограничению выбросов парниковых газов самое большое бремя легло на Соединенные Штаты, в то время как тогдашние главные «эмитенты» CO2, Китай и Индия, были вообще освобождены от каких-либо обязательств. Америка справедливо посчитала ситуацию неравновесной, и в 2001 году Джордж Буш-младший выходит из Киотского протокола. Мотивировка, кстати говоря, была практически идентична той, которую использовал Трамп, заявляя в прошлом году о выходе своей страны из Парижского соглашения по климату. Это неадекватная нагрузка на американскую экономику, это потеря рабочих мест, снижение конкурентоспособности.
Америка всегда сверяла решение глобальных проблем с национальными интересами. Не противоречит ли это их экономической политике? Не противоречит ли это их политическому установлению и, кстати, что очень важно, есть ли для имплементаций глобальных решений внутренние законодательные условия? Ведь, согласно американским законам, вы не можете подписать международное соглашение, если внутреннее законодательство не обеспечит его реализацию.
Действительная проблема заключается в том, что нынешний климатический мейнстрим предельно огрубляет и выхолащивает проблему, утверждая, что единственный эффективный способ торможения климатических изменений, удержания их в некатастрофических рамках — это низкоуглеродный путь развития. Но даже если предположить нулевые выбросы, дает ли это гарантию достижения вожделенной цели — удержания к концу нынешнего столетия глобального потепления в пределах полутораградусного потолка по отношению к доиндустриальной эпохе? О необходимости этого говорится в новом (октябрь 2018 года) докладе МГЭИК, уже породившем всплеск публикаций в СМИ, преимущественно апокалипсического толка. Или двух градусов — показатель, на который опирался Уильям Нордхаус, получивший Нобелевскую премию по экономике за разработку моделей оценки последствий изменений климата для экономики?
В обоих случаях ответ — твердое «нет», о чем свидетельствуют расчеты экспертов самой МГЭИК. Они доказывают, что помимо сокращения новых выбросов необходимо еще поглощение накопленных в атмосфере объемов СО2, по десять миллиардов тонн ежегодно, а в общей сложности до конца нынешнего века — 810 миллиардов тонн, что эквивалентно суммарным выбросам за двадцать лет при текущем объеме эмиссии (см. график 2 — «Эксперт»)
Пока же не удается даже остановить рост выбросов. В 2017 году глобальная техногенная эмиссия СО2 увеличилась на 1,2 процента по сравнению к предыдущим годом. Причем выбросы увеличились даже в тех европейских странах, которые объявили борьбу с климатическими изменениями, — во Франции, а также в Германии, в которой, несмотря на колоссальные субсидии в поддержку развития возобновляемых источников энергии, в электроэнергетике продолжает доминировать ископаемое топливо, — и вынуждены были вернуться к эксплуатации угольных ТЭС. Не говоря уже о Польше, в «угольной столице» которой, в Катовице, сейчас проходит очередная конференция сторон Рамочной конвенции ООН по климату, где пытаются определить «правила игры» в реализации Парижского соглашения. В 2018 году, по прогнозам МЭА, ожидается рекордный для начала двадцать первого века уровень выбросов углекислого газа в размере 34 Гигатонн, (см. график 3 — «Эксперт»), прежде всего в связи с замедлением темпов замещения угольной генерации газовой в США.
— Октябрьский доклад МГЭИК ужесточил целевой потолок температурной аномалии, с двух до полутора градусов. Какие следствия реализация новой цели будет иметь для мировой энергетики? Делали ли Вы оценки последствий реализации такого сценария для российской экономики?
— Непревышение полутораградусного уровня глобального потепления до конца текущего столетия задает весьма жесткие параметры развития мировой экономики. Прежде всего, ее энергетического сектора, включая электроэнергетику, в структуре которой к 2050 г. предусматривается увеличить долю возобновляемых источников до 70%, снизить удельный вес природного газа до 11%, а угля – до 1,5%.
Согласно расчетам, выполненным сотрудниками нашего института, при реализации такого сценария в России в период 2017-2050 г. по сравнению с базовым сценарием экономического развития среднегодовые темы прироста ВВП снижаются на 0,4 п.п., так что к середине столетия наша страна недосчитывается 8% ВВП.
Смена приоритетов
— Как бы вы обрисовали контуры адекватного отношения к климатической проблеме?
— Не надо открывать Америку. Давайте обратимся к Парижскому соглашению. В нем указаны три равновеликие цели. Это сокращение выбросов. Это поглощение выбросов, в первую очередь лесами. Есть и другие технологии, но они дороже. И наконец, третий важнейший элемент — адаптация. Климатическая изменчивость природная никуда не уходит. И нам необходимо адаптировать нашу экономику, жизнь нашу повседневную к этим условиям. Не климат ради климата, а решение климатических проблем ради человека.
Кстати, Минэкономразвития России придерживается позиции, что адаптация должна использоваться только для решения проблемы так называемого остаточного риска, уже после осуществления согласованного сокращения выбросов, которому отдается бесспорный приоритет. Причина такой позиции объяснима. Адаптационные мероприятия — это рутинная, затратная, муторная работа, причем не только для ведомств, но и для регионов и муниципалитетов, и результаты этой работы проявляются не столь ярко и далеко не сразу. Но если принять эту позицию и пойти по такому пути, можно угробить нашу экономику, наступив на грабли, от которых предостерегает преамбула Парижского соглашения: «Стороны могут страдать не только от изменения климата, но также от воздействия мер, принимаемых в целях реагирования на него».
Далее. Как уже говорилось, решение проблем, связанных с изменением климата, производно от решения проблемы экономического роста. Именно существенное ускорение роста позволит сформировать ресурсы для купирования климатических неприятностей — иного источника просто нет. Это, конечно, не означает, что экономика может развиваться без оглядки на экологию, но она должна развиваться с оглядкой на экологические ограничения, предметом которых выступает жизнь и здоровье людей.
В самой экономике сегодня доминирует концепция снижения ее энергоемкости, всячески проповедуется курс на энергосбережение. Это верно применительно к таким секторам, как ЖКХ, хотя и с оговоркой об обеспечении должного уровня энергокомфорта. Неслучайно в последние годы эксперты все чаще говорят не об энергосбережении, а об оптимизации энергоэффективности. А положительной климатической экстерналией энергоэффективности является снижение выбросов СО2. По оценкам, сегодня в мире на обогрев и кондиционирование воздуха в жилых и коммерческих зданиях приходится половина глобального энергопотребления и шесть процентов глобальной эмиссии СО2.
Однако, что касается реального сектора экономики, прежде всего энергоемких производств, постановка задачи должна быть обратной: необходимо добиваться большей энергопроизводительности, большей отдачи от каждой потребленной калории или киловатт-часа, а в терминах выбросов СО2 — большей добавленной стоимости или ВВП в расчете на тонну эмиссии. Последний показатель именуют карбонопродуктивностью экономики.
— Простите, но эта замена кажется не более чем арифметическим жонглированием
— Не торопитесь с выводами. На самом деле речь идет ни много ни мало о смене приоритетов развития. Показатель карбонопродуктивности экономики, который статистики ОЭСР уже десятилетие используют как целевой индикатор ее экологичности, выполняет целевую и стимулирующую функцию, ориентируя производителя на рост выпуска с учетом непревышения норматива по выбросам. Учитывая значительную роль ТЭК в развитии нашей экономики, именно ему надлежит отдать приоритет в модернизации и инновациях, включая экологические и климатические. При этом в качестве критерия эффективности должно выступать не снижение энергоемкости, а увеличение энергопроизводительности, подразумевающее ускорение экономической динамики.
Эта смена приоритетов также означает смещение акцентов макроэкономической политики с экономии энергоресурсов, которые в условиях России не являются фактором ограничения роста экономики, на трудосбережение, которое таким фактором, очевидно, является, причем ключевым.
— Стоит ли России ратифицировать Парижское соглашение по климату?
— Давайте посмотрим, какие обязательства мы на себя берем в рамках этого соглашения. Мы должны сократить объем выбросов парниковых газов к 2020 году до 75 процентов от уровня 1990 года, а к 2030-му достичь 70 процентов. Деиндустриализация 1990-х привела к перевыполнению этого показателя, и на минимуме Россия показала объем эмиссии 58 процентов от уровня 1990 года. При этом, что важно подчеркнуть, столь резкое сокращение выбросов не обеспечило экологической устойчивости развития, что нашло отражение в снижении карбонопродуктивности экономики в те годы: с 1,33 доллара ВВП на килограмм СО2-эквивалента в 1990 году до 1,18 доллара в 1998-м. Это еще доказывает, что при стагнации экономики, тем более при падении роста ВВП, ни экологические, ни климатические проблемы не решаются.
Возвращаясь к сегодняшнему дню, эмиссия СО2 выросла до 63 процентов. Если российская экономика действительно начнет развиваться быстрее мировой, как того требует послание президента и его майский указ, мы можем достаточно быстро упереться в потолок по выбросам парниковых газов.
Да, Парижское соглашение — рамочное, не накладывает каких-то санкций за неисполнение обязательств. Его уже ратифицировали 184 государства. Поэтому прямо или косвенно само соглашение и в целом международная климатическая повестка дня будут оказывать на Россию значительное влияние, использовать которое или противодействовать которому, при отказе от ратификации, уже не удастся. В связи с этим остаться за рамками Парижского соглашения для России было бы контрпродуктивно.
Однако активно ведущаяся дискуссия о введении углеродного налога показывает, что «дубинка» заготовлена и может быть задействована в любой момент. Для России это означало бы увеличение и без того высокого бремени на производителей до триллиона рублей в год к 2020 году и до трех триллионов рублей к 2035-му, а также снижение и без того невысокой мотивации отечественного бизнеса к инвестициям.
Учитывая это и сказанное ранее, ратификацию соглашения надо сопроводить рядом важнейших оговорок. Во-первых, надо добиваться адекватной оценки поглощающей способности российских лесов — это условие прямо фигурирует в добровольных обязательствах России по соблюдению Парижского соглашения. Пока же, согласно существующим международным климатическим методикам, поглощающая способность наших лесов в расчете на единицу площади в три раза ниже, чем в США, вдвое ниже, чем в Швеции и Финляндии. Во-вторых, стоило бы скорректировать упомянутые обязательства России (учитывая их добровольный характер, а также паузу в ратификации Парижского соглашения) в части объемов эмиссии СО2, использовав приростной показатель — в пересчете на единицу роста ВВП. Именно так поступили Китай и Индия, чтобы климатические нормативы не оказывали тормозящего влияния на их экономический рост, темпы которого сегодня втрое превышают российские.
— Процесс переговоров о присоединении России к ВТО продолжался девятнадцать лет, но мы, в отличие от Китая, так и не смогли по целому ряду позиций выторговать себе недискриминационные условия членства.
— Парижское соглашение вступает в силу с 2020 года. У нас есть еще время, чтобы сформировать разумную позицию по своим климатическим обязательствам, отвечающую национальным интересам.
